Чичерин

Русские военные специалисты не скрывали своего раздражения, в их среде царила атмосфера крайней растерянности. Для них переговоры в Бресте были чудовищным надругательством над честью и славой России. Вскоре после начала переговоров один из военных специалистов, генерал Скалон, застрелился. Его смерть сгустила и без того мрачную брестскую атмосферу.

27 декабря делегации разъехались по домам для докладов своим правительствам, а в начале января 1918 года открылась вторая стадия переговоров в Бресте. Советскую делегацию возглавлял на этот раз нарком иностранных дел Троцкий.

Сопровождавший советскую делегацию полковник германской армии барон Ламезан, ссылаясь на собственные наблюдения, оповестил делегации Германии и Австро-Венгрии, что русские находятся в самом отчаянном положении. Они могут либо вернуться без мира, либо с плохим миром, и в том и в другом случае большевики будут сметены.

Кюльман в разговоре с Ламезаном цинично уточнил:

— В таком случае у них один выбор, под каким соусом дать себя скушать.

Отчаянное положение на фронтах было хорошо известно и Троцкому. Грабительские аппетиты немцев не были для него секретом, однако он не собирался делать из этого выводов — вместо настойчивых переговоров продолжал произносить длинные речи в расчете на всю европейскую аудиторию. Немцы же и их союзники, действуя по принципу «нападение — лучший вид обороны», сразу же предъявили ультиматумы.

Позиция Троцкого в Бресте вызывала возмущение всех, кто серьезно задумывался над положением вещей. Против нее резко выступил Красин. Он заявил, что в работе политической комиссии, где главенствовал Троцкий, он никакого участия принимать не будет и войдет лишь в состав экономической комиссии.

Чичерин подоспел в разгар событий, когда страсти накалились до предела. Позиция Троцкого дала себя знать: мирные переговоры застопорились.

Чичерин, приступив к непосредственным делам, координировал брестские переговоры с переговорами, которые велись с главой австро-германской комиссии по делам военнопленных графом Мирбахом в Петрограде.

Трудно было Георгию Васильевичу с этим надменным и чопорным графом, которого собственные сотрудники считали довольно туповатым чиновником, отличавшимся упрямством и преизрядным нахальством. Не без влияния графа австро-германская комиссия выдвигала особо непомерные требования и отвергала все, что предлагалось советской стороной.

Сами же члены австро-германской делегации якшались с представителями контрреволюции в надежде, что Советская власть в ближайшее время будет раздавлена. В одном из сообщений, направленных из НКИД в Брест для советской делегации, говорилось: «Нами получены достоверные сведения о том, что «патриотические» члены Учредительного собрания сделали попытку вступить в переговоры с австро-германской делегацией через посредство одного нейтрального посольства. План гг. безработных патриотов состоит в том, чтобы — в случае если Советская власть откажется от заключения мира на неблагоприятных условиях — «захватить» это дело в свои руки и заключить мир во что бы то ни стало. Мы никогда не сомневались, что гг. Милюковы, Авксентьевы, Церетели и другие герои 18 июня отдали бы теперь «полцарства» за восстановление буржуазной власти во второй половине России. Охота смертная, да участь горькая».

Переговоры в Петрограде закончились лишь устной договоренностью, что к королевскому испанскому посольству в Вене будет прикомандирован русский представитель по делам военнопленных.

11 февраля 1918 года Ленин утвердил документ о передаче Чичерину полномочий народного комиссара по иностранным делам в качестве временного заместителя. Постановлением Совнаркома от того же числа он был утвержден в этой должности, и ему было предоставлено право решающего голоса в Совете Народных Комиссаров в случае отсутствия наркома.

В тот же день Георгия Васильевича посетил английский дипломатический агент Локкарт, прибывший в Советскую Россию в январе 1918 года.

