Критика криминального разума

От меня не ускользнула недоверчивая интонация, с которой сержант произнес свой вопрос.

— Я всегда старался следовать путями рационального знания до их логического конца, герр Кох, — ответил я.

— И вы не допускаете возможности Непознаваемого и Непостижимого? — Он обладал способностью выговаривать некоторые слова так, будто писал их с большой буквы, хотя в этом и не было особой необходимости. — Могу ли я задать вам вопрос, сударь: что вы станете делать, когда столкнетесь лицом к лицу с чем-то неподвластным человеческому разумению?

— Я вовсе не имел в виду, что человеческий разум способен объяснить и оправдать любой наш поступок, — сказал я, почти не скрывая раздражения. — И у нашего понимания есть свои границы. Однако то, что вы именуете «Непознаваемым», остается таковым исключительно по той причине, что в данный момент пока никто не может его объяснить. Я бы назвал это «просвещенным незнанием», а отнюдь не свидетельством поражения Науки и ее метода.

Снова сверкнула молния, и бледная кожа сержанта приобрела голубовато-серебристый оттенок на фоне темных деревьев, проносившихся за окном, и капель дождя на стекле.

— Надеюсь, мне выпадет честь сопровождать вас на обратном пути после того, как вы успешно завершите расследование, — произнес он, наклоняясь ко мне поближе. — Искренне молю Бога, чтобы вы оказались правы, а я ошибся, герр Стиффениис. Если же нет, то да смилуется над нами Господь!

— Кажется, вы не очень уверены в моей способности раскрыть убийства, — отозвался я с демонстративной язвительностью.

— О, я никогда бы не осмелился на подобное, герр поверенный. И более того, я только сейчас начинаю по-настоящему понимать, почему именно на вас возлагаются такие надежды, — проговорил он и отвернулся.

Я потер нос и перешел к делу.

— Меня заботят вполне практические вещи, сержант Кох. В просмотренных мною актах отсутствуют упоминания о причине смерти. И что же я, по-вашему, должен делать? Догадываться об орудии, с помощью которого были убиты жертвы? Переход границы, отделяющей жизнь от смерти, — вопрос отнюдь не только религиозный. Смерть есть совершенно объективный факт, а в бумагах, предоставленных мне, очень мало фактов! — воскликнул я, потрясая документами. — Не знаю, какими принципами вы руководствуетесь в работе у себя в Кенигсберге, но мы в Лотингене полагаем, что если яйцо исчезло, то его кто-то украл.

Сержант Кох не обратил внимания на мою колкость.

— Мне ничего не известно о том, что содержится в прочитанных вами актах, — сказал он.

— Вы сами-то видели тела, Кох? Вам известна причина их смерти?

— Нет, сударь.

— Значит, даже вы, уважаемый сотрудник полиции, ничего не знаете о том, каким образом погибли эти люди? Может быть, об их смерти ходили какие-то слухи? Жертв зарезали, задушили или забили до смерти?

— Вы хотите сказать, что в актах нет упоминания об орудии убийства? — Сержант был совершенно искренне удивлен. — Я, конечно, могу понять необходимость сохранения тайны следствия, но мне трудно объяснить тот факт, что даже вам, сударь, не предоставили достаточно полную информацию. Впрочем, вы правы, город полнится самыми разнообразными слухами.

— И какими же?

— Мне было бы крайне неудобно пересказывать подобные глупости столь рационально мыслящему человеку, как вы, сударь, — ответил Кох с подчеркнутой насмешкой в голосе.

— Вы издеваетесь надо мной?

— Я вовсе не хотел вас оскорбить, сударь. — Сержант снял треуголку, и у него на лице появилось выражение искреннего сожаления. — Народ в Кенигсберге говорит, что это дело самого дьявола. Ходит слух, что смерть наступила быстро и была очень страшной.

— И что же еще говорят?

— Да все одни бабьи пересуды, — ответил Кох с неожиданной серьезностью. — Какой вам прок от подобных бредней, сударь?

— Давайте, рассказывайте то, что считаете бреднями, сержант Кох. А уж судить о том, достойны ли они доверия, позвольте мне.

Он откинулся на спинку сиденья и мгновение размышлял.

— Говорят, что та женщина, которая нашла тело Яна Коннена, видела и орудие убийства.

— Вот как?

— Да, так говорят, — поспешил уточнить Кох.

