Страница 15 из 95
Лис! Взрослеющий, набирающийся силы лис сверкнул зубками… Боже, помоги ему!
Расстроенный Равиль клял себя до самого вечера: кто его за язык дергал! Он сам, когда Ксавьер отпустил поводья, перепугался до ледяной судороги, скрутившей оцепеневшее тело с головы до ног, но ведь справился! Смог.
С одной стороны было невыразимо приятно, что мужчина настолько беспокоился о нем, что наверное впервые с того времени, что юноша к нему попал, Равиль увидел Ожье в бешенстве. Во всяком случае, очень злым, и повторения чего-то подобного больше не хотелось!
А другого объяснения этой злости лисенок не находил, как ни старался успокоить себя и убедить, что ровным счетом ничего отповедь Грие не значит. Просто он ответственный человек, и наверняка не хотел бы видеть, как его подопечный, пустив на ветер затраченные обоими усилия, свернет себе шею по собственной дурости и чрезмерного энтузиазма.
Главное, напрасного энтузиазма, и за юношу в тот момент говорила обида. У него ведь все получилось! Неделю назад, Равиль не знал с какого конца к лошади подойти, а сегодня и держался хорошо, поводьев не упустил, все сделал правильно и остановился сам - ему было чем гордиться и вместо слов о своем идиотизме, хотелось услышать похвалу. Хоть сколько-нибудь положительный отзыв о достигнутых в короткий срок результатах.
Однако остаток пути Равиль не уставал корить себя за сорвавшиеся дерзкие слова - мало ли чего хотелось. И без того он столько внимания и заботы, сколько от этого удивительного мужчины за один день - за всю жизнь не наберет в памяти. Как ни беззаботно в холе и неге он жил у хозяина Сайдаха, - это ведь было не ради него, а для того, чтобы дорогая игрушка не потеряла своего высококачественного вида, а значит, в цене, да к тому же сама вприпрыжку бежала в постель, ублажая гостя и набавляя стоимость.
Рядом с Ожье было хорошо, тепло и одновременно горько, а сейчас особенно - от того что хотел понравиться, привлечь внимание так, как Грие должен был оценить. Ему ведь нравился дерзкий, смелый, упрямый лисенок… Который, видно, решил сам испортить то, что еще осталось непорченого.
Равиль уже намеревался подойти, объясниться, но не стал - что он скажет? Хочу тебя, хочу быть с тобой, хочу быть твоим целиком и полностью, так что только что чуть из штанов не выпрыгнул? Очень проникновенно! Особенно действенно… Грие прямо сказал, что ему это не нужно больше, просто дурацкое упорство в одном месте играет!
Том самом, которым он и напрашивается. И ведь, от чего особенно больно, признайся он - правда не бросит, может быть, даже пожалеет еще сильней…
Никогда не думал Равиль, что сердце способно так отчаянно ныть, что его ничем не унять! Когда мужчина против обыкновения не придержал его вечером, а только глянул хмуро и дернул губами, юноша почувствовал, что может самым постыдным образом разреветься, как ребенок, на которого несправедливо рассердились родители, а он не знает, как просить прощения и вообще обидно и страшно. Равиль сидел, вытянувшись в струнку и не поднимая потемневших глаз от своего ужина, лишь между бровями залегла складочка.
Ожье на эту складочку уже весь день любовался. Тянуло обнять мальчишку, посадить к себе на колени, успокоить и рассказать как жутко оборвалось за него сердце в миг, когда чертова лошадь вдруг встала перед неожиданным препятствием и показалось, что сейчас парнишка кубарем покатится по земле, ломая шею или останется лежать с пробитой о придорожный камень головой.
И выпороть его хотелось до невозможности! Чтоб сидеть не смог не только на пресловутой лошади до самой Тулузы! Ведь умный парень, и не сопляк комнатный, прошел огонь и воду, - что за фортели?! Повыпендриваться приспичило…
А вот перед кем приспичило думать не хотелось! Равиль ведь от своего «наставничка» не отходил почти.
