Победителей не судят

С полчаса ехали по шоссе, потом свернули на раскисшую от весенней оттепели объездную дорогу, поползли по ней, виляя из стороны в сторону, и вскоре застряли. Из разговора охранников Алекс узнал, что шоссе впереди разбито бомбами. Несколько раз пленные вместе с немцами выпрыгивали из кузова и совместными усилиями толкали грузовик. На третий раз пожилой солдат, которого звали Хольм, совершенно уже выбился из сил и не мог самостоятельно забраться в машину. Видя, что щуплый немец также не в состоянии затащить напарника, на помощь пришли пленные.

Алекс спрыгнул вниз и взял у толстяка его карабин. Двое пленных стали тянуть пыхтящего Хольма за руки вверх, а Шеллен, весь вымазавшись об его сапоги, подсаживал снизу, держа карабин как перекладину. В следующий раз толстому немцу хором предложили оставаться в кузове, что он и сделал, перебравшись поближе к кабине.

Семьдесят километров до Вецлара они преодолели за три с половиной часа. В пересыльном лагере их встретил сам комендант.

— Это дулаг люфт, — коротко пояснил он. — Надеюсь, вам здесь понравится. Я — комендант лагеря полковник Варнштадт. Кто из вас Шеллен?

— Я, — вышел из строя Алекс. — Флаинг офицер Алекс Шеллен.

— На ваш счет у меня особые инструкции. Дежурный, уведите остальных. — Он повернулся к Алексу: — Пошли.

В канцелярии у Алекса забрали его единственный документ, который назывался кригсгефангененкартой, поставили на нем синий штампик со словами «дулаглюфт» и дату прибытия.

— Сейчас на медосмотр. Вне очереди, — скомандовал Варнштадт находившемуся тут же оберфельдфебелю, — Сегодня же пусть выпишут медкарту. Потом, Фриц, найди ему койку на одну ночь.

Медосмотр заключался в нескольких вопросах, заданных фельдшером.

— Что с головой?… Какие еще жалобы?… Дизентерия?… Венерические заболевания?… Чесотка?…

Алекс так и стоял в шинели и грязной, съехавшей набок повязке, сняв только свое несуразное кепи.

— Все, свободен. Что?… Выписать карту?… Ладно, обожди в коридоре.

Поиски свободного места для ночлега оказались делом менее простым. Подойдя к одному из бараков, Фриц велел Алексу зайти внутрь и пройтись по комнатам.

— Потом вернешься и назовешь мне номер, — сказал немец, прикуривая сигарету.

Алекс стал поочередно заходить в комнаты и спрашивать, все ли места заняты (назвать эти комнаты камерами было бы неправильно, поскольку они не имели решеток на окнах и не запирались). Ему кто-нибудь отвечал «Все», и он шел дальше. Комнаты были ненамного больше, чем в «холодильниках» Аусверштелле. Почти все их пространство занимали двухъярусные нары на шесть или восемь мест, установленные квадратом вдоль стен. В центре стоял небольшой стол, часто заваленный газетами, какими-то баночками, мисочками и прочим хламом, включая игральные карты. В нетопленых помещениях стояла сырость, и все свободное пространство стен, утыканное гвоздями, было увешано одеждой. Всевозможное тряпье свисало и с нар, так что комнаты походили на неприбранные кладовки.

Многие в этот теплый день находились на улице. Алекс видел, как человек пятнадцать сгребали кусками фанеры талый снег на спортплощадке. Другие ходили группками по территории, толкались в клубном бараке или библиотеке. Те же, кто оставался в комнатах, как правило, лежали на нарах, читали или играли в карты. Внутри барака пленные вольны были менять место жительства по своему желанию. Немцы знали, что южноафриканцы, например, недолюбливают канадцев. Австралийцы, новозеландцы, американцы, французы и все прочие тоже старались абсорбироваться от остальных и часто менялись друг с другом местами. В нескольких комнатах жили одни только негры. Понятно, что никакого списка свободных или занятых мест здесь не могло существовать.

В самой последней комнате Алексу неожиданно повезло: хозяин одной из верхних лежанок два дня назад ушел в лазарет и, похоже, надолго там слег.

— Давно в плену? — спросил единственный из присутствующих постояльцев, оторвавшись от потрепанного журнала.

— С четырнадцатого числа. А вы?

— Почти месяц. Располагайся, если на одну ночь. Я — Кларк Спидман, кличка Джей. Уорент офицер.

Алекс тоже назвал себя и, сняв запачканную шинель, сел на край лежака.

— Как тут? — поинтересовался он.

