Страница 140 из 157
И одарили!
Сваха Агата уступила место жениху. Два казачонка протянули между новобрачными красную тафту, чтоб прежде времени друг друга не касались. На стол же подали первое яство. Батюшка Никодим начал молитву, а Григорий Матвеич и Домна Власьевна благословили чесать и «укручивать» невесту.
Сваха Агата заплела невестины волосы в косы, перевив их для счастья пеньковыми прядями. Молвила строго да торжественно:
– Кику княгине!
Кику подали «сидячие боярыни». Сваха приняла и надела ее на голову невесты.
А за столами становилось все гомонней. Посаженный отец Гаруня похваливал молодых да все чаще и чаще прикладывался к чарке.
– Гарная у тебя будет жинка, князь. Живи да радуй-с я. Мне б твои лета. Лихой я был парубок, ох, лихой!
Васюта и снеди не пробовал, и к чарке не прикасался, и в разговоры не вступал: все это дозволялось лишь после венца. А теперь сиди молчком, поглядывай на гостей да красуйся.
– Да ты и теперь хоть куда! – подтолкнув деда, молвил сват Секира.
– Э, нет, хлопец, не тот стал Гаруня. Помни, Устим-ко: до тридцати лет греет жена, после тридцати – чарка вина, а после и печь не греет. От старости зелье – могила, – сокрушенно высказал Гаруня.
– Складно речешь, дед, – крутнул головой Секира. – Так-то уж никто тебя и не греет?
– Никто, хлопец.
– А чего ж чару тянешь?
– А як же без чары, хлопец? – подивился дед. – Чара – последняя утеха. Один бес, помирать скоро.
– Вестимо, дед. Помирать – не лапти ковырять: лег под образа да выпучил глаза, и дело с концом. Помирай, дедко!
– Цыц, собачий сын! – осерчал Гаруня. – Я ишо тебя переживу, абатура! Не тягаться тебе со мной ни вином, ни саблей. Башку смахну – и глазом не моргнешь. Айда на баз, вражина!
Секира захохотал, крепко обнял деда.
– Вот то казак, вот то Муромец! Люб ты нам, дедко. Так ли, застолица?
– Люб! – закричали казаки.
Гаруня крякнул и вновь потянулся к чаре.
Как только подали на стол третье яство, сваха Агата ступила к родителям невесты.
– Благословите, Григорий Матвеич да Домна Власьевна, молодых вести к венцу.
Застолица поднялась. Григорий Матвеич и Домна Власьевна благословили молодых иконами и, разменяв «князя» и «княгиню» кольцами, молвили:
– Дай бог с кем венчаться, с тем и кончаться.
У крыльца белой избы стояли наготове свадебная повозка и оседланные кони. Повозка нарядно убрана, дуга украшена лисьими и волчьими хвостами, колокольцами и лентами. Невеста и свахи уселись в повозку, а жених, его дружки и отец Никодим взобрались на верховых лошадей. Они поехали в храм впереди «княгини». Никодим ехал и сетовал:
– Сказывал: храм надобен. Не послушали, святотатцы, стены рубить кинулись. А где ж я буду молодых венчать? Экой грех, прости, господи!
– Не горюй, отче. У себя в дому обвенчаешь, – успокаивал батюшку Болотников.
– Да то ж не храм, сыне! Ни врат, ни алтаря, ни аналоя! Нет в дому благолепия. Срамно мне молодых венчать, неслюбно им будет.
– Это им-то неслюбно? Да они в чистом поле рады повенчаться. Не горюй, отче! – весело произнес Болотников.
Ясельничий Нагиба стоял у «храма» и сторожил, чтоб никто не перешел дороги меж конем жениха и повозкой невесты. А батюшка уже был в своей избе, уставленной свечами и иконами. Глянул на венчальное подножие и аналой, сделанные наспех, вздохнул и застыл в ожидании у «врат».
Любава, в сопровождении свах, вышла из повозки и, по-прежнему закрытая покрывалом, направилась к «храму».
– Про замок не забудь, – тихонько подсказала сваха.
– Не забуду, Агатушка, – улыбнулась невеста.
Любава подошла к «вратам», опустилась на колени и
принялась грызть зубами «церковный» замок. Молвила обычаем:
– Мне беременеть, тебе прихоти носить.
Свадебные гости принялись кидать под венчальное
подножие гроши и полушки.
– Быть молодым богатыми! Жить полной чашей. Жить не тужить!
