Победителей не судят

Стоп! А что теперь делать с Шелленом, мужем этой дуры актрисы и папашей двух ее сынков-террористов? Его имя (он это слышал отчетливо) прошептали на ухо Геббельсу, а у того память почти как у фюрера. Поль поставил локти на стол и обхватил голову руками.

— Где Шмуль? — взвыл он. — Найдите его срочно.

Шмуля нашли, и в конечном счете выяснилось примерно следующее.

Где-то на второй или третий день пребывания Поля в клинике в его кабинет вошла приходящая уборщица, чтобы помыть пол и протереть пыль. Она зацепила шваброй за что-то стоявшее за портьерой, и это что-то грохнулось на пол, обретя еще несколько сколов и щербин на золоченом гипсовом багете. Женщина подняла портрет и временно примостила его на тумбочке, прислонив к стене позади графина. Когда она ушла, портрет так и остался стоять там. Еще через несколько дней маявшийся от безделья Эрнст Шмуль отпер кабинет шефа, чтобы позвонить по телефону. В историю с портретом Поль его намеренно не посвятил, и он, увидав фюрера, с минуту рассматривал его, дивясь, какая это сволочь запихала Адольфа в такую позорную раму. Шмуль тихонько вынес портрет и на всякий случай припрятал его в своем кабинете — совсем крохотной комнатушке. Спустя еще пару дней, прогуливаясь по Гётештрассе, он зашел в вестибюль смежного ведомства, где вовсю кипела работа. Штукатуры и маляры уже закончили отделочные работы и ушли, а привлеченные на подмогу девушки из гитлерюгенда с помощью щеток и тряпок наводили по всему зданию лоск. В вестибюле царило оживление, схожее с предпраздничной суетой. Передвигая огромную стремянку, трое парней заканчивали развешивать портреты. Слева от входа, на высоте около трех с половиной метров от пола, где висели классики, все было в полном ажуре, а вот справа осталось пустое место. Явно не хватало еще одного портрета, самого первого, но его не было, и парни стояли в растерянности: то ли перевешивать всё заново, увеличив промежутки, то ли искать что-то еще.

Понаблюдав за девушками в косынках, Шмуль подошел к парням, один из которых был ему знаком.

— А это кто таков? — спросил он, показывая пальцем на одного из писателей.

— Фаллада.

— Фаллада? Чё-то не слыхал. А кто это?

— Писатель такой.

— Ага… а тот?

— Келлерман. Тоже писатель. Здесь все — писатели.

— И этот, с еврейским носом?

— Это Эрнст Юнгер. Слушай, не мешай, сейчас не до тебя. Завтра приезжает Геббельс, а у нас тут ничего не готово.

— А в чем дело? Вроде все ровненько.

— Видишь, пустое место получилось?

— Ну так суньте кого-нибудь, чё, мало этих писак?

— Да в том-то и дело, — подключился парень в очках, — раньше было много, а теперь мало.

— Тогда повесьте Гитлера, — посоветовал Шмуль.

— А он-то при чем?

— Фюрер всегда «при чем».

— Стой, а ведь он прав, — оживился очкастый. — Гитлер книжку написал? Написал! Значит, тоже писатель, причем первый. Вот только где мы за два дня найдем портрет таких же размеров?

— У меня есть. — Шмуль выщелкнул из пачки сигарету и полез за спичками. Выпустив струю дыма, он важно добавил: — У меня в рабочем кабинете есть точно таких же размеров, только в полный рост и в паршивой раме.

— Да раму мы поменяем, Эрнст! — воскликнул знакомый. — А хороший портрет? Чей он?

— Я же говорю, мой.

— Да мы не о том — кто художник? С чьей работы сделана репродукция? — спросил очкастый.

— Это подлинник! — Шмуль выпустил струю дыма прямо в очки. — Я, по-твоему, копию с такими вот засохшими мазками, — он показал корявый ноготь большого пальца, — не отличу от гладенькой лепродукции.

Шмуль так и выразился: «лепродукции».

— А что она собой представляет: холст на подрамнике или картон? — спросил третий.

— Вроде картонка. Там с обратной стороны написано «Шеллен», — добавил он.

— Это не тот Шеллен, что работает художником в «Облаке»? — предположил один из парней.

— Видимо, тот, больше некому, — согласился второй.

— Тогда это то, что надо, — подытожил третий. — Шеллен — признанный мастер. Давай, Эрнст, неси. Пиво за нами.

— Ладно, ждите меня тут и, пока я хожу, определитесь, где в субботу будете угощать меня «баварским».

Дойдя до этого места расследования, Поль заорал на подчиненного:

— Кто тебе дал право брать чужую вещь?!

