Чичерин

Георгий Васильевич, ободренный наступившим улучшением здоровья, много работал. Одних только газет читал по 20–30 в день.

Ни с чем не сравнимую радость доставила ему поездка 16 апреля к Анри Барбюсу. Там он встретился с Марселем Кашеном и Вайян-Кутюрье. Барбюс оживленно рассказывал о своих творческих планах, о намерении поехать в Китай. Чичерин отдыхал душой. Беседа с веселыми, искрометными шутками, сдобренная блестящими французскими афоризмами, радостно возбуждала. В заключение Барбюс поделился планами объединения всей творческой интеллигенции для борьбы за новое, прогрессивное, человеческое. Георгий Васильевич оживленно подхватил эту мысль и как бы в раздумье заметил, что не прослеживает пока четкой линии между тактикой и программой.

— Тактика по отношению к интеллигентским читателям, — заметил он, — должна быть весьма гибкой, но программа должна быть партийной, не эклектической.

Расстались тепло, с надеждой встретиться в недалеком будущем.

С южного берега Франции Чичерин переехал в Париж. Здесь новые люди, новые встречи, беседы, споры.

24 мая он у Пуанкаре. Тот осыпал обильными упреками: Советское правительство не хочет разрешить проблему царских долгов, русские коммунисты поощряют французских, помогают им бороться с законным правительством. И все в том же роде.

Через день встреча с военным министром Пенлеве и вновь поток жалоб на французских коммунистов. Чичерин корректно выслушал министра и заметил:

— Когда я проезжал через Авиньон, то на площади Жоржа Клемансо на подножии статуи Республики прочитал фразу из речи происходившего из Авиньона члена Конвента приблизительно такого содержания: «Франция создает законы для всех народов, и все народы подчинятся законам Франции». Никогда Советское правительство таких фраз не произносило.

Пенлеве прекратил свои наскоки.

Больше всех был, пожалуй, неприятен Бриан — пронырливый делец от политики, пытавшийся на международной арене лавировать между СССР и Англией, а на национальной арене между правыми и левыми. Из бесед с ним стало понятно, что Париж хотел бы наладить отношения, но внутренняя реакция сопротивляется, настаивает на выполнении нереальных требований, вроде признания царских долгов. И все же имелись признаки в пользу Москвы.

Георгий Васильевич часто и подолгу гулял по улицам Парижа, навещая старые знакомые места. Однако Францию покинул с легким сердцем: впереди ждала Родина, любимая работа!

В Баден-Бадене 7 июня нарком навестил Штреземана. Немецкий министр иностранных дел сообщил печальную новость: в Польше белогвардеец Каверда убил Войкова. Министр с деланным сочувствием подчеркнул, что обстановка складывается не в пользу Советского Союза. Говорил он много и на различные темы. Высказал интригующее предположение, что Франция идет на сближение с Германией, ругал литовское правительство, которое, по его словам, само не знает, чего хочет: то заигрывает с Берлином, то предпринимает антинемецкие акции, например, выселение немцев из Мемельской области. И конечно, не было недостатка в заверениях в дружбе к России. Это не помешало ему дать понять, что Германия не собирается расширять торговлю с русскими и предоставлять им кредиты.

Штреземан был артистически любезен, проводил наркома до выхода и уже на улице долго демонстративно тряс ему руку на глазах у собиравшейся публики.

16 июня состоялась краткая беседа с рейхсканцлером Марксом. Канцлер много говорил о хороших отношениях и только о кредитах ни слова. Однако подчеркнул, что Германия готова к экономическому сотрудничеству с СССР и, несмотря на статью 16-ю Устава Лиги наций, постарается в случае опасности не пропускать никаких войск через свою территорию.

В начале июля Георгий Васильевич съездил к профессору Нордену во Франкфурт и наконец выехал в Москву.

Глава десятая

А ЖИЗНЬ ИДЕТ…

Налет полиции на торговую миссию в Лондоне и разрыв дипломатических отношений с Англией почти совпали с инспирированными империалистическими агентами погромами представительств СССР в Пекине и Шанхае, а убийство Войкова и дальнейшее ухудшение отношений с Польшей совпали с активизацией антисоветских сил в Германии. Казалось, назрела угроза нового похода интервентов.

