Тень убийства

— Ничего внутри нет, — констатировал он, закрыв крышку и оглянувшись с насмешливой улыбкой. — Я так и знал, что нет, только вас хотел успокоить. Да-да. Как только появляется саркофаг, воспитанная на художественной литературе фантазия немедленно подозревает наличие внутри хорошего свежего трупа, фактически чего угодно, кроме мумии. — Француз задумчиво оглядел комнату, устремил взгляд на ближайший из четырех бронзовых фонарей, висевших в добрых пятнадцати футах над нашими головами. — Жуайе, — сказал он, вытянув шею, — У вас тут нет, случайно, стремянки?

— Пардон? — переспросил Жуайе. Банколен указал на фонарь.

— Вот, — объявил он тоном знатока, — редкий образец старых бронзовых изделий Вагуляна-Кинвица позднего периода. Хочу поближе посмотреть. Принесите-ка мне стремянку.

— Шутка зашла чересчур далеко, старина! — воскликнул сэр Джон. — Мы целый день терпим ваши дурачества. Теперь прекратите молоть чепуху и…

— Вам известно, что я не шучу, — спокойно отвечал детектив. — Кроме того, если вы не интересуетесь бронзовыми изделиями Вагуляна-Кинвица, то я интересуюсь.

Жуайе исчез в направлении спальни и вновь появился, таща огромную шаткую лестницу. Он установил ее под фонарем и придерживал, пока Банколен поднимался. Мы слышали высоко в темноте, где трудно было бы что-нибудь разглядеть, как детектив постукивает по фонарю, изумленно прищелкивая языком.

— Большая редкость, — провозгласил он, продолжая читать бредовую сложную лекцию, но спустился со стремянки с очень серьезным лицом.

Пока Жуайе уносил лестницу, снова подошел к столу, принялся открывать ящики, перебирая их содержимое. Там лежали оправленные в стекло папирусы; я заметил фрагмент глиняной печати, окрашенной синими чернилами, увеличительное стекло, маленькую верблюжью голову, вырезанную из слоновой кости, ручки, чернильницы, ластики. В стопку театральных программок было небрежно засунуто золотое клуазонне[19] с эмалью и ляпис-лазурью. На самом дне Банколен обнаружил кожаную папку, откуда вытащил несколько аккуратно исписанных листов бумаги.

— Кажется, наш приятель аль-Мульк переводил какой-то папирус, — заметил он. — И на английский тоже…

Никто не обратил особого внимания, но я заглянул ему через плечо, когда он читал заключение в конце второго листа. На нем было написано той же твердой рукой:

«Вот полностью записанный рассказ Низама Ха-Ам-Уаста и Уба-Анера о проклятии удушения, наложенном на Низама Ха-Ам-Уаста, племянника могущественного царя Усер-Маат-Ра. Записал в месяце Тиби Анена, которому принадлежит сей свиток. Да поразит усомнившегося Тахути».

— Пожалуй, оставлю это у себя, — пробормотал Банколен. — Постойте-ка! Тут в папке книга.

И вытащил тоненький томик в темно-синем кожаном переплете с тисненным золотом названием «Легенды исчезнувшей страны» и именем автора — Дж.Л.Кин. Банколен посмотрел на меня и кивнул. Я вспомнил замечание Колетт Лаверн, что Кин под своим псевдонимом издал одну книжку… Книга вышла в 1913 году в частной типографии, отыскать которую было бы очень трудно. В «Легендах исчезнувшей страны» содержались переводы папирусов из Британского музея, папирусов Харриса и Анастази, выдержки из табличек Тель-эль-Амарны, каких-то разрозненных текстов.

— Видимо, очередной подарок Джека Кетча, — заметил детектив. — Ну, еще одно.

Когда Толбот взял папку, он принялся что-то искать на полках рядом с дверью на лестницу и наконец нашел свечу в бронзовом подсвечнике. Зажег ее, высоко поднял, вышел на площадку. Подойдя к дверям, я увидел, как он спускается по первому пролету. Шел очень медленно, спиной вперед, поднося свечу к перилам лестницы. Яркий свет отражался в прищуренных жестоких глазах. Все остальное, кроме зловещего лица в желтом свете, скрывалось в тени. Ветер тихо стучал в окно справа. Лицо молча удалялось по лестнице, медленно повернуло, исчезло; я видел лишь мерцание свечи в глубоком колодце. Но услышал, как Банколен рассмеялся.

