Мандарины

— О! Не стройте такую кислую физиономию! — сказал Льюис, выходя из ванной комнаты.

Он думал, что я сержусь из-за приглашения Марри, я не разуверяла его; невозможно было выдавить из себя ни слова. За время поездки в такси мы не произнесли ни слова.

В ресторане Сентрал-парка было прохладно. По крайней мере зелень, камчатные скатерти, ведерки, полные льда, обнаженные плечи женщин создавали ощущение прохлады. Я выпила одну за другой две порции мартини и благодаря этому, когда появился Марри, смогла пристойно произнести несколько фраз. В ту пору, когда мне нравились знакомства без будущего, я наверняка была бы рада встрече с Марри. У него все было круглое — голова, лицо, тело, и, возможно, поэтому за него хотелось ухватиться, как за спасательный круг; а какой приятный был у него голос! Услыхав его, я поняла, как сухо звучал теперь голос Льюиса. Марри говорил со мной о книгах Робера, о книгах Анри, казалось, он был в курсе всего, с ним легко было беседовать. А в голове моей, подобно ударам молота, по-прежнему звучали слова: «Вы предпочитаете приехать в Нью-Йорк, вы предпочитаете Нью-Йорк». Однако этот кошмар продолжался без меня, а я тем временем ела салат из креветок и пила белое вино. Марри спросил, что думают французы о предложениях Маршалла {116}, и стал обсуждать с Льюисом возможное поведение СССР: он считал, что Советский Союз пошлет Маршалла к черту и будет, безусловно, прав. Похоже, в политике он разбирался лучше Льюиса, да и голова у него работала лучше, и образование было солиднее; Льюис страшно обрадовался, услышав свои собственные суждения из уст человека, так хорошо умевшего их отстаивать. Да, во многих отношениях Марри мог дать ему гораздо больше, чем я. И я понимала, что Льюису хочется сделать его своим другом; я даже могла понять, почему он хочет провести с ним целый месяц. Но это не объясняло мне той лжи в Мехико, это не объясняло главного.

— Могу я вас куда-нибудь подвезти? — спросил Марри, направляясь на стоянку автомобилей.

— Нет, мне хочется пройтись, — поспешила ответить я.

— Если вы любите ходить, вы непременно должны приехать в Рокпорт, — с улыбкой сказал Марри. — Места для прогулок у нас восхитительные. Я уверен, что вам там понравится. И мне доставит огромное удовольствие, если вы оба приедете!

— Это было бы чудесно! — с жаром сказала я.

— Начиная со следующего понедельника вы можете приехать в любое время, — ответил Марри. — Даже предупреждать не стоит.

Он сел в свою машину, а мы пошли пешком через парк.

— Думаю, Марри хотелось провести вечер с нами, — с некоторым упреком сказал Льюис.

— Возможно, — ответила я. — А мне — нет.

— Однако вы, похоже, нашли с ним общий язык? — заметил Льюис.

— Я нахожу его очень симпатичным, — ответила я. — Но мне надо кое-что сказать вам.

Льюис нахмурился:

— Должно быть, это не так уж важно!

— Напротив. — Я показала на плоский камень посреди лужайки: — Присядем. В траве бегали серые белки; вдали сияли огромные билдинги. Я начала бесстрастным тоном:

— Только что, когда вы пошли принимать душ, вы оставили на столе письма. — Я старалась поймать взгляд Льюиса. — Ваши издатели вовсе не требовали от вас, чтобы вы приехали в Нью-Йорк именно сейчас. Вы сами предложили им это. Почему вы сказали мне обратное?

— А-а! Вы читаете мои письма у меня за спиной! — рассердился Льюис.

— Почему бы и нет? Зато вы мне лжете.

— Я вам лгу, а вы роетесь в моих бумагах: мы квиты, — неприязненно сказал Льюис.

Внезапно силы оставили меня, я с изумлением смотрела на него; это был он, и это была я: как же мы дошли до такого?

— Льюис, я ничего больше не понимаю. Вы меня любите, я вас люблю. Что с нами происходит? — в растерянности спросила я.

— Решительно ничего, — отвечал Льюис.

— Не понимаю! — повторила я. — Объясните мне. Мы были так счастливы в Мехико. Почему вы решили поехать в Нью-Йорк? Вы прекрасно знали, что мы почти не сможем видеться.

— Все время индейцы, развалины, мне это начинало надоедать, — пожав плечами, сказал Льюис. — Мне захотелось переменить обстановку, не вижу в этом ничего трагического.

Это был не ответ, но я решила временно удовольствоваться им.

— Почему вы мне не сказали, что вам наскучила Мексика? К чему такие ухищрения? — спросила я.

