Тайные тропы

Кибиц в этот раз был в особенно скверном настроении. Ворчал, ругался, и друзья вздохнули с облегчением, когда урок закончился и они смогли покинуть грязную нору своего инструктора.

Несмотря на поздний час, жена Зорга не спала и сдержанно ответила на приветствие друзей кивком головы.

— Ты не устала, Клара? — тихо спросил ее Зорг.

О нет! Откуда он взял, что она устала. Наоборот, она даже не прочь послушать, и Клара уселась на диван с книгой в руках.

Во время занятий неожиданно явился Юргенс. Он поцеловал руку жене Зорга и, не снимая пальто и шапки, сел около нее на диван.

Друзьям он сказал:

— Вы сделали большое дело. Этот горбатый тип оказался опасным преступником. Из гестапо звонили, что он во всем сознался и называет сообщников. А теперь продолжайте, я послушаю. — Откинувшись на спинку дивана, Юргенс закурил.

Минут десять занятия шли в присутствии шефа, затем он, распрощавшись, ушел. Вскоре начали собираться и Ожогин с Грязновым. Когда они уже оделись, жена Зорга пошла в спальню и возвратилась оттуда с тетрадкой, свернутой в трубку.

— Это ноты, — сказала она мужу, — о которых я тебе говорила.

— Помню. Что же, попроси!

— Господин Ожогин, это ноты с русским текстом. Я прошу вас сделать перевод, — и она подала трубку Ожогину.

Никита Родионович спрятал тетрадь в карман пальто и молча поклонился.

Когда дома он развернул тетрадку, в ней, кроме нот, оказались два листка бумаги, исписанных женской рукой. На одном было выведено:

«Постарайтесь быть наблюдательнее, господин Ожогин. Стихотворение переведите и оставьте себе».

— Ты что-нибудь понимаешь, Андрей? — спросил Никита Родионович.

Тот прочел записку, сдвинул брови и замотал головой.

Нет, он абсолютно ничего не понимает. Может быть, все станет ясно после перевода стихотворения?

— Попробую... это недолго... — сказал Ожогин.

Перевести стихотворение оказалось не так просто, и Никита Родионович повозился основательно. Оно начиналось так:

— А теперь тебе яснее стало?

— Нисколечко, — сознался Андрей.

— Ума не приложу, — пожал плечами Никита Родионович.

— Флирт, что ли? — нерешительно сказал Грязнов.

Ожогин только сдвинул брови, но ничего не ответил.

— Придется послушать совета и постараться быть наблюдательнее, — продолжал Андрей. — вообще же тут палка о двух концах.

— Да-а, — многозначительно протянул Ожогин, укладываясь в постель. — Поживем — увидим.

7

Короткий день давно угас. На густой вековой лес спустилась ночь, полная таинственных звуков. Глухо, неспокойно гудят деревья. Небо темнее леса, темнее земли. По нему бродят сполохи, тревожные вспышки. Тяжко вздыхает топкое болото. В зарослях заунывно стонет выпь. Глухо. Тягостно. Мрак до того густ, тяжел, что кажется, будто что-то ощутимое, твердое давит на грудь.

Преодолев чащу, Сашутка вышел на шоссе, остановился и тяжело перевел дух. С минуту он всматривался в чуть светлеющую в стене леса просеку дороги, прислушиваясь к тишине. Рядом что-то с шумом упало в чащу. Сашутка вздрогнул, сердце тревожно застучало. Но через мгновение испуг исчез, Сашутка ясно расслышал хлопанье крыльев. Он зашагал дальше. Пройдя с километр шоссейной дорогой и не встретив ни души, Сашутка сошел на большак.

Четыре дня брел лесом Сашутка. Измученный дорогой, он медленно передвигал ноги. Вчера вечером кончился запас сухарей, и вот уже сутки, как он не держал ничего во рту. Голод давал себя знать — Сашутка чувствовал все усиливающуюся тошноту.

