Страница 3 из 12
- Есть, где сесть?
- Д-да, ваша милость! - выдыхает тот и, не дожидаясь следующего вопроса, указывает направление…
… Стол и лавка на удивление чистые. Но изрезаны ножами так, что напоминают алатские резные наличники. Или дорожку Пути на моем посохе.
Провожу пальцами по столешнице и мысленно вздыхаю: нет, ощущения не те. Потом сажусь спиной к стене, опускаю котомку ошую, прислоняю посох одесную, поудобнее передвигаю чекан и кинжал и, подумав, откидываю капюшон: здесь, в Клоповнике, видали и не таких…
… Подавальщица - дородная баба раза в полтора ниже и шире вышибалы - ломится ко мне, как лось во время гона. Не замечая мелких препятствий в виде столов, лавок и сидящих на них посетителей. Широченные бедра раскачиваются, как палуба корабля в шторм, а необъятная грудь подпрыгивает вверх-вниз, пытаясь выпрыгнуть через очень низкий вырез чем-то заляпанного платья. Без толку - ладонь, ширине которой может позавидовать иной кузнец, периодически заправляет ее обратно…
- Мяса. Хлеба. Пива… - отрывисто перечисляю я. Потом кладу на стол копье и сдвигаю его вперед.
Баба расплывается в улыбке… и застывает. Нет, не из-за меня: ее взгляд направлен в правый угол, а в глазах не страх, а раболепие:
- Смирения, мой господин…
- Тебе того же… - отрывисто бросает ее собеседник, обходит мой стол и садится напротив меня.
Провожаю взглядом колышущийся зад подавальщицы, неторопливо перевожу взгляд на непрошенного гостя и начинаю его разглядывать.
Седые, очень коротко стриженные волосы. Худое, скуластое лицо. Свернутый набок нос. Тяжелый, чуть раздвоенный подбородок, заросший курчавой бородой. Вислые, но довольно ухоженные усы…
Шеи не видно. Но, судя по плечам и предплечьям, особо мощной она быть не должна… Руки… руки интересные: тыльные стороны ладоней покрыты десятками мелких шрамов. Тонкие длинные пальцы с очень коротко остриженными ногтями шевелятся словно сами по себе. А на правом мизинце блестит тоненькое серебряное колечко. Вернее, перстень, в данный момент повернутый камнем вниз…
Гость спокойно ждет, пока я удовлетворю свое любопытство, потом демонстративно переворачивает перстень камнем вверх и, наконец, здоровается:
- Смирения… Или лучше сказать 'Забвения'?
Пожимаю плечами: попытки влезть в душу не цепляют уже давно…
- Ладно, обойдемся без приветствий… - без тени раздражения заявляет глава Меллорского братства Пепла, потом снимает с пояса кошель, вытряхивает его содержимое на ладонь и принимается складывать монеты друг на друга.
Складывает. Подравнивает получившийся столбик, а потом берет его тремя пальцами и ставит передо мной:
- Здесь десять золотых. Уходи…
Он что, сошел с ума?
Откидываюсь на стену, скрещиваю руки на груди и холодно интересуюсь:
- Ты пытаешься меня купить?
- Зачем? - удивляется мой собеседник. - Того, что ты ищешь, тут больше нет… И не будет, пока ты в городе… Слово! А это… Это мое пожертвование Двуликому…
Душу тут же сковывает лед: слово главы Серых тверже алмаза. Поэтому я снимаю с пояса кошель, развязываю его и ссыпаю в него монеты:
- Я тебя услышал…
… Делать в городе больше нечего. Поэтому, доев, я выхожу на улицу и неторопливо бреду по направлению к Западным Воротам: до заката еще далеко, значит, я могу успеть пройти по тракту не один десяток перестрелов.
Прохожу по Угольному переулку, чуть не теряю сапог в луже на Горшечной, сворачиваю на Глиняную и останавливаюсь: от постоялого двора 'Три карася' и до Лобной площади колышется море мокрых людских голов.
Дальнего 'берега не видно - он теряется в сплошной стене дождя.
Поднимаю взгляд к облакам, стираю с лица струйки воды и мысленно вздыхаю - кажется, надо идти в обход. Только вот в такую погоду Поточная превращается в самую настоящую горную речку и сбивает с ног даже коней. Идти через Кожевенную Слободу - слишком долго. Выходить из города через другие ворота - это лишний крюк.
