Степь в крови

– Вот… и этот хлыщ заявил, что социализирует Леночку по законному праву, то есть забирает и насилует… Я сперва опешил, а потом, когда спохватился, то ружье у меня уже выбили… Леночка вернулась через два дня. Тогда я еще был без сознания, и она ухаживала за мной, пока я не пошел на поправку. А потом исчезла. Ее искали и нашли на чердаке, там, где в детстве мы вместе мастерили голубятню. Повесилась. Вот так. Я нашел Карасеева, раскроил ему череп и бежал, добрался до партизан и с тех пор в Белом движении. А тетку мою и Алину Петровну большевики расстреляли перед самым падением Екатеринодара… Так что я в самом деле шпак, гражданский олух, интеллигент, и сколько людей из-за моей интеллигентности погибло! Потому так и набросился на несчастного Гутарева, расстрелять хотел, что сам был таким же, но себя ведь не расстреляешь…

Глава десятая, в которой на всякого хитреца находится довольно простоты

Дмитрий Родионович Зетлинг имел основания вполне довериться словам графа Гутарева, наконец выйти из тени и принять брошенный вызов. С его прибытия в Новочеркасск прошло довольно времени, чтобы найти ответы на многие вопросы. Зетлинг не бездействовал. Но, продвигаясь вперед наощупь, впотьмах, ведомый тонкой нитью отголосков фактов и неверных умозаключений, Зетлинг всякий раз сталкивался с непреодолимым препятствием. Он начинал сызнова, но заканчивал тем же. Зетлинг понимал, почти ощущал что-то важное, центр событий, очаг разгорающегося пожара… Но был бессилен доискаться истины.

Зетлингу было жутко от того, что уже сейчас придется вновь столкнуться с Аваддоном. В глубине души штабс-капитан хотел отсрочить этот момент. Но как бы заманчивы ни были увещевания Минина, он принял решение. Зетлинг плохо знал вес участия Никанора Ивановича в делах Аваддона, но их близкая связь была несомненной. И только молниеносность, как думал Зетлинг, могла принести успех предприятию. Впрочем, выбора не было. Ведь на карте стояла честь всего Белого дела, целесообразность самой Гражданской войны и всех кровавых жертв на бесчисленных ее фронтах.

Въехав в Новочеркасск почти одновременно с неудавшимся покушением на генерала Деникина, Зетлинг в первые дни расследования не обратил должного внимания на это происшествие. Он был слишком занят Машей и новизной своей роли. Безрезультатные допросы Михнова, Куцебы и Тишевского, гибель Глебова – все невольно столкнуло Зетлинга с мыслью о совсем других, могущественных силах, виновных в гибели посольства.

Зетлинг разыскал сослуживцев генерала Алмазова по боям в Одессе. Он расспрашивал о личных врагах покойного, возможных столкновениях или интригах против него. Но открытых недоброжелателей Алмазов, кажется, не имел, а интриги против него были столь успешны (сам он никак не противодействовал им), что в убийстве не было смысла. В результате этих интриг последние месяцы перед отправлением посольства генерал провел в бездействии, лишенный всякого достойного своего звания дела. Он отправлялся в Сибирь, рассчитывая занять видное место при Колчаке. Но, как говорили близко знавшие суть дела, и в Омске у Алмазова были расторопные недруги. Генерал был обречен на судьбу вечного посыльного между югом и востоком Белого архипелага.

Зетлинг пришел к выводу, что Алмазов не был опасен и гибель его, таким образом, не могла быть следствием вражды, тем более что при желании осуществить подобную задумку можно было действовать несравненно проще и тише. Зетлинг оставил версию о подоплеке гибели посольства и со всей энергией обратился к личности покойного Глебова. Он имел длительный и не лишенный взаимной приятности разговор с вдовой Лешковской. После этого Ульяна Сергеевна была снабжена достаточной суммой денег и покинула город, а Зетлинг прояснил для себя многое в разнузданной жизни поручика. Конечно же, Глебов не рассказывал своей возлюбленной всего, что произошло с ним в злосчастное путешествие на Каспий. Но глаз женщины внимателен, а ум способен улавливать и воссоздавать картину из отдельных разрозненных ее осколков. После беседы с Лешковской Зетлинг знал, что Глебов был в плену у большевиков и сыграл свою, пускай неясную, роль в гибели посольства.

