Степь в крови

В глазах штабс-капитана последний хам и подонок, но открытый, был чище и честнее благолепного морализатора с прыщавой совестью. Зетлинг любил открытых и ярких людей. Ему по душе был Минин, с его залихватской удалью и скорбью в глубоких глазах. Зетлинг давно отрекся от прежних идеалов дружбы, но этот человек был ему другом.

Время близилось к шести часам пополудни. Зетлинг и Минин благополучно дошли до Крещенского спуска, пересекли его и переулками вышли на дальние оконечности Платовского бульвара. Через дорогу стояло громоздкое серое пятиэтажное здание. Это была гостиница «Дон». У дверей и во внутреннем дворе коптили автомобили, шоферы и кучера курили поодаль, а у самого входа седой генерал назидательно беседовал с несколькими штаб-офицерами.

Зетлинг и Минин вошли. В фойе их встретил щеголеватый распорядитель и осведомился:

– Что господам угодно?

Зетлинг ответил, что их ждут в пятом номере и что он хочет заказать бутылку вина. Распорядитель учтиво наклонил голову и предложил господам офицерам подняться в пятый этаж, а что до вина, обещал сей же час все исполнить. На удивление Зетлинга распорядитель с неизменной учтивостью пояснил, что в их гостинице нумерация апартаментов начинается с верхнего, пятого, этажа. За этим он откланялся, что-то приказал горничной и занялся новыми посетителями.

– Я думаю, тебе лучше идти одному. Будет вернее, если я останусь здесь. В конечном итоге это твое дело и тебе нужно разрешить его самому.

– Да, верно, – Зетлинг утвердительно кивнул головой, – мне есть о чем потолковать с этим господином. У нас с ним старые счеты.

– Если возникнут затруднения, стреляй, я сейчас же поднимусь к тебе.

Зетлинг поднялся на пятый этаж и, осведомившись у горничной о расположении номеров, оказался перед дверью с медной цифрой «5». Зетлинг надавил на бронзовую выскобленную ручку и отворил дверь. Из номера доносились звуки «Ноября» Чайковского. Фортепьяно было не хорошо, но игравший бил по клавишам с такой силой и энергией, что переливы острого холодного дождя и промозглый ветер носились по комнате. Зетлинг бесшумно закрыл дверь и вошел в гостиную. Здесь за фортепьяно, стоявшим подле распахнутого настежь окна, спиной ко входу сидел мужчина. Он был одет по-домашнему, в тапочках, в гимнастерке с широко расправленным воротом и открытой мускулистой грудью без креста. Это был Никанор Иванович.

Зетлинг остановился у порога и, скрестив руки на груди, в задумчивости заслушался музыкой. Закончив играть, Никанор Иванович положил ладони на клавиши фортепьяно и с силой надавил на них. Инструмент издал несуразный скрипучий стон.

– Вам нужно быть аккуратнее, дорогой друг, иначе даже самая радостная встреча будет омрачена вследствие ее неожиданности.

Никанор Иванович быстро обернулся на слова Зетлинга, вздрогнул и сейчас же взял себя в руки.

– А, это вы, – сквозь зубы, со злобой проговорил он. – Не скажу, что рад. Но вынужден признать, что встреча эта была неизбежна. Но не стойте же на пороге, – Никанор Иванович указал на огромный черный с позолотой диван.

– Неужто? А я, право, совсем не рассчитывал вас видеть больше. Но, должно быть, судьба, или рок? Вы верите во что-нибудь такое, вроде предопределения или чьей-нибудь высшей воли?

Зетлинг не обратил внимания на приглашение Никанора Ивановича, но решительно прошел в другой конец комнаты, где на журнальном столике лежали маузер, кобура и нагайка. Зетлинг взял за спинку черный с темно-зеленой обивкой стул, поставил его перед столиком и сел так, чтобы отделить собою пространство между Никанором Ивановичем и его оружием.

– Боитесь? – Никанор Иванович скривил презрительную гримасу. – Не нужно было тянуть, а расправиться с вами сразу. А лучше еще в Питере. Но тогда ваш доброхот и благожелатель сорвал все дело… Но что там говорить? Верю ли я в высшие силы, спрашиваете вы? Раньше верил. А сейчас – к чему! Существуй они, никогда бы не могло произойти того, что происходит на наших глазах. Вы были в застенках ЧК? Вам посчастливилось. А я был. Даже более – именно я создал их. И если я смог сделать это, то ничего нет. Все выдумки. Нас никто не любит и никто не предостерегает от ненужного шага. А это означает лишь одно – что ничего нет. Мы просто эффект эволюции, мы паразиты, а коли так, то нужно быть достойными своего звания. Вы не согласны?

