Страница 1 из 7
В. Набоков
СМЕРТЬ
Драма в двух действияхДействие происходит в университетском городе Кембридж, весною 1806 г.ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Комната. В кресле, у огня, — Гонвил, магистр наук.
ГОНВИЛ: …и эту власть над разумом чужим сравню с моей наукою: отрадно заране знать, какую смесь получишь, когда в стекле над пламенем Лазурным медлительно сливаются две соли, туманную окрашивая колбу. Отрадно знать, что сложная медуза, в шар костяной включенная, рождает сны гения, бессмертные молитвы, вселенную… Я вижу мозг его, как будто сам чернилами цветными нарисовал, — и все же есть одна извилина… Давно я бьюсь над нею — не выследить… И только вот теперь, теперь, когда узнает он внезапно — а! в дверь стучат… Тяжелое кольцо бьет в медный гриб наружный: стук знакомый, стук беспокойный…( Открывает.)
Вбегает Эдмонд, молодой студент.
ЭДМОНД: Гонвил! Это правда?.. ГОНВИЛ: Да… Умерла… ЭДМОНД: Но как же… Гонвил!.. ГОНВИЛ: Да… Не ожидали… Двадцать лет сжималось и разжималось сердце, кровь живую накачивая в жилы и обратно вбирая… Вдруг — остановилось… ЭДМОНД: Страшно ты говоришь об этом… Друг мой… Помнишь? Она была так молода!.. ГОНВИЛ: Читала вот эту книжку: выронила… ЭДМОНД: Жизнь — безумный всадник. Смерть — обрыв нежданный, немыслимый. Когда сказали мне — так, сразу — я не мог поверить. Где же она лежит? Позволь мне… ГОНВИЛ: Унесли… ЭДМОНД: Как странно… Ты не понимаешь, Гонвил: она всегда ходила в темном… Стелла — мерцающее имя {1}в темном вихре. И унесли… Ведь это странно, правда?.. ГОНВИЛ: Садись, Эдмонд. Мне сладко, что чужая печаль в тебе находит струны… Впрочем, с моей женой ты, кажется, был дружен? ЭДМОНД: Как ты спокоен, Гонвил, как спокоен! Как утешать тебя? Ты словно — мрамор: торжественное белое страданье… ГОНВИЛ: Ты прав, не утешай. Поговорим о чем-нибудь простом, земном. Неделю ведь мы с тобой не виделись. Что делал? О чем раздумывал? ЭДМОНД: О смерти. ГОНВИЛ: Полно! Ведь мы о ней беседовали часто. Нет — будем жить. В темницу заключенный за полчаса до казни паука рассматривает беззаботно. Образ ученого пред миром {2}. ЭДМОНД: Говорил ты, что наша смерть… ГОНВИЛ: …быть может, удивленье, быть может — ничего. Склоняюсь, впрочем, к последнему; но есть одно: крепка земная мысль — прервать ее стремленье не так легко… ЭДМОНД: Вот видишь ли — я мучусь… Мне кажется порой: душа в плену — рыдающая буря в лабиринте гудящих жил, костей и перепонок. Я жить боюсь. Боюсь я ощущать под пальцами толчки тугие сердца, здесь — за ребром — и здесь, на кисти, — отзвук. И видеть, мыслить я боюсь — опоры нет у меня, зацепки нет. Когда-то я тихо верил в облачного старца, сидящего средь призраков благих. Потом в опустошительные книги качнулся я. Есть книги как пожары… Сгорело все. Я был один. Тянуло пустынной гарью сумрачных сомнений — и вот, в дыму, ты, Гонвил, появился — большеголовый, тяжкий, напряженный, в пронзительно сверкающих очках, с распоротою жабой на ладони… Ты щипчиками вытащил за узел мои слепые слипшиеся мысли, распутал их, и страшной простотой мои сомненья заменил… Наука сказала мне: «Вот — мир», — и я увидел ком земляной в пространстве непостижном червивый ком, вращеньем округленный, тут плесенью, там инеем покрытый {3}… И стала жизнь от этой простоты еще сложней. По ледяной громаде я заскользил. Догадки мировые — все, древние и новые, — о цели, о смысле сущего — все, все исчезли пред выводом твоим неуязвимым: ни цели нет, ни смысла; а меж тем я втайне знал, что есть они!.. Полгода так мучусь я. Бывают, правда, утра прозрачные, восторженно-земные, когда душа моя — подкидыш хилый — от солнца розовеет и смеется и матери неведомой прощает… Но, с темнотой, чудовищный недуг меня опять охватывает, душит: средь ужаса и гула звездной ночи теряюсь я; и страшно мне не только мое непониманье — страшен голос, мне шепчущий, что вот еще усилье и все пойму я… Гонвил, ты любил свою жену?.. вернутьсявернутьсявернуться