Лев Лангедока

Мариетта не выразила согласия, но и возражать не стала: это было бы невежливо, и к тому же предложение Жанетты связать несколько воротников и манжет на продажу было вполне разумным. К тому же и Леон будет здесь...

Жанетта вдруг закашлялась – резким, мучительным кашлем. Мариетта вскочила с места и подбежала к ней, обогнув стол. Когда Жанетта наконец откинулась на спинку стула, Мариетта увидела, что носовой платок, который та прижимала ко рту, испачкан пятнами крови.

– Не говорите Леону, – заговорила Жанетта, обратившая внимание на выражение лица Мариетты. – Надо подготовиться к свадьбе до того, как я смогу позволить себе роскошь заболеть и улечься в постель.

– Но вы не можете заниматься подготовкой к свадьбе! – вскричала перепутанная Мариетта. – Вам не под силу подниматься по лестницам.

Мариетта подумала о Матильде и о парочке беспечных служанок. Кроме них да еще Армана и парнишки-конюха, некому было помочь Жанетте в приготовлениях.

Она взяла руку Жанетты де Вильнев в свою, понимая, что не может допустить, чтобы тяжело больная женщина, которая приняла ее и предоставила ей кров в своем доме, в одиночку занималась предсвадебными хлопотами.

– Позвольте мне помочь вам, – сказала она. – Я хорошо готовлю и могу помочь во всем, что понадобится.

Благодарное выражение на лице Жанетты стало для Мариетты лучшей наградой. Мать Леона сжала ее руку:

– Сделайте мне еще одно одолжение, Мариетта. Не говорите Леону, как я больна. Для этого найдется сколько угодно времени после свадьбы.

Прежде чем Мариетта успела выразить протест, послышались хорошо знакомые ей шаги, и через несколько секунд Леон уже вошел в комнату, на ходу стягивая перчатки, которые бросил на первый попавшийся стул, после чего снял шляпу со страусовыми перьями и с той же небрежностью положил рядом с перчатками.

Быстрым шагом вошла Матильда с новой порцией пирога с зайчатиной, а Мариетта снова села за стол, ощущая такое сильное стеснение в груди, словно она тоже заболела неизвестно чем.

– Ну как Элиза? – спросила Жанетта.

Леон нахмурился и, разломив пополам ломоть пшеничного хлеба, ответил:

– Она, кажется, считает, что нам следует отложить свадьбу из уважения к памяти Сент-Бева.

– Ну да, ведь он совсем недавно умер. Элиза еще должна соблюдать траур.

– По этому старому распутнику?! – рявкнул Леон.

Жанетта ответила не сразу – видимо, подбирала наиболее уместные слова.

– Элиза, мне думается, вполне приспособилась к семейной жизни с человеком немолодого возраста.

Леон так сдвинул свои черные брови, что они почти сошлись на переносице.

– У нее не было иного выбора, не так ли? В семнадцать лет ее выдали за того, кто ей в дедушки годился. Господи, только подумать...

– Она никогда не выглядела несчастной, Леон.

– Однако она была несчастной! – отрезал сын со злостью.

Жанетта прикусила губу, понимая, что сын находится на грани срыва.

– Он проявлял по отношению к ней огромную заботу, – настоятельно произнесла она.

Ответ, готовый сорваться у Леона с языка, был немедленно укрощен. Он разговаривал с матерью, а не с каким-нибудь солдатом, и к тому же он – впервые! – посчитался с присутствием Мариетты.

– Вы не понимаете. Мне нет дела до его заботливости, будь она проклята! Элиза шесть лет прожила в аду, и ей незачем соблюдать траур. И я не намерен увозить ее к венцу из его дома! Только отсюда!

Он отодвинул тарелку с недоеденным пирогом, глянул на Мариетту так, словно она была виновницей этого спора, и, нарочито громко топая, удалился из комнаты.

Жанетта вздохнула и слегка покачала головой:

– Я пыталась объяснить ему, но он и слушать не хотел. Элиза была счастлива со старым Сент-Бевом. Он заботился о ней, как о ребенке, обращался с ней, словно с драгоценной статуэткой из китайского фарфора, но самолюбие Леона не позволяет ему это признать. Смею сказать, что он довел Элизу до слез, упрямо и неотступно требуя ускорить свадьбу и не желая дожидаться окончания положенного срока траура. – Она подняла руку и потрогала пульсирующую жилку у себя на виске. – Пироги и пирожные мы должны начать готовить уже завтра, а я не знаю, где мне взять силы для этого. И надо навести порядок во всех комнатах. Элизе с этим не справиться даже с помощью Матильды. У них в Лансере была целая армия слуг. Она должна будет привезти их с собой, а им ведь тоже нужны спальни. Большинство наших комнат не открывали со дня смерти моего мужа. Я велела Матильде заняться ими, но у нее и без того дел по горло, а от наших служанок толку мало.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, – заговорила Мариетта, стараясь не вспоминать о взгляде, который бросил на нее Леон, и о том, с какой горячностью он защищал мадам Сент-Бев. – Я за всем присмотрю вместо вас.