— Хреново, — отшвырнул журнал молодой черноволосый уорент офицер с тонкой линией усиков над самым краем верхней губы. — Красный Крест нас не снабжает, немцы пособие не выплачивают, письма писать нет смысла — пока придет ответ, тебя отправят неизвестно куда и никто разыскивать не станет. Заняться совершенно нечем, народу много, а толку из-за постоянной текучки никакого. Ни в футбол поиграть, ни шахматный турнир организовать. Спортинвентарь: несколько пар рваных боксерских перчаток, гантели, ржавая штанга и пара турников. Есть, правда, площадка, но ее нужно ровнять, а немцы лопат не дают. Да и кто будет этим заниматься, когда завтра тебя могут отсюда вытурить.

— А как с кормежкой? — спросил Алекс, у которого многодневный голод, только еще более обостряемый ячменной похлебкой, отшиб всякий интерес к штангам и спортивным площадкам.

— А вот с этим хуже всего. Я же говорю, посылок мы не получаем. Сможешь найти работу и договориться, чтобы тебя выпускали, тогда еще ничего. Но для этого нужно основательно понравиться начальству.

Алекс побродил по лагерю; заглянул в клуб — там какой-то щуплый белый сержант показывал кучке негров карточные фокусы; посетил библиотеку — оказалось, что все книги на руках, а в наличии только несколько затасканных до дыр французских журналов. Потом он разыскал столовую, но там ему объяснили, что нужно иметь пищевой талон, иначе не получишь ни обеда, ни ужина. Хорошо, что здесь же Алексу попался один из его сегодняшних попутчиков. Он рассказал, где находится «офис» старшего офицера лагеря и что как раз он-то и выдает талоны. Старший офицер — сам из пленных — попросил предъявить карту военнопленного, после чего вырвал из школьной тетради два белых квадратика с печатями — «На обед и на ужин, а завтра, если не отправят в другое место, придешь опять». — Потом Алекс сходил в медпункт и попросил сменить ему повязку, под которой обозначился подозрительный зуд.

Весь этот день его не покидала мысль, что теперь отцу сообщат, при каких обстоятельствах он оказался в плену. Два известия лягут на чаши весов: одно — он остался жив и практически невредим, другое — он бомбил их Дрезден. И Алекс не знал, какое из них в сознании его отца окажется весомее.

Вечером, лежа на своем месте наверху, он в полудреме слушал разговор собравшихся внизу постояльцев комнаты. Все они были из летного состава, и все из разных экипажей. Желая подключить к своему разговору новичка, тот, что назвался Кларком Спидманом, встал и толкнул Алекса в бок:

— Ты ведь совсем недавно из Англии? Как там погода?

— В середине февраля было холодно.

— Ну а вообще?

— Как тебе сказать… лучше, чем здесь.

Постепенно завязался разговор, и Алекс спустился вниз. Он коротко рассказал свою историю, и ему дружно посочувствовали.

— Слушай, а ведь нечто подобное случалось уже не раз, — весело сказал один из летчиков по фамилии Тэрум.

Росту в нем было чуть более пяти футов, а несвойственная военнопленному полнота, маленький носик на круглом розовом лице, небольшие, слегка припухшие глазки и смешно выглядевшие на нем короткие штанишки на лямках делали его похожим на Наф-Нафа из трех поросят. Неслучайно летным прозвищем Тэрума было Пигги [17].

— Бывают вообще потрясные случаи. Помните, — он обратился к старожилам, — нам расказывал Динги Хатч? Это тот, что заболел, — пояснил Тэрум. — Совсем недавно, кажется в конце января, американцы летали на своих «Крепостях» на Лейпциг или что-то в этом роде. В общем, в ту сторону. — Наф-Наф махнул рукой в направлении коридора. — Так вот, одна эскадрилья, шедшая, кстати, последней, отстала и сбилась с пути. Русло какой-то реки они приняли за другую и долго шпилили по ней на восток. Вдруг штурман одного самолета выходит в эфир и открытым текстом (правда, с изрядным акцентом) говорит командиру, что, вместо Торгау, они только что прошли Фрейбург. Ошибка, мол, нам не сюда, сэр. Ему, естественно, советуют тут же заткнуться и не нарушать радиомолчание. Ну, что же, — рассказчик радостно хлопнул себя ладошками по коленям, — летят дальше. Летят это они, летят… видят впереди большой город, пересеченный изгибом полноводной реки. Вроде все верно, так и должна выглядеть их цель. Правда, что-то не видно ни дымов, ни пожаров, а ведь только что здесь должны были отбомбиться более трехсот «Летающих крепостей». Но командир не обращает на это ни малейшего внимания, а тот факт, что в городе что-то уж слишком много мостов — вместо четырех штук эдак пятнадцать, — и вовсе его не трогает. Сейчас, мол, станет меньше. Он отдает приказ начать атаку по радарам. Бомбардиры считывают углы прицеливания, лидер открывает бомболюки, остальные это видят и в порядке очереди делают то же самое. Сорок «крепостей» разгружаются и с чувством исполненного долга поворачивают назад.

17

Piggy — поросенок (англ.).