Страница 22 из 24
Ян Блажек притушил окурок сигареты о пепельницу и резко встал. Разговор принимал слишком рискованный характер.
— Ладно, Ярослав, довольно… Мне пора идти. Да и вообще на эту тему говорить бесполезно. Я прочно стою на ногах, и другого пути у меня нет. Будь здоров и последуй моему совету.
— Спасибо, Ян, — ответил Лукаш. — Но не забывай: стать до конца честным человеком никогда не поздно.
— Хорошо, не забуду, — сказал Блажек и перешагнул порог.
После его ухода Лукаш сказал Божене:
— Если Ян придет и скажет, что хочет повидать меня, ты попроси его подождать, а сама извести меня.
— Хорошо. А ты думаешь, он придет?
— Непременно. И сейчас он приходил не только затем, чтобы предупредить меня об аресте; его сердце, сердце чеха, неспокойно. Ну, а теперь мне пора.
Лукаш прижал голову дочери к груди, поцеловал в лоб, в щеки, внимательно и долго смотрел в ее глаза. В их глубине он прочел: «Береги себя, отец, ведь, кроме тебя, у меня никого нет».
Лукаш сказал:
— Все хорошо будет, дочка, не тревожься…
Через полчаса после ухода Лукаша в дверь снова постучали.
За дверью послышался голос Зденека Сливы. Божена впустила его в дом.
— Где же Ярослав? — спросил Зденек, сразу проходя во вторую комнату.
— Уехал.
— Куда?
— В Пльзень.
— Хм! Странно. Уехал и ничего не сказал.
— Нет, кое-что он сказал.
— Что же?
— Он просил передать вам, что из вас двоих кто-то уже умер.
Зденек растерянно посмотрел на девушку, вялые губы его вздрогнули. Он почему-то подошел к туалетному столику, взял расческу и машинально провел ею несколько раз по лысой голове.
Божена невольно улыбнулась.
Слива положил расческу и вернулся к Божене.
— Так именно и сказал? — переспросил он.
— Да.
Ничего больше не спрашивая, Зденек напялил на голову шляпу и, не попрощавшись, ушел.
Встреча и неожиданный разговор с братом взбудоражили уравновешенного инспектора политической полиции. Он понял, что живет в плену противоречий.
Прежде всего, он остро почувствовал несоответствие между тем, что он говорил брату и что происходит в его сознании. Неужели Ярослав умеет заглядывать в душу человека? Кажется, он догадался, что привело Блажека к нему в дом.
Идя к Лукашу, он выполнял ясный план, который заранее выносил и обдумал. Он отлично понимал, что совершает преступление, предупреждая брата и тем отводя от него неизбежный арест. Понимал это — и шел. Стремился отплатить Лукашу добром за добро? Да, стремился. Честно это с его стороны? Безусловно, честно. Но только ли это руководило им? Только ли уважение к памяти матери, ее любовь к Лукашу толкнули Блажека на рискованный шаг, на шаг, способный поколебать его служебное благополучие и даже поставить под угрозу его жизнь? Пожалуй, нет. Далеко нет. Но обидно и досадно, что, кажется, это понял и Ярослав Лукаш.
Но как Ян Блажек мог допустить такой разговор? Он предупредил Ярослава об опасности и встал, чтобы уйти. Брат горячо пожал ему руку, очень горячо, и в глазах его мелькнуло неподдельное чувство признательности. Никогда Блажек не видел таких глаз у людей. Они смотрели на него с недружелюбием, со страхом или ненавистью. А в глазах Лукаша — благодарность. Это взволновало Блажека. Но он не подал вида и стал прощаться. Оставалось открыть дверь и уйти, но он, Блажек, уважил приглашение Ярослава и снова сел на стул. Вот отсюда-то все и началось. Лукаш сказал ему что-то обидное, ударявшее в самое сердце. Что-то о родине. Любит ли он родину? Не надо было слушать. Встать и уйти — и всему конец. Но он продолжал слушать. Сидел и слушал. Впрочем, не больше тридцати минут. Он хорошо помнит, что посмотрел на часы, когда стучал в дверь Лукаша и когда вышел от него. Полчаса — небольшое время, сущие пустяки. Но почему этот разговор растревожил Яна Блажека? Разве он самостоятельно не разбирается в том, что творится вокруг? Конечно, разбирается. Пока все идет нормально. Правда, кое-что Блажеку не нравится. Но… это еще далеко от того, что утверждает брат. Берут коммунистов. Верно. Однако их брали и раньше. Теперь решили взять всех. В этом правительство видит какой-то особой смысл. Видимо, оно решило подавить любые беспорядки в государстве. Только в одном Ярослав прав безусловно — это в недоверии к немцам. Блажек и сам обратил внимание на то, как подозрительно и нагло они себя ведут.
