Страница 5 из 7
ЭДМОНД: Это было здесь, у окна. Мне помнится, ты вышел из комнаты. Я раму расшатал, и стекла в ночь со вздохом повернули. Все небо было звездами омыто, и в каменном туманном переулке, рыдая, поднималась тишина. И в медленном томленье я почуял, что кто-то встал за мною. Наполнялась душа волнами шума, голосами растущими. Я обернулся. Близко стояла Стелла. Дико и воздушно ее глаза в мои глядели — нет, не ведаю, — глаза ли это были иль вечность обнаженная… Окно за нами стукнуло, как бы от ветра… Казалось мне, что, стоя друг пред другом, громадные расправили мы крылья, и вот концы серпчатых крыльев наших, — пылающие длинные концы — сошлись на миг… Ты понимаешь — сразу отхлынул мир; мы поднялись; дышали в невероятном небе {10}, — но внезапно она одним движеньем темных век пресекла наш полет — прошла. Открылась дверь дальняя, мгновенным светом брызнув, закрылась… И стоял я весь в дрожанье разорванного неба, весь звенящий, звенящий… ГОНВИЛ: Так ли? Это все, что было, один лишь взгляд? ЭДМОНД: Когда бы он продлился, душа бы задохнулась. Да, мой друг,— один лишь взгляд. С тех пор мы не видались. Ты помнишь ведь — я выбежал из дома, ты из окна мне что-то крикнул вслед. До полночи по городу я бредил, со звездами ночными говорил… Все отошло. Не выдержал я жизни, и вот теперь… ГОНВИЛ: Довольно! ЭДМОНД: Я за гранью теперь — и все, что вижу… ГОНВИЛ: Я сказал: довольно! ЭДМОНД: Гонвил, что с тобой?.. ГОНВИЛ: Я долго тебя морочил — вот и надоело… Да, впрочем, ты с ума сошел бы, если я продолжал бы так шутить… Не яду ты выпил — это был раствор безвредный: он, правда, вызывает слабость, смутность, колеблет он чувствительные нити, из мозга исходящие к глазам,— но он безвреден… Вижу, ты смеешься? Ну что ж, я рад, что опыт мой тебе понравился… ЭДМОНД: Ах, милый Гонвил, как же мне не смеяться? Посуди! Ведь это я сам сейчас придумываю, сам! Играет мысль моя и ткет свободно цветной узор из жизненных явлений, из случаев нежданных, но возможных, возможных, Гонвил! ГОНВИЛ: Это бред… Очнись! Не думал я… Как женщина, поддался… Поверь, ты так же жив, как я, и вдвое живуче… ЭДМОНД: Так! не может быть иначе! В смерть пролетя, моя живая мысль себе найти старается опору, — земное объясненье… Дальше, дальше, я слушаю… ГОНВИЛ: Очнись! Мне нужно было, чтоб спотыкнулся ты; весь ум, всю волю я приложил… Сперва не удавалось, — уж мыслил я: «В Милане мой учитель выкалывал глаза летучей мыши, затем пускал, и все же при полете она не задевала тонких нитей, протянутых чрез комнату: быть может, и он мои минует нити». Нет! Попался ты, запутался!.. ЭДМОНД: Я знаю, я знаю все, что скажешь! Оправдать, унизить чудо — мысль моя решила. Но подожди… в чем цель была обмана? А, понял! Испытующая ревность таилась под личиной ледяной… Нет, погляди, как выдумка искусна! Напиток тот был ядом в самом деле, и я в гробу, и все кругом — виденье, — но мысль моя лепечет, убеждает: нет, нет — раствор безвредный! Он был нужен, чтоб тайну ты свою открыл. Ты жив, и яд — обман, и смерть — обман, и даже… ГОНВИЛ: А если я скажу тебе, что Стелла не умерла? ЭДМОНД: Да! Вот она — ступень начальная… Ударом лжи холодной ты вырвать мнил всю правду у любви. Подослан был, тот, рыжий, твой приятель, ты мне внушил сперва чужую смерть, потом — мою, — чтоб я проговорился. Так, кончено: подробно восстановлен из сложных вероятностей, из хитрых догадок, из обратных допущений знакомый мир… Довольно, не трудись,— ведь все равно ты доказать не можешь, что я не мертв и что мой собеседник не призрак. Знай: пока в пустом пространстве еще стремится всадник — вызываю возможные виденья. На могилу слетает цвет с тенистого каштана. Под муравой лежу я, ребра вздув, но мысль моя, мой яркий сон загробный, еще живет и дышит и творит. Постой — куда же ты? вернуться