Иван Болотников

– Куда колокол везут, отец? – спросил его Болотников.

Калика не ответил, глаза его блеснули лихорадочным огнем, лицо ожесточилось.

– Не пытай его, сыне. Борискины каты язык у него вырвали, – угрюмо ответил старый нищий.

– За что? – живо обернулся к нему Болотников.

– За слово праведное, сыне. Из Углича мы. Вот и Ми-кита с нами бредет. На торгу о Годунове рек. Хулил его яро. Истцы в темницу сволокли, а там палачи потешились. Ныне к нам пристал. А бредем мы в град Ростов чудотворцу Авраамию помолиться.

– А этих за что? Пошто колодки вдели?

– То слобожане наши. Колодки им Годунов пожаловал. Поди, наслышан, сыне, о царевиче Димитрии? Годунов к нему своих убивцев подослал. Прибыли в Углич дьяк Битяговский, сын его Данила да родич их Никита Качалов. Злыдни, сыне. Всех их повидал. Я-то у храма Преображения с каликами по пятницам стаивал. Не единожды убивцев зрел. Худые люди, особенно Михайла Битяговский. Обличием страшен, зверолик. Пужалась его царица Марья и пуще глаз стерегла наследника, не разлучалась с ним ни днем, ни ночью. Кормила из своих рук, не вверяла ни злой мамке, ни кормилице. И все ж не устерегла затворница Димитрия. Некому было остановить лиходеев, но присутствовал всевышний мститель! Пономарь соборной церкви, поп вдовый Федот Огурец в вечевой колокол ударил. В этот самый, кой на телеге. Народ ко дворцу прибег, узрел царевича мертвого на дворе, а подле мать и кормилицу. Марья убийц назвала. Михайла Битяговский на колокольню кинулся, норовил было звонаря скинуть, да не вышло.

Народ схватил и порешил Михайлу, а вкупе с ним и сына его, и содругов.

Осерчал люто Бориска. Нагнал в Углич стрельцов, дабы народ усмирить. Слобожан многих сказнили. Другим отрезали языки и в Сибирь погнали. Запустел ныне град Углич.

– Выходит, и набатный колокол сослали?

– Сослали, сыне. За Камень 168 , в град Тобольск. Повелел Годунов именовать сей колокол бунташным.

– И колодников в Сибирь?

– Туда, сыне. Убоги они, немы.

Болотников понурился, на душу навалилась глыба. Кругом неволя, кровь, горе людское. Тяжко на Руси, в железах народ. Даже колокол в клеть посадили.

Подле загремел веригами блаженный, завопил истошно:

– На кол Бориску! На кол ирода-а-а!

Услыхали стрельцы. Разгоняя толпу нагайками, наехали на блаженного.

Блаженный захихикал, сел в лужу, извлек из нее горсть грязи, кинул в служилого и завопил пуще прежнего:

– На кол Бориску-у-у! На ко-о-ол!

Стрелец ощерился, привстал на стременах и полоснул нагайкой юродивого. Болотников метнулся было к убогому, но его вовремя удержал Васюта.

– Не лезь. Посекут.

Нищая братия сгрудилась вокруг блаженного, взроп-тала: «Юродивых во христе даже цари не смеют трогать».

– Грешно, стрельче.

– Тиша-а-а! – рявкнул служилый, но больше нагайки не поднял. Чертыхнулся и осадил коня. А толпа полезла к телеге. Совали руки меж решеток, тянулись к колоколу, бормотали молитвы.

Вскоре вышли к реке, на другом берегу которой стоял одноглавый деревянный храм и небольшой приземистый сруб с двумя оконцами.

– То река Ишня, – молвил Васюта.

Река была широкой, саженей в пятьдесят.

Стрелецкий пристав вышел на откос, гулко крикнул:

– Эгей, в избушке! Давай перевоз!

Из темного сруба вывалились монастырские служки – владела перевозом ростовская Авраамиева обитель – кинулись к челнам. Но пристав осадил:

– Куды? Не вишь колокол!.. Струг подавай!

Служки глянули на телегу и потянулись к стругу.

Сели за весла. Стрельцы спешились; колодники устало повалились наземь^ а пристав шагнул в толпу.

– Помогай, православные. Тяни колокол к воде.

Нищая братия густо облепила клетку, стащила с телеги и понесла к берегу. Юрод Андрей, подобрав цепи, шел сзади, плакал:

– Нельзя в воду царевича. Студено ноженькам… Пошто младенца в воду?

Поставили клетку на песчаной отмели. Братия упала на колени, истово, со слезами лобзала решетки.

