Страница 31 из 95
А Ожье впервые в жизни позавидовал дворянам, даже самые нищие из которых могут себе позволить открыто пускать друг другу кровь за просто так, за фасон воротничка, не говоря уж о более серьезных поводах. Он ушел ни с чем, с чувством надвигающейся непоправимой беды в сердце. Оно не обмануло: Равиль исчез в неизвестном направлении, не взяв с собой ничего, кроме носового платка.
Наверное, впервые в жизни мужчина до конца прочувствовал, что значит терять рассудок от беспокойства. Рыжик Поль вроде бы мелькал с утра на складах и в конторе - Ожье даже это обстоятельство выводило из себя пуще не бывает! Вчера в обморок упал, кровь пускали, а он опять на ногах, из-за своих страхов, - совершенно беспочвенных страхов - снова доводит себя до истощения, физического и нервного. К кровати его привязать что ли, если уж до сих пор не успокоился и не понял, что не вышвырнет его метр Грие ни в коем разе, и попрекать никогда ничем не станет…
Рыжик, дикий его лисеныш! Но и утро не предвещало тревог, ничего необычного в поведении помощника Поля не заметили, пока не появился поблизости Ксавьер… У Ожье челюсти сводило судорогой от одного имени.
Однако он все же сомневался, что даже после вчерашней очередной неудачной попытки объясниться, Равиль просто сбежит даже за-ради исключительно великого чувства. Скорее он бы поверил, что ко внезапному исчезновению юноши приложил руку скользкий красавчик Таш, и отправил людей следить за тем, но все было бесполезно.
У Равиля нет никого, к кому бы он мог еще пойти в этом городе, да и вообще в мире… Мысль о том, что с лисенком могло что-нибудь случиться - мало ли что, сволочь какая в подворотне ножом пырнула за лишнюю монету - сводила с ума. Грие поставил на уши всех, кого мог, даже Филиппа Кера дернул - и удивил последнего до нельзя. Последующие часы, пока его не нашел посыльный от Катарины с известием - впору было записывать в личный кошмар, единственный и хорошо бы неповторимый…
К этому времени, Ожье утратил уже всякое соображение, о контроле речь вести не приходилось тем более. И в отличие от всех остальных, ему - не нужно было объяснять смысл жуткого ожога, с которым так называемый «Поль» вернулся к исходу дня.
Видимо, было что-то такое в его лице, когда Грие ворвался в собственный дом, снося все на своем пути, что слуги просто рассосались по углам, а супруга содрогнулась и побелела, глядя на мужчину, которого она полагала, что знает уже.
Катарина сама не смогла бы сказать, что бросило ее навстречу:
- Опомнись! - молодая женщина повисла на шее мужа неодолимым грузом. - Не тронь… В жару он… Не тронь, не простишь ведь сам…
Ее стряхнули как кошку.
Ожье шагнул в комнату и резко сдернул простынь, прикрывавшую спину распростертого ничком юноши. Оценил увиденное… швырнул материю на пол:
- Ты сам так решил! - процедил мужчина в тронутые дымкой полуприкрытые глаза, - Иди на все четыре стороны! Хоть к кому… Не держу.
Только кинул на выходе жене:
- Спасибо, Като, удержала…
Катарина молча поджала руки.
Холодно. Тело горело в огне, но на душе царил мертвящий холод… Жарко, душно, - окна раскрыты настежь, а все равно невыносимо! Холодно…
О чем грезишь, о чем стонешь? Получил ровно то, на что нарывался. Ни больше, не меньше.
Иди куда хочешь… - слова плыли под веками огненными буквами.
Сейчас можно было не прятать слез. Можно было рыдать, биться, наворачивая на себя простыни, грызть зубами подушку, выть, заходясь плачем. Объяснений придумывать не надо - чему удивляться, когда такой ожог! Уже никто не скажет, что там было и было ли что - ниже поясницы кожи не осталось, выжжено сплошной полосой, вытравлено все чуть ли не до кости, до живого мяса. На стенку полезешь от боли… Но слезы не шли. Совсем. Равиль тихо лежал, опустив веки, так что его можно было принять за спящего.
Изредка заходил кто-то из слуг, чтобы сменить компресс или освежить нетронутое питье. И все…
Что, неужели он рассчитывал, что у его постели кто-то станет бдеть сутками?!
