Страница 108 из 140
Способной сердца веселить, разрумянивать лица,
Как будто она исполненьем желаний доится!
И чувствам пяти был отрадой дворец исполинский.
Он их услаждал, убаюкивал их матерински!
«У Индры я, что ли, в обители златосиянной,
Иль в райском селенье? - подумала вслух обезьяна. -
Открылась ли мне запредельного мира нирвана?»
Златые светильники на драгоценном помосте
Склонились в раздумье, под стать проигравшимся в кости.
«Соблещет величие Раваны этим горящим
Светильникам и украшеньям обильно блестящим!» -
Сказал Хануман и приблизился к женщинам спящим.
Их множество было, с небесными девами схожих.
В роскошных одеждах они возлежали на ложах.
Полночи для них протекло в неуемном веселье,
Покуда красавиц врасплох не застигло похмелье.
Запястья, браслеты ножные на сборище сонном
Затихли и слух не тревожили сладостным звоном.
Так озеро, полное лотосов, дремлет в молчанье,
Пчела не жужжит, лебединое смолкло ячанье.
На лица, как лотосы, благоуханные, некий
Покой опустился, смежая прекрасные веки.
Раскрыть лепестки и светило встречать в небосводе,
А ночью сомкнуться - у лотосов нежных в природе!
Сын ветра воскликнул: «О дивные лотосы-лица!
К вам пчелы стремятся прильнуть и нектаром упиться.
Как осенью - небо, где светятся звезд мириады,
Престольная зала сверкает и радует взгляды.
Вы - сонмы светил перед ликом властителя грозным.
Он - месяц-владыка в своем окружении звездном».
И впрямь ослепительны эти избранницы были.
Как с неба упавшие звезды-изгнанницы были!
Уснувшие девы, прекрасные ликом и станом,
Раскинулись, будто опоены сонным дурманом.
Разбросаны были венки, дорогое убранство,
И кудри свалялись, и тилаки стерлись от пьянства.
Одни растеряли ножные браслеты с похмелья,
С других соскользнули жемчужные их ожерелья.
Поводья отпущенные кобылиц распряженных, -
Висят поясные завязки у дев обнаженных.
Они - как лианы, измятые стадом слоновьим.
Венки и подвески разбросаны по изголовьям.
Округлы и схожи своей белизной с лебедями,
У многих красавиц жемчужины спят меж грудями.
Как селезни, блещут смарагдовые ожерелья -
Из темно-зеленых заморских каменьев изделья.
На девах нагрудные цепи красивым узором
Сверкают под стать чакравакам - гусям златоперым.
Красавицы напоминают речное теченье,
Где радужных птиц переливно блестит оперенье.
А тьмы колокольчиков на поясном их уборе -
Как золото лотосов мелких на водном просторе.
И легче в реке избежать крокодиловой пасти,
Чем власти прельстительниц этих и женственной страсти.
Цветистых шелков переливчатое колыханье
И трепет серег вызывало уснувших дыханье.
Раскинув прекрасные руки в браслетах, иные
С себя дорогую одежду срывали, хмельные.
Одна у другой возлежали на бедрах, на лонах,
На ягодицах, на руках и грудях обнаженных.
Руками сплетаясь, к вину одержимы пристрастьем,
Во сне тонкостенные льнули друг к дружке с участьем.
И, собранные воедино своим властелином,
Казались гирляндой, облепленной роем пчелиным, -
Душистою ветвью, лиан ароматных сплетеньем,
Что в месяце «мадхава» пчел охмелили цветеньем.
И Раваны жены, объятые сонным покоем,
Казались таким опьяненным, склубившимся роем.
Тела молодые, уборы, цветы, украшенья -
Где - чье? - различить невозможно в подобном смешенье!
[ХАНУМАН ВО ДВОРЦЕ РАВАНЫ] (Часть 10)
Небесное чудо увидела вдруг обезьяна:
В кристаллах и перлах помост красоты несказанной.
На ножках литых золотых и точеных из кости
Роскошные ложа стояли на этом помосте.
Меж ними, с владыкою звезд огнеблещущим схоже,
Под пологом белым - одно златостланное ложе,
В гирляндах ашоки цветущей оранжево-рдяных,
Овеяно дымом курений душистых и пряных.
Незримая челядь над ложем златым колыхала
Из яковых белых пушистых хвостов опахала.
Как туч грозовых воплощенье, прекрасен и страшен,
На ложе, одет в серебро и серьгами украшен,
Как облако в блеске зарниц, на коврах распростертый,
Лежал Красноглазый, душистым сандалом натертый.
На Мандару-гору, где высятся чудные рощи,
Во сне походил Сильнорукий, исполненный мощи,
Для ракшасов мужеобразных - радетель всевластный,
Для демониц мужелюбивых - кумир сладострастный.
Весьма оробел Хануман перед Раваной спящим,
Что, грозно дыша, уподобился змеям шипящим.
Взобрался на лестницу вмиг, несмотря на геройство,
Советник Сугривы-царя, ощутив беспокойство.
Оттуда следил за властителем взор обезьяны,
И тигром свирепым казался ей Равана пьяный,
Слоном-яруном, что, устав от неистовства течки,
Пахучей громадиной спать завалился у речки.
Не руки узрел Хануман - Громовержца приметы!
На толстых руках золотые блистали браслеты.
От острых клыков Айраваты виднелись увечья,
Стрелой громовою разодраны были предплечья,
И диском Хранителя Мира изранены тоже,
Но выпуклость мышц проступала красиво под кожей.
Разодраны были предплечья стрелой громовою.
Огромный кулак был округлостью схож с булавою,
Округлостью схож с головою слоновьей кулак был.
На ногте большого перста - благоденствия знак был.
На царственном ложе, примяв златоткань, величаво
Лежала тяжелая длань, словно змей пятиглавый.
Сандалом ее умастили и, брызжа огнями,
Искрились на пальцах несчетные перстни с камнями.
Прекрасные женщины холили Раваны руки,
Гандхарвам, титанам, богам причинявшие муки.
Кровавым сандалом натертых, атласных от неги,
Две грозных руки, две опасных змеи на ночлеге,
Узред Хануман. Исполинский владетель чертога
Без с Мандару-гору, а руки - два горных отрога.
Дыханье правителя ракшасов пахло паннагой,