Никанор Иванович скрестил руки на груди, хотя внешний вид его мало выдавал кипучую работу мысли. За время своего монолога он успел перебрать все возможные варианты спасения, и все они казались ему безнадежными. Он чувствовал, что единственный выход состоит в том, чтобы открыто бросить вызов Зетлингу. Никанор Иванович был сильным человеком, он был храбр, и он знал, что Зетлинг не станет стрелять, сочтя это подлым. Но эту-то возможность Никанор Иванович отверг первой и бесповоротно. В его сердце был страх, и более всего от осознания своей неправоты. Он не чувствовал за собой правды и в этой схватке был заранее ущербен.

– Странно рассуждать так. Мне грустно от ваших слов, – Зетлинг огорченно скривил губы. – Ваш господин, Аваддон, столько поведал мне о высшей миссии и о вашей избранности, что я уповал услышать другое.

– Наши пути разошлись.

– Тем более странно, ведь есть такие места, откуда невозможно уйти, – Зетлинг вопросительно взглянул на Никанора Ивановича. – Действительно странно то, что вы еще живы.

– Вы мало знаете, но судите умело. Жизнь сложнее, чем представлял ее себе мой бывший товарищ.

– Господин, – поправил Зетлинг.

– Пускай господин, бывший господин. Будь все дело в борьбе добра и зла, давно бы зло победило. Но есть нечто чуждое этим крайностям. Я сторонник умеренности во всем.

Нагловатый, хамский тон Никанора Ивановича раздражал Зетлинга, рождая у него омерзение к собеседнику. Зетлингу казалось, что достойный человек в таких крайних обстоятельствах должен вести себя иначе.

– К чему эта ложь? Вы жалкий тип, понабравшийся апломба у своего хозяина, предавший его и возомнивший себя величиной. В вас и во всем, что вы делаете, есть что-то гнилое.

– Вы нравоучать сюда явились! – Никанор Иванович в гневе вскочил, но, встретив взгляд Зетлинга, вынужден был сесть на прежнее место. – Вы можете меня обвинять и судить, но не имеете права оскорблять.

– Помилуйте, неужто вы полагаете, что я буду мараться такой грязью? Такой мерзостью? В специальных службах найдутся костоломы старой закалки, которые очень скоро вернут вас к реальности.

– Живым я вам не дамся.

– Безнадежно. На это у вас не хватит духу, – Зетлинг презрительно ухмыльнулся. – Впрочем, коли желаете – прыгайте в окно. Высоты довольно, чтобы все закончилось мгновенно.

Никанор Иванович исподлобья посмотрел на Зетлинга, на раскрытое окно, прикусил нижнюю губу и, посомневавшись, спросил:

– Что же вы мне предлагаете?

– Ничего.

– Но зачем вы пришли?

– Побеседовать. Поймите, дражайший Никанор Иванович, вы мне не нужны ни в коем разе. Ничего нового вы сказать не можете, вы жалкая тень своего хозяина и не интересны мне. Что до гибели посольства генерала Алмазова, то я знаю достаточно и в вас не нуждаюсь. Наш общий друг полковник Вершинский получит по заслугам, а с вашим исчезновением угроза измены исчезнет сама собой. Потому мы с вами можем расстаться без обиняков и сожалений. Правда?

Зетлинг устал от разговора. Он ощущал тошнотворную гадливость к этому холеному, самоуверенному, наглому, беспомощному человеку. Никанор Иванович был виновником гибели посольства и в нем сосредоточивалась угроза Белому движению; он, наконец, своим тлетворным влиянием развращал людей, вынуждал их совершать то, о чем раньше они бы и не помыслили.

– У меня к вам лишь один вопрос, – Зетлинг словно вспомнил о чем-то важном. – Какую роль во всей этой истории играл Глебов? Я бы не стал просить вас, но все прочие участники тех событий канули, надо полагать, в небытие и, кроме вас, никто не разрешит моего любопытства.

– Глебов мертв, а я обречен, так что скрывать нечего. Мы взяли его в плен в Петровске и вынудили оказать нам небольшую услугу. Он убедил генерала Алмазова, наивной души был человек, воспользоваться услугами одного капитана… Но вы с ним знакомы, конечно. Когда-то он сыграл слишком огромную роль в вашей судьбе и судьбе очаровательной Марии Александровны.