Нет, не рассчитывал. Но оказывается мечталось, где-то в глубине души. Так глубоко, что сам себе не признавался.
А что толку, когда признался? Да, хотел. Даже не того, чтобы с ним носились как с тем синеглазым певчим в доме лекаря из Фесса, - не умирает ведь, - но хотя бы просто посидели рядом, взяли за руку… Чтобы можно было вот так, не открывая глаз, - представить себя любимым и нужным.
Любовь… - юношу едва не передернуло от этого слова. Неизвестно, может ли взлететь рожденный ползать, сие вопрос философский. Однако единственный, кого Равиль хотел бы видеть сейчас, теперь не придет даже чтобы просто пожалеть.
Он вспомнил, как на «Магдалене» Ожье сажал его себе на колени, гладил, пропуская волосы сквозь пальцы, и сухо всхлипнул, но тут же задавил порыв на корню. Потому что четко знал - в противном случае с ним случится истерика, какая и не снилась до сих пор, а он итак уже достаточно припадков закатывал, того и гляди решат, что в довершении ко всему еще рассудком повредился! Хватит бесполезных слез, пора вспомнить, что они ничего не меняют…
Попытка взять себя в руки вышла жалкой, зато пришлась вовремя: шорох тяжелых складок подсказал, что на этот раз явилась сама Катарина:
- Поль? Я вижу, что ты не спишь. Ты должен поесть, - категорично обозначила она причину визита.
- Не хочу, - в кои-то веки Равилю было плевать на вызубренный этикет и прочие правила, гласные и не гласные, тайные и явные, писаные и не писаные.
- Допустим, - избавиться от госпожи, тем не менее, оказалось не так-то легко, даже если в глубине души молодая женщина горела негодованием, с какой стати она должна разбираться с тем, что творится с дражайшим супругом и его… сердечным другом. Скажем так.
- И ты не пил лекарство!
- Не хочу!
- Или ты пьешь немедленно при мне, или я зову людей и его вливают насильно, - обозначила позицию Катарина.
Не озаботившись о том, насколько его прикрывает одеяло, Равиль резко сел, от чего снова отчаянно закружилась голова и замутило. Выхлебал залпом снадобье, не различая вкуса, под холодным взглядом «мадам Ле Грие», который казалось кричал: «Святая Дева, до чего же плачевное зрелище!»
- Тебе что-нибудь нужно? - поинтересовалась Катарина, после того как мальчишка отставил кружку и упал обратно на подушки.
- Ночная ваза! - прошипел Равиль.
Катарина и бровью не повела.
- Я распоряжусь. Потерпи, - вполне любезно сообщила она, прежде чем выплыть из комнаты «воспитанника» мужа.
- Мадам… - Равиль не выдержал, собственный голос звучал до отвращения жалко, - а метр Грие… где? Я… мне необходимо… сказать…
Невысказанное признание жгло изнутри, но он вовремя оборвал себя, по проверенному рецепту резко прикусив губу со внутренней стороны - где не заметно.
- Я прошу вас, мне очень нужно с ним поговорить, - испытанное средство помогло, и фразу Равиль выдал вполне внятно.
- ГДЕ метр Грие - МНЕ не известно. Как только вернется, я его извещу.
Катарина повела пышной прической, уже не скрывая осуждения, и ушла, оставив Равиля раздавленным окончательно.
***
Почти декаду юноша провел в постели, не вставая вовсе, и причина заключалась даже не в ожоге.
Палач действительно оказался настоящим мастером своего дела, не повредив более необходимого. К тому же, метр Парри утратил расположение Катарины (хотя она и не кричала о том на каждом углу) еще в прошлый свой визит, и лекаря звать не стали. Сомнительное неопознанное снадобье в кувшинчике, который Равиль чудом донес и умудрился не разбить при падении в отличие от собственной головы, - и то вызывало больше доверия, чем рассуждения о жидкостях, стихиях и флегестонах напыщенным тоном, полным чрезмерного энтузиазма.
Нет, выглядела рана, конечно, страшно - зрелище пробирало до дрожи! Но заживала хорошо, без признаков воспаления и сравнительно быстро для повреждений настолько глубоких. Видимо, все-таки тоска и апатия взяли над юношей верх и тот затих в каком-то жутком оцепенении, целиком сосредоточившись на своей боли, похоже, воспринимая ее как заслуженное наказание.