— Но, шеф, я же для общего блага и только на время. Хотите, заберу хоть завтра. Они заменят чем-нибудь, и все дела.

— Завтра фотографии открытия Дома Литераторов попадут в газеты, — медленно, с расстановкой проговорил Поль. — Наверняка там окажется и этот портрет. Моли Бога, чтобы на снимках эту мазню было плохо видно.

Он вскочил и, скорчив гримасу, принялся ковылять по кабинету туда и обратно.

— Ну хорошо, ты, положим, тот еще знаток живописи, но те-то три придурка могли разобрать, что ты им притащил?

— А их не было, — спокойно ответил Шмуль.

Оказалось, что, когда он вернулся назад (правда, поздним вечером), парадный вход был заперт и Шмулю стоило больших усилий уговорить сторожа впустить его внутрь — не тащить же картонку обратно. Он побродил немного по пустому вестибюлю и уже собирался оставить портрет возле стоявшей на прежнем месте стремянки и уйти, как увидал какого-то деда с кайзеровскими усами и карандашом за ухом. Дед, как нельзя кстати, оказался здешним столяром, тоже собиравшимся отправиться домой. Шмуль начальственным голосом велел ему срочно вставить картонку в раму и прицепить веревку, а потом сам забрался на стремянку и повесил портрет на уже вбитый в нужное место гвоздь.

— Ну чё там, ровно висит? — крикнул он сверху.

— Да вроде ровно, — ответили сторож со столяром.

— Ну и ладно.

Окончательно разобравшись в деталях произошедшего, Генрих Поль некоторое время с молчаливой тоской смотрел на своего подчиненного.

— Я только одного не пойму, шеф, — в чем проблема-то? — спросил тот.

— Проблема в том, что ты… — Поль хотел было обозвать помощника обидными словами, но понял, что только потратит время попусту. — Ты думаешь, что повесил на стену фойе Дома Литераторов портрет фюрера и канцлера Адольфа Гитлера?… Черта с два! Ты украл из моего кабинета и собственноручно повесил на всеобщее обозрение грязную карикатуру на нашего вождя, автор которой уже две недели как раз за это сидит в тюрьме под следствием. Понял, в чем проблема?

Лицо Шмуля посерело.

— Не может быть. Но я ж не знал! Что же делать?

— Да тебе-то уже ничего делать не нужно. На тебя повесят табличку с надписью «Баварский идиот» и расстреляют. — Поль в раздумье взялся рукой за подбородок. — А вот что делать мне?

Шмуль посерел еще больше и стал мерно покачиваться, поскрипывая стулом.

— Но-но, ты только в обморок тут не шлепнись и смотри не обгадься в моем кабинете. Ладно, пора действовать. — Он снял трубку телефона и набрал номер: — Алло, это из Имперской Театральной Палаты, могу я переговорить со старшим следователем Райнером?

Поль долго упрашивал кого-то, чтобы разыскали следователя Райнера, который, как потом оказалось, был занят на очной ставке. Райнера все же нашли и пригласили к телефону.

— Людвиг? Это Генрих. Нужно срочно выпускать Шеллена!… Какого Шеллена?… А ты уже забыл?… Как невозможно?… Ладно, это не телефонный разговор, бросай все и приезжай ко мне… Да, прямо сейчас. Жду!

Прибывший через час томительного ожидания Людвиг Райнер, тот самый человек в сером костюме, который когда-то пообещал Николасу Шеллену объяснить, какие нынче в Германии порядки, выслушал сбивчивый рассказ Поля и долго не мог поверить в услышанное.

— Где ты нашел этого дебила? — наконец спросил он, глядя в упор на притихшего Шмуля.

— Да черт с ним, Людвиг, надо что-то делать с Шелленом. Если не вспомнит о нем Геббельс, вспомнит Мучман или кто-нибудь еще. А теперь вообрази — его картина в государственном учреждении, а его самого за нее упекли в тюрьму.

Спустя пятнадцать минут был выработан план действий.

— Слушай сюда, Эрнст,— записывая что-то на вырванном из блокнота листке, стал объяснять Райнер Шмулю, — поедешь по этому адресу, разыщешь Альфонса Дельбрюка и заставишь его написать заявление по поводу своего доноса на Николаса Шеллена. Вот тебе копия самого доноса на случай, если он не помнит. Пускай напишет, что оговорил честного человека из мести, зависти или по любой другой причине. Подробно пусть напишет, по каждому пункту, и вот еще что — в конце пускай засвидетельствует, что Шеллен — лояльный новым властям гражданин, добропорядочный отец семейства, ну и так далее. Все понял?