Снова смотрю поверх голов, вздыхаю еще раз, поудобнее перехватываю посох и вламываюсь в толпу…
… Первые локтей десять я смотрю только вокруг себя, привычно выискивая масленые взгляды и шустрые руки меллорских ловкачей. Потом реагирую на очередной слитный рев толпы и догадываюсь посмотреть на виселицу.
В петлях болтаются три трупа. Четвертый зачем-то снимают… Удивленно приподнимаю бровь: для Божественного Прощения поздновато - он мертв. Да и веревка - цела. Для отправки на кладбище - рано: слишком свеж.
В это время стражники делают шаг назад - и один из повешенных медленно проворачивается вокруг своей оси.
Улавливаю какую-то неправильность, повнимательнее вглядываюсь в его лицо и… равнодушно опускаю взгляд: эта четверка - последняя зарубка на моем Пути.
Опускаю капюшон пониже, протискиваюсь между двумя писцами, пахнущими пергаментом и чернилами, и в этот момент вся толпа подается вперед. И замолкает…
Снова поднимаю взгляд, замечаю два сине-черных пятна, поднимающиеся по лестнице, ведущей на помост, и криво усмехаюсь: надо же, монахи пожаловали…
… Первым до трупов добирается Глас Вседержителя. И тут же вскидывает над головой символ своего сана - жезл с оголовьем, изображающим солнце:
- Снимите их немедленно!!!
Стражники сглатывают слюну и угрюмо опускают взгляды. Потом один из них решается и отрицательно качает головой:
- Простите, брат Афалий, но мы не имеем права! Мы выполняем приказ его милости капитана Жерома! А это - преступники, виновные в… э-э-э… В общем, перед смертью они снасильничали девицу Селинию, дочь Анвара Чирка из Кузнечной Слободы…
- Что ты несешь, солдат? - шипит монах, потом поворачивается к толпе, поднимает лицо к небу и прижимает десницу к груди:
- Прости его, Бог-Отец! Ибо не ведает он истины и упивается ядом своих заблуждений!!!
Стражник стискивает пальцы на древке алебарды и делает шаг вперед:
- Девица Селиния уже опрошена. Есть два свидетеля, которые ви…
Второй монах - Перст Вседержителя - с грохотом бьет о помост своим посохом и ревет на всю площадь:
- Капитана Жерома сюда! Живо!!!
Стражник отшатывается, а братья во Свете, забыв про его существование, поворачиваются к толпе:
- Вчера вечером в Меллор пришел Двуликий…
… Говорят монахи красиво: заслушиваюсь даже я. И представляю, как по ночным улицам, заливаемым нескончаемым дождем, рыскает Бог-Отступник. Как он заглядывает в окна домов и вглядывается в лица детей, освещенные свечами и лучинами. Как отшатывается от дверей тех, чьи сердца пылают Светом Вседержителя. И как помечает те, за которыми живут неверующие - те, чьи черные души могут послужить проводником его злой воли.
Рыскает, конечно же, не один: в шаге за ним крадется один из его верных псов, нелюдь по прозвищу Меченый. И сжимает в потных ладонях иссиня-черный Посох Тьмы…
… Глас Вседержителя прерывает рассказ, делает эффектную паузу, переводит дух и продолжает всаживать в души своей паствы слово за словом:
- Двуликий силен и коварен: для того, чтобы ввергнуть девицу Селинию в бездну Неверия, ему хватило всего одного слова…
Еще одна пауза, во время которой монах гневно оглядывает толпу, и его голос превращается в рык:
- Да, всего одного слова! Слова лжи, сказанного ею на исповеди! Она согрешила, но решила, что молчание способно скрыть ее позор… Скрыло! Только не от Двуликого: ощутив ее слабость, Бог-Отступник проник в ее душу, отравил кровь и лишил Посмертия!!!
Люди, стоящие вокруг меня, бледнеют и почти одновременно чертят в воздухе отвращающие знаки.
- А когда на улицу вышли эти несчастные, она уже несла в себе его суть… Призывный взгляд… влажные губы… обнаженное бедро… - монах словно выплевывает слово за словом - и души наших братьев во Свете поглотило всепожирающее пламя греховной страсти…
Кривлю губы в ухмылке: да, 'страсть' была. На самом деле! Ибо четвертый насильник, пьяный до синевы, не слышал ни хруста перебиваемых позвонков, ни треска проламываемого черепа, ни диких криков тех, кто умирал в каких-то двух локтях от него…