— Вы не позволили бы мне приехать сюда, вы заставили бы меня остаться там, — ответил Льюис.

Я вздрогнула, как от пощечины: какая злость в его голосе!

— Вы думаете, что говорите?

— Да, — ответил Льюис.

— Но послушайте, Льюис, когда я хоть раз помешала вам сделать то, что вы хотели? Да, вы постоянно стремились доставить мне удовольствие, но и вам, похоже, это тоже доставляло удовольствие. У меня не было ощущения, что я вас тираню.

Я перебирала в уме наше прошлое: сплошная любовь, согласие и радость давать друг другу счастье. Какой ужас думать, что за любезностью Льюиса скрывалось недовольство.

— Вы до того упрямы, что даже не отдаете себе в этом отчета, — сказал Льюис. — Мысленно вы все улаживаете по своему усмотрению и уже не отступаетесь от этого, надо делать то, что вы хотите.

— Когда это случалось? Приведите примеры, — попросила я. Льюис заколебался.

— Мне хотелось провести этот месяц у Марри, а вы отказывались.

— Это нечестно, — перебила я его. — Когда такое случалось до Мехико?

— Я прекрасно знаю, что если бы я не поступил так, то мы остались бы в Мексике, — сказал Льюис. — Согласно вашим планам, мы должны были провести там еще месяц, и вы убедили бы меня, что так и следует поступить.

— Прежде всего, это были наши общие планы, — возразила я. И задумалась. — Полагаю, что я поспорила бы, но так как вам очень хотелось поехать в Нью-Йорк, я наверняка в конце концов уступила бы.

— Легко сказать, — молвил Льюис. Он остановил меня жестом: — Во всяком случае, понадобилась бы серьезная работа, чтобы убедить вас. Я пошел на маленькую ложь, чтобы выиграть время: это не так уж важно.

— Мне, напротив, это кажется важным, — сказала я. — Я думала, вы никогда мне не лжете.

Льюис улыбнулся, немного смутившись:

— Да, так оно и есть, это в первый раз. Но вы напрасно волнуетесь. Лгут друг другу или нет, какая разница, правду все равно никогда не говорят.

Я с недоумением смотрела на Льюиса. В голове у него, и верно, творится что-то странное! И на душе тяжело. Но почему все-таки?

— Я так не думаю, — покачала я головой. — Можно поговорить друг с другом. Можно узнать друг друга. Только надо сделать небольшое усилие.

— Я знаю, это ваша любимая идея, — сказал Льюис. — Но на деле — это и есть наихудшая ложь: утверждать, будто люди говорят друг другу правду.

Он встал.

— Хотя в данном случае я вам ее сказал, и мне нечего прибавить. Наверное, мы можем уйти отсюда.

— Пошли.

Мы молча пересекли парк. Это объяснение решительно ничего не объясняло. Единственная вещь была мне ясна: враждебность Льюиса. Но откуда она взялась? Он был слишком враждебно настроен, чтобы сказать мне это, расспросы ни к чему не приведут.

— Куда мы идем? — спросил Льюис.

— Куда хотите.

— Не знаю, что и предложить.

— Я тоже.

— А ведь у вас, похоже, были планы на этот вечер, — сказал Льюис.

— Ничего особенного, — отвечала я. — Я думала, мы пойдем в какой-нибудь маленький спокойный бар и побеседуем.

— Нельзя беседовать просто так, по заказу, — в сердцах сказал он.

— Можно послушать джаз в кафе «Сосайети», — предложила я.

— Вы еще не наслушались джаза за свою жизнь? Кровь бросилась мне в лицо.

— Хорошо, пошли спать, — сказала я.

— Мне не хочется спать, — невинным тоном ответил Льюис.

Он развлекался, подтрунивая надо мной, но не по-дружески... «Льюис решил нарочно испортить этот вечер; он нарочно все портит!» — с обидой подумала я и сухо сказала:

— Тогда пойдем в кафе «Сосайети», раз мне этого хочется, ведь вам не хочется ничего.

Мы взяли такси. Мне вспоминались слова Льюиса, сказанные им год назад, будто он ни с кем не ладил по своей вине. Значит, это правда! Он сохранял хорошие отношения с Тедди, Фелтоном, Марри, потому что редко их видел. Но долго выносить совместную жизнь он не в состоянии. Он безумно любил меня, но вот прошло время, и любовь уже кажется ему принуждением. Меня снова охватил гнев, что, пожалуй, служило утешением. «Он должен был предвидеть, что с ним случится, — думала я. — Ему не следовало позволять мне отдаваться этой истории целиком, душой и телом. И у него нет права вести себя так, как он ведет себя сейчас. Если я ему в тягость, пускай скажет. Я могу вернуться в Париж, я готова вернуться».