Отец Никодим приступил к обряду венчания. «Сидячие боярыни» набожно крестились и глаз не спускали с молодых. Под венцом стоять – дело собинное, чуть оплошал – и счастья не видать. Обронил под венцом обручальное кольцо – не к доброму житью; свеча затухнет – скорая смерть. А кто под венцом свечу выше держит, за тем и большина.
Молодые ни кольца не уронили, ни свечи не загасили, а задули их разом, чтоб жить и умереть вместе. То всем гостям пришлось по сердцу: не порушили обряда молодые, быть им в крепкой любви да согласии.
После венчания с Любавы сняли покрывало. Отец Никодим поустал от усердия да и к чаре торопился; на рысях проглаголил новобрачным поучение и подал им деревянную чашу с красным вином. Молодые трижды отпили поочередно. Опорожненную чашу Васюта бросил на пол и принялся растаптывать ногами. Топтала чашу и Любава: чтоб не было между мужем и женой раздоров в супружеской жизни. Свадебные гости поздравляли молодых, а набольший дружка поспешил к дому жениха, где новобрачных дожидались посаженные родители.
– Все слава богу! Повенчались князь да княгиня.
Посаженные вышли к молодым с иконой и хлебом-
солью. Благословив их, молвили:
– Мохнатый зверь – на богатый двор. Молодым князьям да богато жить.
– А жениховы дружки закричали:
– Здравствуйте, князь со княгиней, бояре, сваты, гости и все честные поезжане! Милости просим на пирок-свадебку!
Молодые и гости вошли в курень. Но за столы не сели: ждали слова набольшего дружки. А тот молвил:
– Как голубь без голубки гнезда не вьет, так новобрачный князь без княгини на место не садится. Милости прошу!
Но молодые вновь за стол не сели. К лавке подошла сваха Агата и накрыла место молодых шубою.
– Шуба тепла и мохната – жить вам тепло и богато. Милости прошу, князь да княгиня.
Молодые сели. На них зорко уставился ясельничий; ежели молодые прислонятся к стене, то счастью не бывать: лукавый расстроит. Но они и тут не сплоховали.
Лишь только все уселись, как гости начали славить тысяцкого:
– Поздравляем тебя, тысяцкий, с большим боярином, дружкою, поддружьем, со всем честным поездом, с молодым князем да со княгинею!
Гости подняли заздравные чары, однако не пили: ждали, когда осушит свою чару тысяцкий. Федька стоял нарядный и горделивый, и никого, по обычаю, не поздравлял. Но вот он до дна выпил чару, крякнул, крутнул ус и молодецки тряхнул черными кудрями.
– Гу-у-ляй!
И начался тут пир веселей прежнего!
В полночь набольший дружка завернул курицу в браную скатерть и, получив от Григория Матвеича, Домны Власьевны, посаженных родителей благословение «вести молодых опочивать», понес жаркое в сенник. Молодые встали и подошли к двери. Григорий Матвеич, взяв руку дочери и, передавая ее жениху, напутствовал:
– Держи жену в строгости да в благочестии.
Васюта низко поклонился и повел Любаву в сенник.
Домна Власьевна, в вывороченной меховой шубе, осыпала молодых хмелем. Всплакнула. Васюта облобызал ее и весело произнес:
– Не кручинься, матушка. Любава счастлива за мной будет. Станешь глядеть на нас да радоваться.
– Дай-то бог, – перекрестила оженков Домна Власьевна и со слезами на глазах подтолкнула обоих в опочивальню.
Оставшись одни, молодые тотчас потянулись друг к другу. Жарко целуя Любаву, Васюта молвил:
– Стосковался по тебе, ладушка. Зоренька ты моя ненаглядная, – поднял молодую на руки и понес на постель. Но Любава выскользнула, сказала с улыбкой.
– Погодь, муженек. Я ж тебя разуть должна. Слышал, что матушка наказывала?
– Да бог с ним! – нетерпеливо махнул рукой Васюта. – Наскучали мне эти обряды.
– Нельзя, Васенька. Матушка меня спросит. Садись, государь мой, на лавку.
Васюта сел и, посмеиваясь, протянул Любаве правый сапог. Но та ухватилась за другую ногу.
– Левый сниму.
Сняла сапог, опрокинула. Об пол звякнула монета. Любава рассмеялась.
– Везучая я, муженек!
– Везучая, Любушка! – кивнул Васюта и понес жену на мягкое ложе.