Страница 73 из 88
— Видите! Давайте восстановим последние события, и вы сами разберетесь, ваше величество, в хитросплетениях интриг Зигмунта. Бояре сбросили Шуйского и не сумели договориться о его преемнике. Более того — они решили и в дальнейшем не оставлять власть в одних руках.
— Очевидная глупость! Править всем скопом — такого не может быть.
— Скажем так, на рыцарском турнире наступил перерыв для отдыха и приготовления нового вооружения и коней. К тому же патриарх Филарет из Тушина сразу переехал в Москву. Он не хотел лишаться высокого сана, но и думал продолжать участвовать в поисках кандидата на престол, которым видел собственного тринадцатилетнего сына. Филарет между тем усиленно переписывался с королем.
— В конце лета был подписан окончательный договор об избрании на московский престол царевича Владислава.
— Да, злосчастный для Москвы день 17 августа. Это было почти сразу после Вознесения. Но бояре переоценили свои дипломатические возможности. Они настаивали на условии принятия королевичем православия, а гетман Жолкевский его достаточно ловко обошел: мол, об этом вопросе пошлете к королю особых послов.
— Невозможно поверить, но Москва присягнула королевичу безо всяких гарантий! Королевичу — не мне, при всех моих законных правах.
— Что тут можно сказать, ваше величество. Изменились обстоятельства — только и всего. Говорят, в одной Москве подданными королевича признали себя больше трехсот тысяч человек. Принятие присяги продолжалось семь недель, и в течение одного дня присягало до десяти тысяч человек — от самых высоких бояр до самого бедного народа.
— Подождите, вельможный боярин, но ведь гетман требовал отправки нового посольства к королю.
— И добился своего. Под Смоленск поехало более тысячи сановных людей во главе с Филаретом и князем Василием Голицыным и великое множество стрельцов. На первый взгляд, в поход двинулась целая армия.
— Только для того, чтобы умолить польского короля разрешить занять московский престол польскому королевичу!
— И все бы совершилось в тишине и благости, если бы не перемена мыслей самого Зигмунта. Он сам решил занять московский престол.
— Может быть, я не права, ясновельможный боярин, но ведь в таком случае это было бы простым присоединением Московии к Польше.
— Вы совершенно правы, ваше величество. Зигмунт задумал это много раньше и дал гетману Жолкевскому — лазутчики нам донесли — тайное указание приводить москвичей к присяге не королевичу, а непосредственно ему, королю.
— Но такое было бы невозможно!
— И гетман Жолкевский это хорошо понимал. Он оставил тайное указание короля без внимания. А московские послы под Смоленском ни о каком короле, естественно, и слышать не захотели. Правда, было поздно. Польские отряды стояли в Москве…
— Разве не начало собираться народное ополчение?
— Да, война неизбежна, и чтобы у вас, ваше величество, и у царевича Ивана Дмитриевича была перспектива возвращения в Москву, я приму в нем участие.
— Вы оставите нас, вельможный боярин?
— В Коломне. Так будет безопасней. И — ближе к Москве. На всякий случай.
На другой день после Вербного воскресения (17 марта 1611), в понедельник, лазутчики извещают нас, один, что из Рязани идет Ляпунов с 80 000 человек и уже в 20 милях от столицы; другой, что из Калуги приближается Заруцкий с 50 000 и также находится невдалеке; третий, что Просовецкий спешит к Москве с 15 000…
Советовали нам многие, не ожидая неприятеля в Москве, напасть на него, пока он еще не успел соединиться, и разбить по частям. Совет был принят…
Но во вторник поутру, когда некоторые из нас еще слушали обедню, в Китае-городе наши поссорились с русскими. По совести, не умею сказать, кто начал ссору: мы или они? Кажется, однако, наши подали первый повод к волнению, поспешая очистить московские дома до прихода других: верно, кто-нибудь был увлечен оскорблением, и пошла потеха…
И так… завязалась битва сперва в Китае-городе, где вскоре наши перерезали людей торговых… потом в Белом городе; тут нам управиться было труднее: здесь посад обширнее и народ воинственнее. Русские свезли с башен полевые орудия и, расставив их по улицам, обдавали нас огнем. Мы кинемся на них с копьями; а они тотчас загородят улицу столами, лавками, дровами; мы отступим, чтобы выманить их из-за ограды: они преследуют нас, неся в руках столы и лавки, лишь только заметят, что мы намереваемся обратиться к бою, немедленно заваливают улицу и под защитою своих загородок стреляют по нам из ружей.