Еще в начале года Блажек обнаружил и доложил начальнику полиции Выслужилу, что штаты немецкого посольства в Праге чрезмерно раздуты. Выслужил ответил Блажеку: «Это не наше дело. Пусть немецким посольством занимается министерство иностранных дел».
Ну хорошо, допустим, что это так. Допустим, что в этом случае Блажек влез не в свои сани. Но почему же Выслужил, а заодно с ним министр внутренних дел Черны и пальцем о палец не ударили, когда выяснилось, что в стенах германского посольства прикрывается именем сотрудника пресс-атташе матерый шпион Грегори?
А что предприняли Выслужил и Черны против судетских немцев — депутатов парламента: Франка, Кундта, Прейса, Вестена, Шрейберга, Шефера и других, которые Почти на глазах у всех проводили антигосударственную деятельность? Ничего, абсолютно ничего.
А как понимать такой факт? По приказанию самого Черны вся полиция, в том числе и он, Блажек, только в одной Праге выявили несколько сотен гестаповских агентов, заброшенных в Чехословакию с фальшивыми паспортами.
Но репрессиям подверглись только единицы из них, да и тех скоро выпустили из тюрем.
В конце августа Блажек был командирован в город Либерец на расследование случая с избиением рабочих-чехов. Он выполнил поручение. Точно установил, что двадцать восьмого августа хозяин одного из городских ресторанов, немец-гейнлейновец, предложил пятнадцати рабочим-чехам покинуть его ресторан. Когда рабочие отказались, хозяин пригласил штурмовиков. Рабочих жестоко избили. Блажек начал следственное дело, допросил свидетелей, пострадавших, нашел виновников. А шеф вернул ему докладную записку с короткой резолюцией самого Выслужила: «От возбуждения уголовного преследования временно воздержаться».
Об этом никто не знает. Если бы это стало широко известно, то Выслужилу, пожалуй, не поздоровилось бы. А может быть, стало известно? Неспроста же Лукаш спросил, почему полиция арестовывает коммунистов и не трогает гейнлейновцев. Неспроста. От народа трудно что-нибудь скрыть…
Блажек, чтобы отделаться от беспокойных мыслей и немного рассеяться, совершил прогулку по ночной Праге. Забрел в кафе, выпил несколько рюмок коньяку. На душе стало легче. Вернулось привычное самообладание, уверенность в том, что все идет своим размеренным порядком. Шагая домой, Блажек подсмеивался над своими недавними сомнениями.
«К чему вся эта бесплодная философия? Каждый делает свое дело», — резюмировал он, открывая ключом дверь квартиры.
С этой мыслью он ложился в постель, но, уже засыпая, почему-то снова вспомнил слова Ярослава: «Стать до конца честным человеком никогда не поздно».
Глава одиннадцатая
Двадцать восьмое октября.
Утреннее солнце пробилось сквозь туманную дымку, повисшую над Прагой. Его лучи озарили памятник Яну Гусу, украшенный живыми цветами. Красноречивее всяких слов говорила эта молчаливая демонстрация чешского народа, отмечавшего двадцатилетие Чехословацкой республики.
Правительство Сыровы забыло об этой дате. Забыли о ней и социал-демократы, и национальные социалисты, и аграрники, и гайдовцы. Или сделали вид, что забыли. В страхе перед Гитлером они готовы были отказаться от всего, что напоминает о свободе и независимости Чехословацкого государства.
Но разве мог забыть эту дату народ?
Человеческое море затопило улицы Праги. Люди шли тесными рядами в торжественном молчании, без флагов и плакатов, без оркестров. Живой поток не прекращался, ему не виделось конца. Чем ближе к полдню, тем многолюднее становились улицы: все больше пражан примыкало к шествию.