— И что же, как говорят, она видела? Каким оружием воспользовался дьявол?

Сержант Кох взглянул на меня, и странная улыбка искривила его уста.

— Своими когтями, сударь.

— Когтями, Кох? Что это, по-вашему, значит?

И вновь явное нежелание продолжать разговор на начатую тему отразилось у него на лице.

— Вам будет лучше все разузнать у поверенного Рункена, сударь. Вряд ли я смогу вам растолковать как следует.

— Мне бы хотелось узнать, что думаете вы, герр Кох. Я, конечно же, постараюсь узнать мнение поверенного Рункена при первой возможности.

— Могу рассказать вам лишь то, что слышал, герр Стиффениис, — ответил Кох, заерзав на сиденье и вновь водрузив треуголку на голову. — Убийства были совершены крайне необычным способом. Все свидетельствует об этом. Все факты…

— Какие факты, Кох? — прервал его я. — В том, что я прочел, мне не попалось ни одного сколько-нибудь значимого факта!

Мгновение он холодно взирал на меня.

— В том-то и дело, герр Стиффениис. Не так ли? Тайна, дающая простор самым необузданным фантазиям. Те, кто распространяет слухи, не говорят, что Коннена зарезали, удушили или забили насмерть. Они просто говорят, что его убил дьявол. И что в качестве орудия преступления дьявол воспользовался своими когтями.

— Да уж, действительно когти! Повторяю, все это не более чем идиотские суеверия!

— Но ведь если власти даже вам не сообщили, что послужило причиной смерти, сударь, — процедил сквозь зубы сержант, указывая на связку бумаг, которую я держал в руке, — значит, одно из двух: либо они сами не знают, либо не хотят, чтобы знали мы! В любом случае таковое отношение властей дает простор для распространения разного рода идиотских суеверий, как вы их изволили назвать.

Кох снова откинулся на спинку сиденья и зажмурился. Сержанта явно взволновали мысли, вызванные его собственными рассуждениями. Я же вернулся к чтению, скорее делая вид, что погружен в работу, в реальности же пребывая в замешательстве из-за предположения моего спутника, что власти не желают раскрывать детали преступлений даже мне, должностному лицу, назначенному их расследовать. Я находился почти в таком же неведении, в каком пребывал вчера, когда мне еще ничего не было известно о кенигсбергских убийствах.

Я решил пока пропустить акт о третьем убийстве и взглянуть на те улики, которые полиция обнаружила в связи с последним преступлением, в надежде, что за прошедшее время она смогла отыскать некий более или менее эффективный метод расследования, и потому обратился к четвертому документу.

«31 января в лето 1804 от Рождества Спасителя нашего перед самым рассветом Хильдой Гнуте, супругой фермера Абеля Гнуте, было обнаружено тело нотариуса Иеронимуса Тифферха. Свидетельница сообщила, что утро было холодное, снег шел большую часть ночи, глаза у нее слезились и видела она не очень хорошо. Госпожа Гнуте шла по Юнгманненштрассе в направлении бакалейной лавки, принадлежащей господину Бендту Фродке, которому она намеревалась продать яйца. На упомянутой улице госпожа Гнуте и заметила тело господина Тифферха, каковой стоял на коленях, прислонившись к стене. Убийство было совершено неизвестным или неизвестными».

Отчет оказался до смешного коротким. В конце стояла подпись одного лишь Антона Люблинского. Неужели офицер полиции не мог ничего больше написать относительно того, почему или каким образом был убит человек? Я прислонился лбом к холодному оконному стеклу и закрыл глаза, саднившие от чтения при тусклом свете. Когда я их снова открыл, то увидел, что мы въехали в какой-то лес. Шел сильный дождь. Группа крестьян спряталась под деревьями, надеясь переждать непогоду; проезжая, мы забрызгали их грязью. В душе я помолился Господу и попросил Его защитить этих бедняг и помочь мне самому в предстоящих трудах. Я понял, что мне придется смирить гордыню и с вниманием прислушаться к тем сплетням и домыслам, что ходят среди жителей Кенигсберга. Я должен понять, что они на самом деле думают, и рационально объяснить их мысли насей счет независимо от того, насколько дикими и суеверными они могут мне поначалу показаться. Я поближе пододвинулся к окну, чтобы, воспользовавшись скудными остатками света, прочесть записку, которая была прикреплена к отчету.