Толбот пододвинул к столу кресло и принялся изучать содержимое портфеля. Сэр Джон сидел близ двери в спальню, я только смутно видел его силуэт. Под высоким сводом царила тишина. Я прислонился к какому-то антикварному шкафчику, погрузившись под действием тишины и призраков смерти в некое туманное царство.

Низам Ха-Ам-Уаст, племянник могущественного Усер-Маат-Ра, то есть Рамзеса Великого. Я вспомнил каменную таблицу под ослепительным синим небом на дороге к нубийским золотым рудникам: «Вечно живущий, славный победами царь, увенчанный диадемой, сильный истиной Ра, царь Верхнего и Нижнего Египта, Рамзес, возлюбленный Амоном». Вспомнил руины Карнака, страшную жару, круживших в лимонном небе летучих мышей, ярко пылавшие факелы на берегах Нила…

Неужели Низам аль-Мульк в наше благословенное время уподобил себя первому Низаму из папируса? Книги, безделушки, даже саркофаг упрямо нашептывали о «проклятии удушения», наложенном на сыновей первого Низама. Какие фантазии расцветали в душе аль-Мулька? Неужели образ раскрашенных, залитых солнцем колонн, фиванских цветов и свирелей заставлял его с криком бегать от палача в лондонском тумане?…

Я слышал, будто по-настоящему никто не верит в перевоплощение, и знал, что это неправда. Вместе с царями была похоронена всемогущая черная магия, от которой ученые головы кругом идут. Она ослепляет их, сводит с ума, голоса начинают шептать в кабинетах под лампами. Глядя на сидевшего у круглой зеленой лампы Толбота, я представлял себе аль-Мулька, задумавшегося над папирусом долгой ночью, пронзенной звуками свирели. «Царь, увенчанный диадемой, сильный истиной Ра, царь Верхнего и Нижнего Египта, Рамзес, возлюбленный Амоном». Как раскатывались эти громкие слова под звон кимвала, в пронзительном реве труб! Как гулко громыхала боевая колесница под шум дождя с раскатами грома, среди черной хлещущей бури в пустыне. Великий фараон стоял в серебряной колеснице в медных доспехах, в царской диадеме в виде змеи, взмахнув правой рукой с дротиком, держа в левой разящий меч, и никто не мог его одолеть.

Темные фигуры моих компаньонов не двигались, видимо погруженные в столь же сумбурные мысли. Я слышал призрачный шум древних войн, в котором воскресали расписные залы Карнака, шумные улицы Фив. И, думая об избраннике Ра, нахлестывавшем пару арабских коней, победителе Фив, усмирителе Нуры, триумфально проезжавшем по аллее Сфинксов, я естественно перевел взгляд на коллекцию оружия, развешанного над саркофагом.

Принялся его разглядывать, прислонясь к шкафу. Как я уже говорил, это был почти полный набор боевого снаряжения. Но постойте! В развеске коллекции было что-то неладное. Между кинжалом и булавой зияла пустота, громко требуя соответствующего трофея. Я мгновенно шагнул к саркофагу, прищурился на стену над ним, но света было слишком мало. Подтащил тогда стоявший рядом резной стул, влез на него, щелкнул зажигалкой, поднес к пустому пространству. Очень пыльная оштукатуренная стена была окрашена светло-зеленой клеевой краской, и на ней четко видно пятно, не покрытое пылью. Там что-то раньше висело. Что-то похожее на широкий короткий меч с длинной рукояткой. Прямо над пятном торчал гвоздь, на котором этот меч висел. Если верны мои дедуктивные рассуждения, значит, это то самое дьявольское обоюдоострое лезвие, которое писец Меремапт называл «головорезом». Перед глазами возникло перерезанное горло шофера…

— Что это значит, черт побери? — прогремел чей-то голос.

Я испуганно оглянулся, увидев торчавшего в дверях лейтенанта Грэффина. Не видя сэра Джона, он переводил свирепые красные глаза с Толбота на меня. Прислонясь к дверному косяку, сунув руки в карманы жилетки, чувствовал себя как на сцене, готовый с кем-нибудь схватиться. Я смерил его взглядом, отвернулся и продолжал осматривать стену.

— Вы не очень-то нам помогли, сэр, — сурово заметил Толбот. — Номер следует осмотреть, и мы намерены это сделать. С вашей помощью или без, только я вам советую вести себя спокойно, ради вашего личного блага.