Страница 6 из 9
НАРОДОНАСЕЛЕНИЕ В Риге не видно худого народонаселения. Голод попрятался на фабрики и в селения. А в бульварной гуще — народ жирнющий. Щеки красные, рот — во! В России даже у нэпистов меньше рот. А в остальном — народ ничего, даже довольно милый народ. МОРАЛЬ В ОБЩЕМ Зря, ребята, на Россию ропщем.
БАЛЛАДА О ДОБЛЕСТНОМ ЭМИЛЕ
Замри, народ! Любуйся, тих! Плети венки из лилий. Греми о Вандервельде стих, о доблестном Эмиле! С Эмилем сим сравнимся мы ль: он чист, он благороден. Душою любящей Эмиль голубки белой вроде. Не любит страсть Эмиль Чеку, Эмиль Христова нрава: ударь щеку Эмильчику — он повернется справа. Но к страждущим Эмиль премил, в любви к несчастным тая, за всех бороться рад Эмиль, язык не покладая. Читал Эмиль газету раз. Вдруг вздрогнул, кофий вылья, и слезы брызнули из глаз предоброго Эмиля. «Что это? Сказка? Или быль? Не сказка!.. Вот!.. В газете… — Сквозь слезы шепчет вслух Эмиль: — Ведь у эсеров дети… Судить?! За пулю Ильичу?! За что? Двух-трех убили? Не допущу! Бегу! Лечу!» Надел штаны Эмилий. Эмилий взял портфель и трость. Бежит. От спешки в мыле. По миле миль несется гость. И думает Эмилий: «Уж погоди, Чека-змея! Раздокажу я! Или не адвокат я? Я не я! сапог, а не Эмилий». Москва. Вокзал. Народу сонм. Набит, что в бочке сельди. И, выгнув груди колесом, выходит Вандервельде. Эмиль разинул сладкий рот, тряхнул кудрёй Эмилий. Застыл народ. И вдруг… И вот… Мильоном кошек взвыли. Грознее и грознее вой. Господь, храни Эмиля! А вдруг букетом-крапиво́й кой-что Эмилю взмылят? Но друг один нашелся вдруг. Дорогу шпорой пы́ля, за ручку взял Эмиля друг и ткнул в авто Эмиля. — Свою неконченную речь слезой, Эмилий, вылей! — И, нежно другу ткнувшись в френч, истек слезой Эмилий. А друг за лаской ласку льет: — Не плачь, Эмилий милый! Не плачь! До свадьбы заживет! — И в ласках стих Эмилий. Смахнувши слезку со щеки, обнять дружище рад он. «Кто ты, о друг?» — Кто я? Чекист особого отряда.— «Да это я?! Да это вы ль?! Ох! Сердце… Сердце рана!» Чекист в ответ: — Прости, Эмиль. Приставлены… Охрана…— Эмиль белей, чем белый лист, осмыслить факты тужась. «Один лишь друг и тот — чекист! Позор! Проклятье! Ужас!» _____ Морали в сей поэме нет. Эмилий милый, вы вот, должно быть, тож на сей предмет успели сделать вывод?!СТИХ РЕЗКИЙ О РУЛЕТКЕ И ЖЕЛЕЗКЕ
Напечатайте, братцы,
дайте отыграться.
ОБЩИЙ ВИД Есть одно учреждение, оно имя имеет такое — «Казино́». Помещается в тесноте — в Каретном ряду, — а деятельность большая — желдороги, банки. По-моему, к лицу ему больше идут просторные помещения на Малой Лубянке. ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА В 12 без минут или в 12 с минутами. Воры, воришки, плуты и плутики с вздутыми карманами, с животами вздутыми вылазят у «Эрмитажа», остановив «дутики». Две комнаты, проплеванные и накуренные. Столы. За каждым, сладкий, как патока, человечек. У человечка ручки наманикюренные. А в ручке у человечка небольшая лопатка. Выроют могилку и уложат вас в яме. Человечки эти называются «крупья́ми». Чуть войдешь, один из «крупе́й» прилепливается, как репей: «Господин товарищ — свободное место»,— и проводит вас чрез человечье тесто. Глазки у «крупьи» — две звездочки-точки. «Сколько, — говорит, — прикажете объявить в банчочке?..» Достаешь из кармана сотнягу деньгу. В зале моментально прекращается гул. На тебя облизываются, как на баранье рагу. КРУПЬЕ С изяществом, превосходящим балерину, парочку карточек барашку кинул. А другую пару берет лапа арапа. Барашек еле успевает руки совать за деньгами то в пиджак, то в брюки. Минут через 15 такой пластики даже брюк не остается — одни хлястики. Без «шпалера», без шума, без малейшей царапины, разбандитят до ниточки лапы арапины. Вся эта афера называется — шмендефером.