Жанетта сняла у себя с пояса связку ключей.

– О, пожалуйста, займитесь этим, Мариетта. Хотя потребуется сотворить чудо, чтобы и к свадьбе подготовиться, и порядок в доме навести.

– Никакого чуда, – возразила Мариетта, принудив себя улыбнуться. – Всего лишь трудная работа. Думается, вам бы сейчас стоило отдохнуть. Позволите ли вы мне помочь вам подняться по лестнице?

Жанетта, поблагодарив Мариетту, оперлась на ее руку. Леон, все еще разгневанный замечаниями матери, как раз выскочил из своей комнаты с намерением продолжить разговор. С его точки зрения, утверждать, что Элиза была хоть сколько-нибудь счастлива в браке с управителем Лансера, было оскорбительно для его будущей супруги.

Он замер на месте, увидев, что Мариетта почти несет его мать вверх по лестнице. Гнев Леона испарился в одну секунду. Потрясенный, он нагнал их, перешагивая по две ступеньки зараз, подхватил мать на руки и донес до кровати. Дверь за матерью и сыном захлопнулась, и Мариетта ушла к себе в комнату. Она не спеша сняла с себя зеленое платье Селесты и облачилась в ночную сорочку.

Если Элиза была счастлива в браке с престарелым супругом, то замужем за Леоном она станет намного счастливей, это ясно. И ради Жанетты она, Мариетта, должна стать свидетельницей этого великого счастья.

Ночь была теплой, но Мариетта, лежа в полной темноте, промерзла до костей. Он даже не пожелал ей доброй ночи! Леон де Вильнев полностью погрузился в себя, и она перестала для него существовать.

Ночное небо уже начало светлеть перед зарей, когда Мариетта наконец-то смежила веки и забылась беспокойным сном.

* * *

Мариетта ошибалась, полагая, что Леона не трогает запущенное состояние дома. Или что он не замечает болезненную слабость матери. Воссоединение с Элизой было далеко не всем, чего он ожидал и на что надеялся, и уехал он сегодня из Лансера в раздражении. Главной причиной такого настроения послужило нежелание Элизы как можно скорее вступить с ним в брак. Он принимал за нечто само собой разумеющееся, что для нее любовь к нему превыше всего прочего, однако увидел в фиалковых глазах Элизы неприятное недоумение в момент, когда сказал ей о своем намерении устроить свадьбу в ближайшее время. И она как-то вся напряглась в его объятиях, уверяя, что он не должен целовать ее в то время, как тело ее мужа, можно сказать, еще не совсем остыло в могиле.

Леон счел это чертовски обидным для себя, и по причине, какую он сам не мог бы определить, раздражение его еще усилилось, когда он вошел в столовую и увидел, что его матушка и Мариетта весьма задушевно беседуют друг с другом. Зеленое батистовое платье на Селесте выглядело достаточно скромно, а на Мариетте оно смотрелось совершенно иначе. Округлая полная грудь соблазнительно выступала над черным бархатным лифом, а мягкие складки юбки подчеркивали красивые очертания бедер.

Со смешанными чувствами выслушал он слова Жанетты о том, что она попросила Мариетту остаться и помочь ей в приготовлениях к свадьбе. Он был достаточно великодушен, чтобы почувствовать облегчение при мысли о том, что она не уедет из Шатонне без средств существования. Идея его матери насчет того, чтобы Мариетта занялась вязанием воротников и манжет из венецианского кружева, была вполне разумной. Самую маленькую вещицу из такого кружева можно продать по очень высокой цене. Однако Мариетта пробудила в нем чувства, отнюдь не подобающие мужчине, который вот-вот должен вступить в брак с другой женщиной. Он вспомнил, какая у нее соблазнительно тонкая талия. А волосы ее, даже не перевязанные ленточкой, пышными волнами ниспадают до талии, отливая в свете канделябра множеством оттенков золотистого цвета. Неслучайно гугеноты утверждали, что женские волосы – это сети, сплетенные самим дьяволом. Мариетта могла бы даже святого увести с пути истинного, а он, Леон де Вильнев, никогда не стремился к святости.