Чичерин еще за границей с озабоченностью наблюдал за событиями. Он не раз предупреждал об опасности недооценки их развития. Положение Советского Союза осложнилось, перед НКИД опять возникли трудные проблемы.

Вновь ночи напролет горит свет в кабинете наркома, многое приходится изучать заново и взвешивать самым тщательным образом любой, даже малейший шаг советской дипломатии. Одностороннее направление в политике ничего, кроме вреда, не принесет, следует умело маневрировать. Это так надо сейчас, когда страна приступает к мирному строительству и начинается бурный процесс индустриализации с одновременным наступлением на аграрном фронте. От советской дипломатии, и Георгий Васильевич это не устает подчеркивать, нужна активная деятельность, чтобы помогать осуществлению этих внутренних целей. В ленинских принципах миролюбивой внешней политики заложены вдохновляющие начала наступательных плодотворных акций на международной арене. Никакого иного экспериментирования, только следуя ленинской тактике, можно успешно действовать на пользу Родине.

Нарком углубляется в вопросы экономики, в его библиотеке можно встретить специальные исследования. Перед советскими представителями за границей он настойчиво ставит требования — досконально изучать экономическое положение страны их пребывания, состояние отдельных отраслей промышленности, знать торгово-промышленные фирмы и монополии. С ними придется иметь дело. Он настойчиво рекомендует сплотить усилия дипломатов и торговых представителей, с тем чтобы действовать совместно, чтобы советская дипломатия не склонялась в сторону отвлеченного политического искусства. Конечно, враги будут мешать установлению и развитию торгово-экономических связей, не исключены провокации, и следует проявлять максимум осторожности и гибкости. Но осмотрительность не исключает, а предполагает активность. Вот инициатор антисоветских акций Чемберлен пытается взвалить вину за разрыв отношений на Советское правительство. Разве можно проходить мимо этого?

Чичерин собирает корреспондентов газет и рассказывает им, что сэр Остин Чемберлен вводит в заблуждение и широкие массы Англии, и ее деловые круги, когда утверждает, будто в условиях разрыва дипломатических отношений и полной неуверенности в целостности и сохранности советского имущества в Англии торговля может идти так же, как и прежде.

Наступательная тактика наркома, его апелляция к кругам, заинтересованным в развитии деловых отношений, дают свои положительные итоги. Его деятельность находит одобрение Объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б), состоявшегося 29 июля 1927 года. Георгий Васильевич, выступавший с докладом на пленуме, вернулся очень довольный, его позиция получила одобрение и была отражена в решении.

Он воодушевлен, у него масса замыслов, он надеется представить их в ближайшее время в Политбюро.

Прихрамывая — в последнее время часто давал себя знать ревматизм, — Георгий Васильевич выходил из подъезда НКИД с двумя толстыми портфелями, набитыми различными документами, справками и даже досье иностранной печати: в случае необходимости можно будет представить доказательства своей точки зрения.

Как правило, такой необходимости не возникало, нарком не страдал забывчивостью, легко оперировал данными, приводя на память целые куски из документов и заявлений. Многие не переставали восхищаться его феноменальной памятью. Очень уважительно относился он к участникам этих высоких заседаний, ценил их внимание и никогда не злоупотреблял им. Всегда терпеливо выслушивал советы и замечания. Сам выступал спокойно, не допуская никаких резкостей, пытаясь убедить слушателей фактами и трезвыми доводами. И всегда оставался самим собой. Иногда его точку зрения не разделяли, и тогда он, владея научным анализом международного положения, отстаивал свою точку зрения твердо и упорно. Некоторым давно не нравилась эта принципиальность и независимость Чичерина. Однако такое поведение ничего общего не имело с чванством, с амбициозностью. Нет, высокий пост, слава талантливого дипломата, повсеместная известность нисколько не испортили характера Георгия Васильевича. Все так же просто и душевно относился он к людям, к себе же был пренебрежителен, как в годы эмиграции.