— Какое странное, непостижимое время! Какие-то, вчера еще никому не известные, люди появляются, становятся во главе огромных отрядов, а назавтра также безвестно исчезают, не оставив и следа в памяти.
— Дочь моя, почему вы думаете, что в других странах все происходит иначе? Может быть, не с такими крайностями, но по сути своей все одно и то же. Самое страшное, когда престол лишается законных наследников, когда рвется нить времен, и смятение овладевает мыслями и честолюбием людей. Самые добрые христиане становятся самыми злобными беззаконниками и разбойниками, и только на Страшном суде им воздается за все содеянное.
— Страшный суд! А может, Господь Вседержитель наш уже ниспослал этот суд на землю. На Московию, во всяком случае.
— Не надо преувеличивать тяжесть испытаний, выпавших на вашу долю, дочь моя. Господь Всемогущий знает силу ваших возможностей и никогда не превысит их. Испытание посылается человеку в меру его способностей это испытание перенести. Но, дочь моя, я вижу, вы имели в виду какого-то определенного человека?
— Да, отец мой. Заруцкий пишет в грамотке, что отряды земского ополчения возглавил Прокофий Ляпунов. Это под его знамена собираются полки. Невероятно.
— Вам знаком этот человек?
— И да, и нет. При истинном государе Дмитрии Ивановиче он стоял за него. Потом присоединился к Болотникову.
— Значит, остался верен государю Дмитрию Ивановичу.
— В том-то и дело, что нет. Когда позиции Болотникова стали ослабевать, он ушел из его лагеря, за что получил в награду от Шуйского чин думного дворянина.
— Так устроена жизнь, зло часто вознаграждается земными благами, зато лишает его носителя благ небесных.
— Но это далеко не все, святой отец. Когда к Москве подходил племянник Шуйского, Михайла Скопин-Шуйский, Прокофий Ляпунов ездил к нему в Александрову слободу и предлагал занять московский престол.
— Но искусить юного полководца ему не удалось?
— Как ни странно. Но после отравления Скопина Ляпунов поднял восстание в Рязани и перешел на сторону второго моего супруга. Я увидела его впервые в Тушине. Впрочем, это была случайная встреча, Ляпунов поторопился оставить Тушинский лагерь и встать на сторону королевича Владислава и даже занять от его имени какой-то город. Кажется, Пронск. Как видите, святой отец, я понемногу начинаю разбираться в местной географии.
— Что же, можно сказать, предатель цо призванию.
— И вот подумайте, отец мой, с февраля нынешнего года он именно стал собирать ополчение. К нему присоединилось сохранившееся тушинское войско, под начальством боярина Заруцкого и князя Дмитрия Трубецкого.
Выехав из города, литовские люди зажгли церковь Ильи Пророка и Зачатьевский монастырь за Алексеевской башней (Белого города, в Чертолье); потом же и деревянный город зажгли за Москвою-рекою. И, видя такую погибель, побежали все кто куда. А потом вышли из Китай-города многие люди (поляки) к Сретенской улице и к Кулишкам…
Люди же Московского государства, видя, что нет им помощи ниоткуда, побежали все из Москвы… Были же в тот день сильные морозы. И шли они не прямо дорогою — так что от Москвы и до самой Яузы не было видно снега — все люди гили…
И в Белом городе все сожгли, и Деревянный город с посадами сожгли, только остались слободы за Яузой, что не успели сжечь.
Сами же литовские люди и московские изменники начали укреплять город к осаде. Оставшиеся же люди Московского государства засели в Симоновом монастыре, в осаде, и начали дожидаться прихода к Москве ратных людей.