Локкарт с нетерпением ожидал встречи с человеком, попавшим на столь высокий пост прямо из Брикстонской тюрьмы. В понимании английского дипломата это было довольно «трагикомическим обстоятельством». Чичерин принял британского агента в бывшем кабинете Сазонова, так хорошо знакомом Локкарту по прежним многочисленным посещениям царского МИД (он работал в России с 1912 по 1917 год). Принял вопреки ожиданиям англичанина вежливо, ни словом не обмолвившись о своем пребывании в английской тюрьме. Локкарта несказанно удивило, что Чичерин не делал никакой тайны из хода брестских переговоров и откровенно рассказывал о жестоких немецких условиях мира и даже о том, что Троцкий приезжал в Петроград и настаивал на прекращении переговоров, так как в Австрии начались стачки и выступления населения на почве голода. Совсем недавно Троцкий снова поехал в Брест, по-видимому, с явным нежеланием вести дальнейшие переговоры. Требования немцев были тяжелые, и Локкарт вывел заключение, что у Чичерина нет определенной точки зрения относительно целесообразности продолжения переговоров — слишком уж унизительны были немецкие условия мира.

По своей профессиональной привычке Локкарт внимательно изучал собеседника. Его шокировало, хотя внешне он оставался вполне корректным, как и подобало воспитанному в лучших британских дипломатических традициях человеку, что Чичерин принял его в каком-то желто-рыжем костюме. Вообще все в России было крайне непривычным: человек, сидевший в тюрьме, назначается чуть ли не министром.

При последующих встречах, как счел Локкарт, Чичерин не был столь откровенен. Он охотно соглашался, что германский империализм опасный противник, но без стеснения говорил, что и английский империализм не менее опасен.

Английский агент так до конца и не понял, что Чичерин тактично, без назойливости пытался выяснить, насколько сильны в Англии стремления к дальнейшей борьбе против германского империализма и готова ли она к сотрудничеству с Россией. Через несколько лет Чичерин со всей откровенностью рассказал об этом в своих воспоминаниях:

«Оценивая мировую роль Англии, Владимир Ильич внимательнейшим образом следил за нашими попытками договориться с ней через специально посланного к нам Локкарта. Одно время это соглашение казалось возможным, пока бунт чехословаков не направил политику Англии по линии активной интервенции. В беседе со мной Владимир Ильич предсказал, что Англия будет стараться по очереди договариваться со всеми против нас. Я отметил, что при своей гибкости Англия будет стараться договариваться и с нами. «С нами — последними, после других», — ответил Владимир Ильич».

Не ускользнуло от внимания Локкарта, что Чичерин с каждым днем выглядит все более уставшим. Уже в их первую встречу он отметил, что глаза Чичерина «выдавали кипевшую в нем жизнь. Его узкие плечи согнулись под влиянием постоянного сидения за письменным столом. В группе людей, работавших ежедневно по шестнадцати часов, он являлся самым неутомимым и добросовестным тружеником. Это был идеалист, неуклонно преданный делу и исполненный недоверия ко всем тем, кто не являлся сторонником этого дела».

Локкарт и не подозревал, что в здании НКИД не функционировал телеграф, и Чичерину по нескольку раз за ночь приходилось шагать по сугробам через Дворцовую площадь в Зимний дворец, чтобы там по прямому проводу разговаривать с Брестом. Часто он не отходил от прямого провода целыми ночами.

Об этом трудном времени Чичерин как-то писал: «Я помню, впрочем, и возвращения пешком поздней ночью, через половину города, из далекого Смольного, когда почему-либо у меня не было машины. Улицы были пустые и мертвые, и в домах не было признаков жизни. Я доходил до Летнего сада, и все кругом было пусто и мертво. Я шел по набережной и поворачивал к комиссариату, и кругом не было ни души. Был ли это труп, а не город? Нет, это не был труп. Это был самый сильный и страстный из городов в судорогах величайших исторических событий. И этот революционный город меня провожал гудением призывных сирен, когда я уезжал в Брест-Литовск и когда на всех заводах и фабриках рабочие массы призывались, чтобы встать на защиту революционного коммунистического отечества».