Служки гребли споро: возрадовались. Людно на берегу, немалая деньга осядет в монастырскую казну. Скрипели уключины, весла дружно бороздили реку.

Иванка и Васюта отступили к Ишне, ополоснули лица. День был теплый, погожий, на воде искрились солнечные блики.

Опустились в траву. Васюта скинул с плеча котому, перекрестился на храм.

– Давай-ка пожуем, Иванка. Тут последки, а там уж чего бог пошлет. Теперь в Ростове кормиться будем. Почитай, пришли.

Снедь была еще из скита отшельника Назария. Иванка вспомнил его согбенную старческую фигуру, темную келью, куда почти не проникало солнце, и с горечью молвил:

– Заживо себя в домовину упрятал, затворился в склепе. Ужель в том счастье?

– Не тронь его, Иванка. Великий праведник и бого-любец скитник. Бог ему судья.

А тем временем колокол уже перевезли на тот берег. Служки на челнах и струге переправляли стрельцов, колодников и нищую братию. Направились к челну и Болотников с Васютой. Дебелый, розовощекий служка огладил курчавую бороду, молвил:

– Денежки, православные, на святую обитель.

– Без денег мы, отче, – развел руками Болотников.

Служка недовольно оттолкнулся веслом от берега.

– Пошто я челн гнал? Не возьму без денег, плохо бога чтите. Прочь!

– Да погодь ты, отче, – уцепился за корму Васюта. – Нешто в беде оставишь? Негоже. Сын божий что изрекал? Помоги сирому и убогому, будь бессребренником. А ты нас прочь гонишь. Не по Христу, отче. Перевези, а мы за тебя помолимся.

Служка молча уставился на Васюту, а Болотников забрался в челн.

– Давай весло, отче.

Служка крутнул головой.

– Хитронырлив народец.

Отдал весло Болотникову, сам уселся на корму. Пытливо глянул на Васюту.

– Обличье твое знакомо. Как будто в монастыре тебя видел. Бывал в обители Авраамия?

Васюта признал монастырского служку, однако и вида не подал. Вдруг Багрей и в самом деле патриарха об

убийстве государева купца уведомил. Тот душегубства не потерпит, митрополиту ростовскому отпишет. Варлаам, сказывают, крут на расправу, речами тих, да сердцем лих. Колодки на руки – ив «каменный мешок». Есть, говорят, такое узилище во Владычном дворе.

– Путаешь, отче. Не ведаю сей обители.

Служка хмыкнул, сдвинул скуфью на патлатую гриву, глаза его были недоверчивы.

– Однако, зело схож, парень. Не от лукавого ли ре-чешь?

– Упаси бог, отче. Кто лукавит, того черт задавит, а мне еще Русь поглядеть охота, – нашелся Васюта.

Выпрыгнув на берег, поблагодарили служку и пошли к церкви.

Васюта шагнул было в храм, но его остановил Болотников.

– Недосуг, друже. Дале пойдем.

Васюта кивнул, и они вновь зашагали по дороге. А впереди, в полуверсте от них, везли в ссылку набатный колокол.

Глава 11 РОСТОВ ВЕЛИКИЙ

На холме высился белокаменный собор Успения богородицы. Плыл по Ростову малиновый звон. По слободам, переулкам и улицам тянулись в приходские церкви богомольцы.

– Знатно звонят, – перекрестился на храм Успения Васюта.

Вступили в Покровскую слободу. У церкви Рождества пресвятой богородицы, что на Горицах, толпились нищие. Слобожане степенно шли к обедне, снимали шапки перед храмом, совали в руки нищим милостыню.

Показались трос конных стрельцов. Зорко оглядели толпу и повернули к Рождественской слободке, спускавшейся с Гориц к озеру.

– Ищут кого-то, – молвил Болотников и тронул Васюту за плечо. – Нельзя тебе в город, друже. Багрей мужик лютый, не простит он тебе побега.

– Ростовского владыку уведомил?

– Может, и так.

– А сам? Сам чего стрельцов, не таишься? Тебя ж князь Телятевский по всей Руси сыскивает.

– Сыскивает да не здесь. Он своих истцов к югу послал, а я ж на север подался. Не ждут меня здесь.

Присели подле курной избенки, подпертой жердями. Из сеней, тыча перед собой посохом, вышел крепкий, коренастый старик в чунях и посконной рубахе. Лицо его было медно от загара, глаза под седыми щетинистыми бровями вскинуты к небу.

168

Камень – Уральские горы.