Быть вместе

— Тогда помогите мне с отцом, — сдавленным голосом попросила она, закрыв отцу глаза и накрыв его одеялом.

— Нет времени, — бросил Рауль, ненавидя себя за бессердечие.

— Я вас не понимаю. — Харриет в недоумении смотрела на него. — Чтобы выкопать могилу понадобится совсем немного времени, а потом…

— Я не копаю могил! — Он сердито повернулся, и накидка, закрывавшая нижнюю часть его лица, откинулась. — Я и так надолго задержался. Мы отправляемся немедленно.

— Вы же не хотите сказать, что оставите его здесь вот так! — Харриет, не веря своим ушам, уставилась на него. — Мой отец всю свою жизнь служил Создателю, он заслужил быть похороненным по-христиански.

— Здесь пустыня. — На сухощавом смуглом лице блеснули прищуренные глаза. — Через несколько часов песок засыплет его. А теперь поторопитесь. Я хочу вернуться на свою дорогу еще до восхода солнца.

— Вы не можете так думать!

Харриет смотрела на него, пораженная ужасом.

— Уверяю вас, я отдаю отчет в каждом своем слове. Собирайте вещи.

Он жестом указал на ее брошенную на песок широкополую шляпу с вуалью и потрепанную Библию, лежащую рядом с отцом.

— Нет!

Харриет дрожала, но не от страха. Она дрожала от злости, на которую она никогда и не подозревала, что способна, и вызывающе всматривалась в красивые, почти сатанинские черты.

— Вы можете оставить его здесь, а я не оставлю! Я сама похороню его!

Его глаза сверкнули, и она непроизвольно вздрогнула. С проклятием мужчина резко повернулся, так что его накидка закрутилась вокруг мускулистого тела, и на секунду Харриет показалось, что он возвращается к лошади, но он пошел к ближайшей пальме и начал неистово копать песок в тени у ее ствола.

Испустив глубокий дрожащий вздох облегчения, Харриет с еще мокрым от слез лицом прошла по темному мягкому песку и опустилась на колени рядом с мужчиной.

Небо уже начало краснеть перед рассветом, прежде чем их работа была закончена. Они выполняли ее молча: Рауль потому, что разговор дал бы выход его гневу и нетерпению; Харриет — потому что онемела от горя.

Когда они, выпрямившись, сели на пятки, Рауль коротко сказал:

— Я не знаю порядка похоронного обряда. Двадцать третий псалом подойдет?

Харриет встала на ноги и, покачиваясь от слабости, отряхнула с юбки песок.

— Не думаю, что это уместно, — сухо отозвалась она, и черные брови недоуменно взлетели вверх.

— Тогда «Отче наш»?

— Не думаю, что это будет пристойно, — покачала она толовой. — Вы араб, а мусульманство…

— Я француз и христианин, — отрезал он с угрожающими нотками в голосе и открыл потрепанную Библию ее отца.

В полубессознательном состоянии от голода и усталости Харриет с недоверием посмотрела на него, но не стала возражать. Хорошо известные слова наполнили воздух.

Для дальнейшего промедления не было причин. Мужчина быстро направился к лошади. Харриет постаралась следовать за ним, уже не в силах ясно видеть из-за огоньков, плясавших у нее перед глазами.

На лице Рауля было мрачное, непроницаемое выражение. В утреннем свете он увидел, что раскосые глаза были золотисто-зелеными с густыми ресницами, а губы — нежными и мягкими, невероятно чувственными. Глядя на девушку еще у могилы ее отца, он задумался, на что будет похож поцелуй, и почувствовал презрение к себе за свою похоть. Она была несчастной, одинокой и беспомощной в диких, не нанесенных на карту местах. Ей нужна забота, а он не привык ни о ком заботиться. Но ей нужно сопровождение, и поэтому ему придется отложить собственные планы. Короче говоря, девушка была досадной помехой, которая ему совсем ни к чему.

— Пожалуйста, поторопитесь, — отрывисто сказал он. — Мы уже и так потратили слишком много времени. Если человек хочет жить, он не должен медлить в пустыне.

Харриет постаралась выполнить его приказ, но пальмы и песок, небо и развевающиеся впереди одежды слились в одно целое. Тихо вскрикнув, она поняла, что темнота смыкается над ней, и без чувств упала на песок.

