Быть вместе

— Вы еще не назвали мне ваше имя.

В темноте у него заблестели глаза.

— Мисс Латимер, — чопорно ответила Харриет, осознавая, что ее держат в неподобающе крепких объятиях. — Харриет Латимер.

— И что же, мисс Латимер, вы и ваш отец делали, пытаясь пересечь Нубийскую пустыню без носильщиков и без провианта?

— Наши носильщики сбежали, а нашу провизию украли, — бесхитростно ответила Харриет.

— Но вы не сказали, зачем отправились на юг в дикие, неисследованные земли, — нахмурившись, продолжил он расспросы.

— Нашим намерением было найти исток Нила.

Харриет вызывающе вздернула подбородок.

— Если таким исследователям, как Ричард Бертон и Джон Спик, не удалось найти исток Нила, то пожилой мужчина и почти девочка тем более не смогли бы этого сделать, — грустно рассмеялся он. — Вашу экспедицию задумал дурак.

— Как вы смеете так говорить о моем отце!

Харриет быстро повернулась лицом к Раулю и занесла руку, чтобы дать хорошую пощечину, но он стальной хваткой удержал ее за запястье.

— Потому что это правда, — с огнем в глазах ответил он. — Никто, кроме дурака, не отправится в Хартум такой малочисленной группой. А что до того, чтобы двинуться дальше в районы, еще не нанесенные на карту… Такое могло прийти в голову только сумасшедшему.

— Мой отец не сумасшедший и не дурак! — Ее голос звенел от злости. — Он был миссионером и полностью осознавал опасности, с которыми придется встретиться.

— Он был дураком, — с мрачным видом опять повторил Рауль. — Человек, который знает об опасностях, никогда не взял бы с собой своего ребенка.

— Я не ребенок! — Возмущение окрасило румянцем ее щеки. — Мне восемнадцать, и я способна встретиться с опасностью, как любой мужчина.

— Вряд ли могу представить себе, что держал бы в объятиях какого-нибудь мужчину, — сухо заметил Рауль.

Задохнувшись от бессильной ярости, Харриет не удостоила его ответом. Она спасена, но дорогой ценой и вынуждена быть спутницей мужчины, который даже не имеет понятия о хороших манерах, мужчины наглого, высокомерного и невероятно красивого.

Последняя мысль явилась непрошеной. Харриет вонзила ногти в ладони, совершенно ясно сознавая, что легкий галоп лошади заставляет ее почти постоянно касаться телом его тела.

— Кого вы знаете в Хартуме, кто сможет провожать вас полторы тысячи миль обратно в Каир? — спросил Рауль, нарушив возникшее между ними неприязненное молчание.

— Никого.

Он еще больше помрачнел.

— Понадобятся месяцы, чтобы известие о вашем положении дошло до Англии и до вашей матери.

— У меня нет матери. — Напряженно выпрямившись, Харриет грустным взглядом смотрела на дюны. — Она умерла, когда мне было три года.

— Но семья у вас есть?

В его голосе зазвучала тревожная нотка.

— У меня есть две незамужние тети. Каждой из них за восемьдесят. Но я не намерена возвращаться к ним.

— У вас нет выбора.

— После смерти матери я жила с ними в Челтнеме до начала этого года. — Она снова повернулась к нему и дерзко встретила его взгляд. — Я не буду опять жить с ними. Мои родители были миссионерами в Каире, я родилась в Африке, и я останусь в Африке.

У нее в глазах вспыхнули крошечные зеленые искорки, а Рауль крепко сжал челюсти. Мисс Харриет Латимер обещала стать большей неприятностью, чем он предположил вначале.

— Вы можете остаться в Каире и сгнить в Каире, это не мое дело, — грубо сказал он. — Но Хартум не Каир.

— И в чем же их отличие, мистер Бове? — задала язвительный вопрос Харриет.

Рауль подумал о торговцах рабами, и у него возникло почти непреодолимое желание встряхнуть девушку за плечи.

— Хартум — это последнее прибежище отбросов Европы, — без церемоний ответил он. — Это город вне закона, город, населенный убийцами и проститутками.

— И это город, в который вы сами направляетесь? — вкрадчиво поинтересовалась Харриет.

Рауль подавил нарастающее раздражение. Она специально провоцировала его, но он не доставит ей удовольствия, позволив увидеть, что колючка попала в цель.

— Да, — коротко ответил он и, пришпорив жеребца, пустил его быстрым галопом.