Большак вывел к пролеску, а потом к зимнику, сплошь поросшему, увядшей травой. Но вскоре пришлось и с ним расстаться. Сашутка свернул на едва заметную извилистую тропку. Часто она терялась, и он вынужден был нагибаться и отыскивать ее на ощупь. Тропка привела к небольшому озеру. На его зеркальной поверхности отражались редкие звезды.

— Ну и темень, пропасть можно, — промолвил Сашутка вслух. Отойдя в сторону, он лег на влажную траву и сжался в комок.

Утомленное, ослабевшее тело жаждало отдыха, и Сашутка быстро уснул. Его разбудил предрассветный холод. Он встал и снова зашагал по лесу. Дорога была густо усеяна опавшими сосновыми иглами. Роса капельками поблескивала на ветвях деревьев. Сашутка глубоко вдыхал в себя студеный воздух, наполненный терпким запахом хвои. Вот и большая поляна, помеченная на карте. Но обозначенной на карте маленькой деревеньки нет. От нее остались только одинокие трубы: деревню спалили немцы. Не останавливаясь на пепелище, Сашутка снова углубился в лес. Через него вела теперь малоезженная дорога. Сашутка зашагал быстрее, хотя отяжелевшие, точно налитые свинцом, ноги плохо слушались.

Дорога тянулась к протоке. В темнозеленой воде плескалась рыба. Сашутка наклонился над водой, с жадностью голодного человека стал следить за игрой карпов. Рыбы вились у берега, едва уловимые взглядом. Нацелившись, он окунул пальцы в воду и горько улыбнулся, — вода отражала только перевернутые вниз кронами деревья, а карпов уже не было — они исчезли. Повторив попытку несколько раз, Сашутка встал, огорченно вздохнул и двинулся дальше. Он вошел на колеблющийся мостик, неизвестно кем и когда перекинутый через протоку. Прогнившие жердочки под его тяжестью сильно прогнулись. Теперь стало видно, где протока соединялась с болотом, покрытым черной осокой. В нем слышался крикливый гам птиц, готовящихся к перелету.

Увидев отягченную красными гроздьями рябину, Сашутка сошел с дороги. Жадно срывая пучки ягод, он заталкивал их в рот целыми пригоршнями, глотал, захлебываясь соком. Во рту стало горько и терпко. Сашутка опустился на землю. Тянуло ко сну. Усталость сковывала движения. Казалось, стоило только лечь, и он мгновенно заснет. Напрягая усилия, Сашутка поднялся и сделал несколько шагов. Перед глазами поплыли разноцветные круги. Он протянул руку к тоненькой надломленной сосенке и оперся на нее. Стало немного легче.

— Надо итти, — шептали губы, — надо итти...

Путь преградила большая гадюка, переползавшая дорогу. Сашутка невольно вздрогнул. Молча, не двигаясь, наблюдал он, как змея торопливыми судорожными движениями уносила свое тело в заросли.

Крутом — картина осеннего увядания. Листья светолюбивых берез и разлапистых кленов сплошь покрыты золотом. Еще не сдаются орешник и густой хмель. Они ютятся в оврагах, и листья их едва покрыты желтизной.

Сашутка пересек овражек и спустился к гремевшему на дне его ключу. Пить не хотелось, мучил голод, но надо было наполнить пустой желудок, сжимающийся от колик. Сделав несколько жадных глотков студеной воды, Сашутка поднялся и посмотрел на руки. Они были покрыты многодневной грязью, исхлестаны, изодраны в кровь. Он помыл их в прозрачной воде, вытер о траву...

Дорога постепенно перешла в обычную тропку. Опять на пути встретилось большое болото, густо покрытое ковром кувшинок.

Сашутка вынул из-за пазухи кусок пятиверстки и всмотрелся в нее. Шел верно — приметы совпадали. Он приблизился вплотную к болоту. Тут гибель. Стоит только шагнуть, и неминуемая смерть. Никто не спасет.

Болото было безмятежно спокойно. Не хотелось верить, что под манящим бархатистым покровом таятся бездонные зыби.

Сашутка осторожно ступил ногой на край болота. Почва заколыхалась, точно живая.

«Кругом лес, в середине болото, а в болоте бес», — мелькнула в его голове старая лесная поговорка.