Пожалуй, любой порядочный следователь Департамента полиции, следуя выработанному за годы чутью, ухватился бы за это открытие, развернул бы все в необразимых масштабах и обвинил в измене мертвого и бессловесного Глебова. На том бы и закончилось дело. Но Зетлинг был человек военный, исполнительный и совестливый. Не имея твердых оснований, он не мог себе вообразить, чтобы офицера могли взять в плен и выпытать у него сведения. А если б Глебов не пошел на уступки, но предпочел смерть? Исчезновение поручика неизбежно насторожило бы Алмазова, и захват посольства врасплох стал бы невозможен. А значит, кто-то отрекомендовал Глебова с той стороны его слабого характера, о которой знали лишь близкие ему люди, Лешковская и Тишевский.

Но полковник Тишевский был слишком неуязвим для Зетлинга и слишком походил всем своим образом и характером на предателя, чтобы действительно быть таковым. Было и другое опровержение возможной измены Тишевского. Он не пользовался расположением полковника Вершинского и оттого не должен был и не мог знать о целях предстоящей экспедиции. Его задача была проста – подобрать надежных людей и передать их в распоряжение генерала Алмазова.

Полковник Тишевский обладал могущественными покровителями в штабе, и запугивать его дальше было невозможно. Зетлинг вновь зашел в тупик.

Но штабс-капитан не отчаивался. Он знал, любое преступление оставляет след. Записка, обнаруженная в подкладке на теле поручика Глебова, открыла перед следствием новые горизонты. Но Зетлинг не спешил в «Соловей-разбойник», да и не было ему нужды ходить в этот отвратительный притон. Всеми темными делами в нем, как выяснил Зетлинг, заправлял помощник управляющего, в прошлом воронежский анархист Иван Степцов. Это был широкоплечий, долговязый, рыжий детинушка сорока лет, холостой и вороватый. Он приторговывал кокаином, во втором этаже трактира держал дом терпимости, а при нужде самолично развозил мамзелек по квартирам заказчиков. Прислуга и управляющий побаивались Степцова и ни за что не выдали б его.

Степцов был человек самоуверенный, во всем он чувствовал за собой твердую поддержку. Да и старый опыт революционной борьбы – эксы, убийства и налеты – не прошел для него даром. Это был человек отчаянный, и запугать такого, даже свирепостью Минина, было немыслимо. Купить Степцова было невозможно, убивать – бессмысленно, забыть о нем – опасно. Зетлинг оказался в тупике.

Над входом в здание бывшего жандармского управления на ярком утреннем солнце блестела медная табличка: «Государственная стража». Зетлинг поднялся на широкое и покатое каменное крыльцо и, отдав честь караульному, прошел внутрь. В центре овальной залы располагался стол и две кособокие тумбы. За столом сидел офицер в походной форме. Он имел вид невыспавшегося человека и грустно взирал на входную дверь.

– Вы к кому? – спросил он Зетлинга.

– У меня заявление по уголовному преступлению.

– М-м, – промычал дежурный, – ну, проходите в комнату для посетителей. Первый раз здесь? Анна Михайловна, проводите господина штабс-капитана.

На зов дежурного вышла румяная и улыбчивая женщина.

– В комнату для посетителей? – спросила она у дежурного и, получив утвердительный ответ, обернулась к Зетлингу: – Идемте. Но вам придется немного подождать, покуда я схожу за следователем. У вас заявление по уголовному делу? Хорошо. Проходите, – она открыла перед Зетлингом дверь, указала на пуф перед журнальным столиком и писчие принадлежности. – Покамест напишите заявление. По обычной форме, но возможно короче, только суть происшествия.

Она вышла, и оставшийся в одиночестве Зетлинг взялся за бумагу и ручку. Через несколько времени дверь в комнату отворилась. Внутрь вошел полный, с проплешиной и угрюмым лицом, следователь. Он был облачен в жандармский мундир без погон.

– У вас заявление? – глухим баритоном спросил следователь. – Моя фамилия Игнатьев, Пал Саныч. Игнатьев, да-а. Прошу, излагайте по сути, а если возникнут вопросы, я вас прерву. О, вы уже написали заявление, хорошо.