И еще больше не хотелось задумываться, почему именно, испугался за него так, что как в слащавых балладах, биение в груди зашлось и замерло, не сразу занимаясь снова. Решительно не хотелось… да не почитал он себя способным на всяческие страсти! И поди ж ты, зацепил лисенок…
От себя не скроешься, и не имел Ожье ле Грие дурной привычки от чего-то бегать. Так что впору было крепко задуматься, как же со всем этим быть теперь.
Не воспользоваться чудным поводом утешить и еще больше отвлечь расстроенного и обиженного мальчика - было просто грех! Ксавьер подсел к парнишке, подлил неразбавленного вина, отвлекая болтовней ни о чем, и уже через полчаса юноша впервые улыбнулся, а через час наконец засмеялся.
Вот и славненько! А то уже Альби на горизонте, а малыш Поль, несмотря на все осторожные, но от того не менее настойчивые авансы в его адрес, держался с новым другом строже монахини в страстную пятницу, к тому же с самым невинным видом ловко уходя от наводящих вопросов кто он и откуда. Заканчивалось все всегда одинаково - юноша сводил разговор к впечатлениям от Востока, италийского побережья, греческих островов, и судя по всему, вместе с Грие он объездил почти все Средиземноморье. Маленький кудрявый лис с загадочным взглядом темных дымчатых глаз, как оказалось немного говорил по-итальянски (хотя Таш сам не владел им настолько, чтобы судить достоверно), читал на латыни, свободно общался на французском и провансальском, хотя было заметно, что ни один из языков ему не родной, и - окончательно запутав собеседника на счет своего происхождения - великолепно владел арабским, свободно переходя с аль-фусхи на египетский или магрибский диалект.
Правда, такие подробности Ксавьер опять-таки оценить в полной мере не мог, поскольку сам говорил на священном языке Корана лишь в пределах необходимого для дел минимума. Зато прекрасно оценил Ожье, уже некоторое время наблюдавший за все более оживляющимся общением. Если вначале мужчина замешкался, - не вламываться же медведем в посудную лавку, рыча «мое!», да и не его пока, и мальчик развеселился немного, а то в последнее время был тише воды, ниже травы, что на него совсем не похоже, - то когда Равиль начал что-то увлеченно выводить насхом прямо на столешнице, не выдержал. Он аккуратно поднял юношу за плечо, и послав усмехающемуся Ташу улыбку, больше смахивавшую на оскал голодного и крайне раздраженного тигра, повел наверх к комнатам свое персональное наказание божие.
Не иначе посланное за все грехи, прошлые и будущие вместе взятые! Хорошо еще, что то, что он разобрал, оказалось не каким-нибудь эротическим изыском, предназначенным разнообразить досуг господина с наложником, и даже ни сколько не двусмысленной, а высокой и вполне невинной поэзией:
«Вот кубок - не сыщешь такого другого!
Но брошенный наземь стал глиной он снова.
Трудился над ним, сам небесный гончар, -
И сам же разбил из каприза пустого!»
Вряд ли Ксавьер Таш вообще слышал о Хайяме, однако было что-то тревожное в том, что именно эти строчки запали Равилю в душу, принимая свой особый смысл: зачем, почему Бог награждает своих детей таким жребием…
Очевидно, что юноше было необходимо чувствовать себя ценным не в товарно-стоимостном выражении, а в обычном, человеческом. Ощутить себя значимым, уникальным, дорогим для кого-то, а потом поверить в это наконец, убедиться, привыкнуть. А после примириться с тем, что у него было в прошлом уже не от бессилия перед обстоятельствами и ради выживания… Тут поможет только время, и сердиться на запутавшегося лисенка больше не хотелось.
К тому же Равиль абсолютно не был пьян, а все веселье объяснялось нервозностью. Ожье усадил юношу на кровать и сел рядом, виновато отметив, когда тот потер плечо, что хватка у него неслабая, и как бы у мальчика не осталось синяков.
- Малыш…
- Я не сделал ничего дурного! - задетый теперь уже принудительным уводом, Равиль тут же вскочил, непримиримо сверкая на мужчину глазами.
- Я знаю, - Ожье подошел к нему. - Просто будь осторожен с этим человеком! Мне не нравится, как он себя ведет с тобой.
- Почему же? - с вызовом поинтересовался Равиль. - Он помог мне немного и все!