Страница 92 из 106
II Так думал он, вступая в глубину Утесистой, пустынной дебри. Там на престоле скал мохнатых Сидел могучий дух. И он увидел, Что кто-то мрачный, озираясь По сторонам, ущельем шел; И понял дух, что путник Искал свиданья с ним; густою мглой Была его покрыта голова, Как шлемом; он дохнул, и мгла Слетела с головы; и дух Стал видим, хмурый и туманный; И он спросил: «К кому пришел ты?» — «К тебе, — ответствовал Рустем. — Я узнаю тебя; ты все таков же, Каким давно на этом месте Со мною встретился впервые; Не устарел, не поседел; а ты Меня узнал ли?» Темный дух Ответствовал: «С трудом; ты стал И стар и сед. Скажи ж, зачем тебя Твои хилеющие ноги В мою пустыню принесли?» Рустем сказал: «Отдай обратно Мою мне силу. Я доныне Доволен был одним ее участком; Теперь она нужна мне вся. Отдай мне, дух, ее излишек, Оставленный тебе на сохраненье». Дух отвечал: «Рустем, навеки Теряет силу человек, Когда она его сама с годами Медлительно, неудержимо И невозвратно покидает; Но ты свою мне силу Во цвете лет по доброй воле На сбереженье отдал сам — И мной тебе она сбережена; В груди гранита моего Целее, чем в твоей груди, Неизмененная, она Лежит. Но для чего, Рустем, На плечи дряхлые свои Такой великий груз ты хочешь Так поздно возложить? Остерегись, Седой боец; ты на себя Кладешь беду. Твое желанье Исполнить я не отрекуся, И если ты решился твердо Взять от меня залог свой роковой, Возьми, но знай: возьмешь не на благое, А на губительное дело. Еще не поздно; мой совет Спасителен; прими его, Рустем: Оставь свою в покое силу; Ты славных дел немало совершил — Доволен будь; страшуся я, Что на себя своим последним делом Ты бедствие великое накличешь И сам своею силой Свою погубишь силу». III Тем временем Зораб, с охоты На место боя возвратясь, В недоумении стоял и озирался — Рустема не было. И он не знал, Дождаться ли его иль удалиться. А с неба день уж начинал Сходить, и тени становились Длиннее. Но… Зорабов час ударил: Зораб остался; он подумал: «Соперник мой меня Здесь долго утром ждал — Я вечером его дождаться должен. А вечер вышел не таков, Каким его нам утро обещало, И солнце село, в небесах Зарю кровавую оставя. Но где же он?..» И в этот миг На зареве заката отразился, Как темный метеор, огромный стан Рустема; Зораб невольно содрогнулся. Как будто чародейной силой Преображенный, чудно Блистающий, помолоделый, Представился очам его Рустем. Он на него глядел в недоуменье И, не посмев спросить, где он так долго Промедлил, шепотом сказал: «Должны ли Мы продолжать? До наступленья ночи Успеем ли?..» — «Успеем», — перебил Его слова Рустем сурово. И вышли — яростный отец На сына с силою двойною И на отца оторопелый сын С полуразрушенною силой. Восходит день, когда нисходит ночь, Восходит ночь, когда нисходит день, — Так и теперь настал черед Рустему. Вечерней мглою затянувшись, День удалившийся простер Полутуманное мерцанье Над местом бедствия и крови; Два воинства стояли там Безмолвными свидетелями боя. Но как он был? И что свершилось? Того ничье не зрело око… Они сошлись — и вмиг всему конец; Рустем рванул — Зораб упал к его ногам; Рустем давнул — и в грудь Зораба Глубоко врезался кинжал. IV Зораб, смертельно пораженный, Сказал: «О ты, неверный обольститель! Такая ль от тебя награда За то, что был ты мною пощажен? Ты небылицей о Рустеме, Ты именем Рустема жизнь мою, Как вор ночной, украл. Но будь Ты птицей в воздухе иль рыбою в воде, Не избежишь, хотя и в гробе Лежать я буду, мщенья от Рустема, Когда раздастся всюду слух (А он раздастся скоро), Что здесь предательски зарезан Тобою сын Рустема и Темины». От этих слов затрепетал Рустем, как будто вдруг ударом грома Пронзенный, с головы до ног. «Что говоришь ты, сын беды? — Воскликнул он. — Скорее отвечай: Кто твой отец?» — «Я сын Рустема и Темины, — С блеснувшей гордостью на бледном Лице сказал Зораб. — Отец мой страж Ирана многославный; А мать моя краса и слава Семенгама. И ею был сюда я послан Отыскивать отца, столь много лет С ней разлученного. Чтоб мог Меня Рустем признать за сына, Я должен был ему повязку, на прощанье Им данную Темине, показать; И чтоб сберечь ее верней, Не на руке, а на груди Всегда носил я ту повязку; Открой мне грудь — увидишь сам». Так говорил он; от страданья Душа рвалася из Рустема. Дрожа как лист, одежду он раскрыл… И там (увидел он) сидел, Как жаба черная на белых розах, В груди кинжал, до рукояти В нее вонзенный, как в ножны. Его Рустем из раны вынул; И быстро побежала с жизнью Струя горячей крови; И ярким пурпуром ее Рустемова повязка облилася. Он побледнел, ее увидя, И глухо прошептал, Как будто задушенный: «Зораб, ты сын мой… я Рустем!»