— Какого…

Рауль обернулся, а потом бросился к ней. Кожа Харриет была такой бледной, что казалась совсем прозрачной. Он увидел пустые верблюжьи сумки и понял, что девушка умирала от голода. Обругав себя идиотом, он поднял ее на руки и понес с утреннего солнца в тень пальм. Она сказала, что их провиант украли, но он не придал значения ее словам. Он посчитал, что оставалось достаточно еды, чтобы поддерживать силы. Ее отец определенно умер в результате воздействия жары, а не от отсутствия пищи. Теперь стало очевидно, что дочь отдавала ему и свои порции.

Рауль быстро достал, из своей поклажи серебряную фляжку с бренди, печенье и финики.

Когда кроваво-красный туман, застилавший ей глаза, рассеялся и Харриет пришла в себя, она ощутила, что ее обнимают сильные руки, и почувствовала себя в безопасности и под защитой. Бронзовое от загара лицо мужчины больше не было жестким и непреклонным, черные глаза из-под таких же черных бровей рассматривали ее с почти заботливым выражением.

— Когда вы ели последний раз?

Ее крепко прижимали к теплой мужской груди, и по какой-то непонятной причине у Харриет не возникло желания высвободиться.

— Не могу вспомнить, — откровенно призналась она.

— Сделайте глоток, это вас подбодрит. — Он поддержал ее рукой за плечи, когда она, отпив из фляжки, задохнулась, и легкая улыбка тронула его губы. — Крепкий напиток с вами не в ладу.

— Я к нему не привыкла.

Она постаралась снова обрести самообладание и замолчала, смутившись, что не знает, как обращаться к своему спасителю.

— Рауль Бове, — представился он в ответ на ее невысказанный вопрос и, закрутив крышку фляжки, протянул ей печенье и финики. — Я натуралист и географ.

Харриет с жадностью ела печенье и финики и не видела причины в это время убирать его руку. Только доев последнее печенье, она вдруг осознала непристойность их близости и попыталась высвободиться, но Рауль без труда удержал ее.

— Вы еще слабы, чтобы ходить, — заявил он и, не обращая внимания на протест Харриет, поднял ее на руки и зашагал с ней туда, где его с нетерпением ожидал арабский жеребец. — До того как мы отправимся в путь, вам необходимо выпить.

Подойдя к боку жеребца, он снова поставил Харриет на ноги, и она в ужасе посмотрела на плоскую фляжку.

— Воды, — пояснил он с насмешкой, смягчившей резкие очертания его рта, и протянул ей кожаный бурдюк с водой, который она с благодарностью взяла.

Пока она пила, вода выплескивалась и струйкой стекала на лиф ее платья. Под тонкой тканью ясно обозначались мягкие холмики ее грудей, и его пронзило желание. Рауль молча выругался. После воздержания в течение шести месяцев, проведенных в разговорах с горами и реками Абиссинии, он вполне мог обойтись без такого спутника. Гораздо лучше, если бы она была старой девой; тогда нежелание сопровождать ее в безопасное место не смешивалось бы с другими, более низменными чувствами.

Харриет вернула ему бурдюк с водой и внезапно почувствовала смятение — мужчина был больше похож на арабского принца, чем на европейца. У него были густые черные волосы, блестящие как вороново крыло, темные бездонные глаза и оливкового оттенка кожа. Волевое ястребиное лицо одновременно притягивало и смущало ее. Он не был похож ни на одного мужчину из тех, с кем она была знакома прежде. Он не сказал ей ни слова утешения, не проявил почти никакого сочувствия, однако в правильных линиях его рта было что-то нежное и чувственное. Мужчина двигался молниеносно и целеустремленно, с абсолютной уверенностью в себе, и его мужественность ошеломила ее. Когда же он, проворно взлетев в седло, затем поднял ее и усадил впереди себя, на шее у Харриет отчаянно забилась тонкая жилка, а в глубине его глаз, когда он руками обхватил девушку за талию, вспыхнул огонь, который мгновенно был погашен.

— Впереди у нас долгий путь — и без особых удобств. Уверен, вы не из тех женщин, которые жалуются.

— Меня никогда в этом не обвиняли! — воскликнула Харриет, возмущенная до глубины души.