Киплинг

Это, наконец, исторические сказки для детей и с участием детей из английской — как правило, седой — старины; жанр, подсказанный Киплингу еще Бёрн-Джонсом. В «Паке с Пукова холма» (1906), сборнике сказок из английской истории, где под именами Дэна и Уны, которых переносит в прошлое шаловливый лесной дух Пак, выведены Элси и Джон, ощущается влияние популярной в те годы, а ныне прочно забытой детской писательницы Эдит Несбит и ее книги «Феникс и ковер», которой увлекались и дети Киплинга. «Истории из истории», писавшиеся Киплингом еще в Южной Африке, в «Вулсэке», «взрослеют» вместе с детьми автора. Если первый сборник «Пак с Пукова холма» рассчитан на читателей девяти-десяти лет, то второй, «Награды и чудеса», куда первоначально были включены рассказы о докторе Джонсоне, о Дефо, о короле Артуре — на читателей лет на пять-шесть старше.

В сборник «Награды и чудеса» Киплинг включил и самое, должно быть, популярное свое стихотворение «Если», известное у нас сразу по двум одинаково блестящим переводам — М. Лозинского («Если») и С. Маршака («Исповедь»), Написанное осенью 1909 года, стихотворение это вошло решительно во все антологии английской и мировой поэзии, печаталось (и печатается по сей день) на открытках и виньетках, вставляется в рамку, вешается на стену, переписывается в альбомы и переведено на десятки языков. Школьники не раз жаловались Киплингу, что учителя заставляют их не только учить «Владей собой среди толпы смятенной…» наизусть, но и в качестве наказания переписывать «Если» по многу раз.

По многу раз переписывать стихи, будь то даже «Вновь я посетил…», «Silentium» или «Если», — верный способ их на всю жизнь возненавидеть и выбросить из памяти. И в этом смысле двум другим «главным» стихотворениям Киплинга — «Бремени белого человека» и «Последнему песнопению», повезло, пожалуй, больше, чем «Если», — в школе их не проходят.

Как не проходят и другие стихи, вошедшие в очень ровный по составу послевоенный поэтический сборник Киплинга «Пять народов», где основная тема — осмысление, а вернее, переосмысление Англо-бурской войны. На смену чеканным, заносчивым, да и довольно бездумным строкам «Южной Африки» приходит мало сказать переосмысление — искупление. «Я начинал рядовым парнем, а кончил думающим человеком», — сказано, будто про самого себя, в стихотворении «Возвращение» из того же сборника. Поэт возвращается к событиям бурской войны и словно бы переписывает написанное перед ней. В стихотворении «Колонист», впервые появившемся 27 февраля 1903 года в «Таймс» всего через полгода после окончания войны, есть такие строки:

Искупить же вину перед погибшими может только собственная смерть:

Или же смерть близкого человека — но об этом сказано вовсе не у Киплинга. Написал об этом давно забытый французский прозаик Жером Таро, который в своем романе «Дингли» (получившем, между прочим, перед Первой мировой войной Гонкуровскую премию) вывел очень похожего на Киплинга английского писателя, консерватора и империалиста, который прославляет войну с бурами — но лишь до тех пор, пока буры не убивают его сына. Во время Англо-бурской войны, покуда Киплинг-старший разъезжал в репортерских и благотворительных целях по стране, маленький Джон находился вместе со старшей сестрой в мирном Кейптауне, под присмотром матери, в полной безопасности, и погибнуть не мог никак. И все же Таро, в соответствии со своей фамилией, оказался прорицателем.

Глава четырнадцатая «ВСТАВАЙТЕ В СКОРБНЫЙ ЧАС!»

4 августа 1914 года началась война, а уже спустя неделю, 10-го, Джон Киплинг, высокий, худощавый, улыбчивый юноша, любитель пошутить и покататься на мотоцикле, спешит в Лондон записаться по призыву генерала Китченера добровольцем в армию. Хотя обучение он проходил в офицерской школе, но по зрению комиссию не прошел, и пришлось вмешаться Киплингу-старшему. Пожалел ли отец потом об этом? Киплинг безотлагательно пишет лорду Робертсу, тот зачисляет юношу в «свой» полк Ирландских гвардейцев, и 14 сентября Джон прибывает в расположение полка.

