Второй пол

женщина испытывает в ней глубокую потребность. К современному уровню развития цивилизации, когда даже на долю женщины приходится некая степень свободы, религия предстает не столько как орудие принуждения, сколько как средство мистификации. Ныне во имя Бога от женщины все реже требуют признавать себя слабой, низшей, зависимой, скорее она должна верить, что благодаря Ему она может стать равной мужчине — своему сюзерену; таким образом, с помощью обещания преодолеть несправедливость пресекается всякая попытка к бунту. Уже не скажешь, что женщина незаконно лишена своей трансцендентности; ее имманентность предназначается Богу; ведь заслуги человека измеряются только на небесах, а не на земле; здесь, на земле, по высказыванию Достоевского, существуют лишь разные занятия: чистить обувь или строить мост — та же тщета; все преходяще, и этим одним махом уничтожаемым социальным неравенством восстанавливается равенство полов. Вот почему девочка и девушка погружаются в набожность с куда большим пылом, чем их братья; взгляд Божий, усиливая трансцендентность мальчика, подавляет его: он навсегда останется ребенком под его мощным покровительством; это более радикальная кастрация, чем та, что грозит ему со стороны отца. А женщина — «вечное дитя» — во взгляде Господа находит спасение, он преображает ее в сестру ангелов; Господь упраздняет привилегию пениса. Искренняя вера очень помогает девочке избавиться от комплекса неполноценности: она ни самец, ни самка, она создание Бога. Этим объясняется, что многие великие святые среди женщин прославились неженской твердостью: святая Бригитта, святая Екатерина Сиенская с полным правом претендовали на правление миром; они совершенно не признавали мужского превосходства; Екатерина очень успешно и даже жестко управляла своими духовниками; Жанна д'Арк, святая Тереза проявили такое мужество, такую отвагу, какие не смог превзойти ни один мужчина. Церковь настаивает, что Господь против того, чтобы женщина уклонялась от опеки мужчин; именно в руки мужчин она вложила страшные орудия власти: отказ в отпущении грехов, отлучение от Церкви, предание анафеме; Жанна д'Арк, настаивавшая на своей правоте, была сожжена. И все–таки женщина, покорившаяся по воле Божией мужским законам, именно в Боге находит главную опору, восставая против мужчин. Таинства опровергают мужскую логику; мужская гордыня объявляется грехом, а их деятельность не только абсурдна, но и чревата виной: зачем заново перестраивать мир, если таким его создал сам Бог? Пассивность, к которой предрасположены женщины, освящена Церковью. Перебирая четки где–нибудь в углу У огня, женщина чувствует себя куда ближе к небесам, чем еемуж. бегающий по политическим собраниям. Нет нужды что–то делатьдля спасения души, достаточно житьв повиновении. Синтез жизни и духа совершенен: мать не только производит плоть — она дарует Богу душу; это несравненно болеевозвышенно, чем проникновение в тайны атома. При пособничестве Отца Небесного женщина может открыто требовать от мужчины восславления своей женственности.

Господь не только восстанавливает таким образом достоинство женского пола, он позволяет каждой женщине обрести в небесном молчании особую поддержку; как человеческая особь, женщина не имеет серьезного веса; но, действуя от имени Бога, вдохновленная им, она обретает силу, ее воля становится священной. Г–жа Гийон рассказала, как она узнала от одной больной монахини, что «Слово Божие повелевает и этому Слову нужно повиноваться»; так религиозная женщина в форме сдержанного, скромного повиновения подчеркнула свое особое положение, свою силу; воспитывает ли женщина детей, руководит ли монастырем, организует ли благотворительную акцию или какое–либо другое дело, она лишь послушно исполняет волю Божию, внеземные силы направляют ее действия; и ей нельзя не повиноваться, не оскорбив при этом самого Бога. Мужчины, разумеется, не пренебрегают той же поддержкой; однако они не используют ее столь активно при взаимоотношениях с себе подобными, так как те в равной степени могут предъявлять к ним те же требования, и конфликт разрешается на земном уровне. Женщина взывает к воле Божией, дабы убедительно подтвердить свою власть в глазах тех, кто ей уже и без того подчинен, и с целью оправдать эту власть в своих собственных глазах. Если таковое сотрудничество и оказывается полезным для женщин, так это только потому, что она углублена во взаимоотношения с самой собой — даже если это интересует кого–то другого; только в таком внутреннем диалоге высшее молчание, молчание неба обретает силу закона. На самом деле женщина прибегает к религии, чтобы удовлетворить свои желания. Она может быть фригидной, мазохисткой, садисткой, при этом она, отрекаясь от плоти, может разыгрывать из себя жертву, гася любой живой порыв возле себя; калеча, уродуя, уничтожая себя, она считает, что пополняет ряды избранниц, занимает место на иерархической лестнице; когда же она мучает мужа и детей, лишая их земного, человеческого счастья, она готовит им лучшее место в раю; Маргарита де Кортон, «чтобы наказать себя за согрешение», как рассказывают ее благочестивые биографы, жестоко обращалась с ребенком за его промахи: она не давала ему есть до тех пор, пока не будут накормлены все проходящие мимо нищие; впрочем, ненависть к нежеланному ребенку, как мы видели, явление нередкое: он становится мишенью для ярости под маской добродетели. Женщины другого типа, придерживающиеся не очень строгой морали, налаживают с Богом более. удобные отношения; уверенность в отпущении грехов и очищении от них нередко помогает верующей женщине побороть щепетильность. Выбирает ли она аскетизм или предпочитает чувственные наслаждения, горделивое поведение или смирение, забота о собственном спасении способствует ее желанию предаться тому удовольствию, которое она предпочитает всем прочим, — заниматься самой собой; она прислушивается к движению своей души, к биению сердца, к трепету плоти, чувствуя свое оправдание в присутствии в себе самой благодати, милости, идущей от небес, как беременная женщина находит оправдание в вынашиваемом ею плоде. Она не только с нежной бдительностью присматривается к себе самой, рассматривает себя, изучает, она еще поверяет себя духовнику на исповеди; в былые времена было и такое; женщина могла испытать восторг от принародных, публичных исповедей. Рассказывают, что все та же Маргарита де Кортон, чтобы наказать себя за тщеславие,забиралась на крышу своего дома и принималась истошно кричать, как роженица: «Вставайте, жители Кортоны, поднимайтесь, зажигайте свечи и фонари, выходите из домов и идите сюда послушать грешницу!» Она перечисляла все свои грехи, обращая к звездам свей безумные вопли. Столь шумным самобичеванием, унижением и смирением одновременно она удовлетворяла свою потребность в эксгибиционизме, выставлении себя напоказ; примеров подобного поведения немало среди самовлюбленных женщин. Религия не возбраняет женщине потворствовать себе; в лице Бога она ей дает наставника, отца, возлюбленного, она обеспечивает ей божественную опеку, в которой женщина испытывает ностальгическую потребность; она наполняет ее мечты; она заполняет ее свободное время. Но главное — она утверждает, оправдывает установленный в мире порядок, она оправдывает покорность судьбе, смирение, вознаграждая надеждой на лучшее будущее там, на небесах, где все бесполы. Вот почему и сегодня, в наши дни, женщины остаются в руках Церкви таким мощным козырем; вот почему Церковь так враждебно относится к малейшим мерам, способным хоть как–то содействовать их эмансипации. Да, женщинам нужна религия, а чтобы религия оставалась вечной, ей нужны женщины, «настоящие женщины».