Когда они помчались через дюны, у Харриет перехватило дыхание, и она всем своим весом прижалась к груди Рауля. Сохранить достоинство было невозможно, но она, вцепившись пальцами в гриву жеребца, старалась удержаться прямо.

— Будет проще, если вы привалитесь к моей груди.

— Никогда!

— Если вы упадете, то вам некого будет винить, кроме самой себя, — равнодушно пожал плечами Рауль.

— Я не упаду, мистер Бове, — прошипела она, хотя тело у нее болело от усилий сидеть прямо.

— Полагаю, вы не будете такой скромницей, мисс Латимер, когда придет время делить одну палатку.

Харриет едва не задохнулась.

— Меня можно заставить путешествовать с вами таким непристойным образом, мистер Бове, но ничто на Божьем свете не заставит меня делить с вами палатку!

— Приятно это слышать, мисс Латимер. Палатка маленькая, и мне было бы чрезвычайно неудобно.

— Тогда отдыхайте спокойно, — огрызнулась она сквозь стиснутые зубы. — Я не буду причинять вам неудобства — ни сейчас, ни в будущем.

Утреннее солнце поднималось выше в небо, жара одурманивала, вокруг, насколько мог видеть глаз, волнами тянулся песок. Были только песок, обжигающее голубое небо и случайные группы выбеленных солнцем скал.

Вопреки воле Харриет глаза у нее начали закрываться. На суровых губах Рауля появился намек на улыбку, поскольку она постепенно, не отдавая себе отчета, с все большей естественностью приваливалась к его груди, что он ей и предлагал сделать.

Харриет проснулась в середине дня, когда свет уже был слепящим. Она на мгновение растерялась и зажмурилась, так как ожидала увидеть знакомый туалетный столик розового дерева и акварели, висящие на стене ее спальни. Но вместо этого перед ней была кучка пальм, вокруг был бесконечный песок, а она сама с недопустимой фамильярностью привалилась к французу, одетому в просторное арабское одеяние.

— Я уснула, — сказала она, отодвигаясь от его удобно согнутой руки. — Больше такого не случится.

— Это не имеет значения, — с оскорбительным пренебрежением неторопливо сказал он, спустившись с седла. — Я таким образом перевозил больных туземцев на гораздо большие расстояния.

Харриет язвительно смотрела на него, но он, по-видимому, совершенно не замечал ее раздражения и даже имел наглость взять ее руками за талию и спустить на землю. Она отпрянула от него, так что у нее закружились юбки, а Рауль, перекинув седло через плечо, зашагал к ближайшей пальме и уселся в ее тени. Скудный оазис окружали белые скалы и низкорослый кустарник, и Харриет, сидя на раскаленном валуне, кипела от злости. Один день пути привел их к еще одному оазису. И было бы точно так же, если бы она и ее отец могли продолжать двигаться. Если бы ее отец оказался крепче, то к этому времени они благополучно были бы на пути к Хартуму. А вместо этого она вынуждена терпеть общество мужчины, который относится к ней с демонстративной небрежностью. Валун, на котором она сидела, был невыносимо горячим, Харриет хотелось пить, она устала, ее тело болело от постоянного движения лошади, а Рауль не спеша завтракал печеньем и финиками, и рядом с ним лежал бурдюк с водой.

Рауль вздохнул. Девушка была настолько упряма, что могла оставаться на палящем солнце весь день, если он не попытается улучшить ей настроение. Когда он подхватил ее за осиную талию, снимая с лошади, он подумал, что прошло уже много времени с тех пор, как он получал удовольствие от такого приятного занятия.

— Вам нужно попить и поесть, иначе у вас не будет сил продолжать путь, — заговорил он с несвойственным ему терпением.

Харриет вела внутреннюю борьбу с собой. Она не хотела иметь ничего общего с мистером Бове, однако здравый смысл говорил ей, что нельзя все время оставаться без еды и воды на солнцепеке и дуться. Она с неохотой подошла и, сев на приличном расстоянии от него, с ледяной вежливостью приняла печенье, финики и воду. Пока она ела, Рауль установил палатку в тени, которую смог найти, раскатал персидский ковер и постелил его внутри. Усталое тело Харриет мечтало о том, чтобы удобно устроиться на этом ковре, и она тайком следила за Раулем, чистившим лошадь. В его движениях была выпущенная на волю сила, которая напомнила ей грацию и свирепость могучего животного. При дневном свете его черные волосы приобрели голубой отблеск, а худое лицо с волевым подбородком и искусно вылепленными губами выглядело более неприветливым, чем когда-либо.