Пока Киплинга-младшего наспех учат убивать, Киплинг-старший, не растративший свой патриотизм в Англо-бурской войне, столь же активно, как и пятнадцать лет назад, занимается благотворительностью. Оказывает помощь бельгийским беженцам, дает деньги на Красный Крест, отправляет постельное белье в лондонские больницы, ездит по госпиталям и военным лагерям, селит у себя в «Бейтмензе» офицеров, проходящих в Суссексе боевую подготовку, и конечно же сочиняет патриотические стихи. «За все, что есть у нас», строку из которого мы вынесли в название этой главы, закончено в последние дни августа, а уже 1 сентября стихотворение можно прочесть в «Таймс». Сочиняет и рассказы, а также очерки о своем посещении военных лагерей, больниц и военно-морских баз, которые регулярно печатаются в лондонской «Дейли телеграф».

Во Францию отец и сын отправляются примерно в одно и тоже время, в августе 1915 года, вот только миссии у них совершенно разные. Отец, говоря сегодняшним языком, — «вип», он едет по приглашению французского командования в страну, где его любят, переводят, награждают премиями и почетными степенями университетов Парижа и Страсбурга, умиляются — что французам совсем не свойственно — его произношению, смешной беглой речи и многочисленным ошибкам. Сын, которому давно уже надоела лагерная муштра и которому не терпится сразиться с бошами, едет в совсем ином качестве — пушечного мяса: весной и летом 1915 года англичане терпят поражение за поражением, потери огромны, и нужны свежие силы. Отец останавливается в лучших парижских отелях и лишь изредка и ненадолго выезжает в прифронтовую полосу; он — почетный гость французского правительства и лично Жоржа Клемансо, своего друга. Сын сидит в сыром, холодном окопе и регулярно совершает рискованные и совершенно бессмысленные вылазки, наугад обстреливая позиции противника; во Францию он «приглашен» воевать. 17 августа, в день своего восемнадцатилетия и, соответственно, совершеннолетия, Джон, прапорщик второго батальона полка Ирландских гвардейцев, отбывает на французский фронт на неделю позже отца.

Какой показалась война Киплингу-младшему, мы не знаем, его письма домой, если они и были, не сохранились; судя же по письмам Киплинга-старшего, увиденное во Франции особого оптимизма писателю не внушило.

«Вернулся после общения с человеческой взрывчаткой, — пишет Киплинг жене из парижского отеля „Риц“ 13 августа. — Не успел возвратиться, как Клемансо разразился длиннейшей речью, продолжалась она сорок минут и являла собой ослепительный фейерверк… Из того, что он говорил, следовало, что их правительство и умственно и духовно — близнец нашего: та же некомпетентность, те же длинные и бессвязные объяснения, та же неспособность признать свои ошибки, те же чудовищные интриги… Он нисколько не сомневается в успехе, но только и слышалось: „Вооружение! Боеприпасы“!».

Некоторое представление о том, как воюет его сын, Киплинг все же получил:

«Вчера день начался в шесть утра… в поросших лесом горах Эльзаса, — говорится в письме писателя жене от 20 августа. — Мы остановились посмотреть на батарею горных орудий; вышли из машины и долго шли лесом. <…> Оттуда добирались до окопов, шли еще какое-то время, пока не встретили полковника, из тех, кто своим солдатам не только что отец родной, но и мать. Полковник провел нас в окопы первой линии, которые находятся от немцев на расстоянии семи, а точнее семи с половиной метров, то бишь крикетной подачи. В окопах были баварцы, накануне вечером мы задали им жару, поэтому сегодня они сидели тихо, как мышки, и я разглядывал их через бойницу. Полковник вынул из бойницы затычку, и я увидел на фоне деревьев и камней двух немцев, похожих на зеленые мешки с песком. Меня баварцы не видели… Окопы — чище не бывает, ходишь по ним, как по музею… если и есть запах, то разве что стряпни. И мертвая тишина, ведь от противника мы были совсем близко…»

31

«Добровольно пропавший без вести». Пер. К. Симонова.