Очевидно, что «характер» женщины, то есть ее убеждения, ценности, мудрость, нравственность, вкусы и поведение, объясняется ее «ситуацией». Поскольку трансцендентность ей недоступна, она, как правило, неспособна на великое, то есть на героизм, бунт, бескорыстие, полет фантазии, творчество, — но ведь и не всем поголовно мужчинам это дано. Многие мужчины, так же как женщины, живут в некоем промежуточном пространстве, в сфере несущественного. Рабочие вырываются из этого пространства благодаря политической борьбе, в которой выражена их воля к революционным преобразованиям. Те же мужчины, которые принадлежат к среднему классу, замкнуты в нем. Служащие, торговцы, бюрократы, так же как женщины, обречены на однообразные повседневные занятия, отгорожены от мира избитыми истинами, они живут в страхе перед общественным мнением и стремятся лишь к более или менее утонченному комфорту. Никаким превосходством перед женщинами их круга они не обладают. Что касается женщин, то они в стирке, стряпне, заботах о доме, воспитании детей проявляют больше инициативы и независимости, чем мужчины, слепо повинующиеся общепринятым правилам. Мужчина среднего класса всецело зависит от воли начальства, он обязан прилично одеваться и постоянно демонстрировать свою принадлежность к данному социальному слою. Женщина же может слоняться по квартире в пеньюаре, петь и смеяться с соседками, она действует по своему усмотрению, в своих мелких делах не боится риска, применяет эффективные средства для достижения своих целей. Видимость и условности играют в ее жизни меньшую роль, чем в жизни ее мужа. Бюрократический мир, который — как, впрочем, и многое другое — описал Кафка, мир церемоний, абсурдных жестов и бесцельных поступков, почти безраздельно принадлежит мужчинам, женщина же значительно теснее связана с реальной действительностью. Мужчина, имеющий дело с цифрами или превращающий товар в звонкую монету, живет в отвлеченном, абстрактном мире. В то же время сытый младенец в колыбели, белоснежное белье, жаркое — все это значительно более осязаемые блага. При этом, занимаясь такими конкретными делами, женщина ощущает их случайность, а следовательно, и случайность своих собственных забот. Поэтому нередко они не поглощают ее полностью, она ничем не связана. В делах, предпринимаемых мужчиной, есть как желание изменить мир, так и стремление убежать от действительности; мужчина придает огромное значение своей работе и своей личности, нередко напускает на себя внушительный и серьезный вид. Женщина же, подвергая сомнению мужскую логику и мораль, никогда не попадает в подобные ловушки. Именно это так нравилось в ней Стендалю. Она не настолько горда, чтобы закрывать глаза на двойственность своего положения или скрываться за маской собственного достоинства, она более откровенно высказывает свои неупорядоченные мысли, проявляет непосредственные чувства и реакции. Вот почему разговаривать с ней значительно интереснее, чем с ее мужем, если только она говорит от собственного имени, а не как законная половина сеньора. Он надоедливо повторяет избитые истины, то есть то, что вычитал в своей газете или в специальных трудах, она же делится хотя и ограниченным, но конкретным опытом. Пресловутая «женская чувствительность» представляет собой отчасти выдумку, а отчасти притворство. Однако бесспорно и то, что женщина более внимательно, чем мужчина, приглядывается к самой себе и к миру. Ее сексуальная жизнь связывает ее с суровым мужским миром, и в качестве компенсации в ней развивается любовь к «красивым вещам», которая может привести как к претенциозности, так и к изысканности. Поскольку ее жизненное пространство ограниченно, предметы, которые попадают ей в руки, кажутся ей драгоценными. Для нее они существуют сами по себе, вне связи с какими–либо понятиями или планами, и поэтому она замечает их красоту. Ее стремление к переменам выражается в любви к праздникам; ее очаровывает красота букета, пирога или лишь к беспомощности и бегству от действительности. Следовательно, у них есть только одна стезя: бороться за свое освобождение.