Тайные тропы

Ожогин вбежал на шум. Увидев лежащего на полу человека, он, пораженный, остановился.

— Говорит — коммунист... просит спасти... — сказал Грязнов.

Никита Родионович взял из рук Андрея свечной огарок, наклонился над лежащим и осветил лицо. Что-то знакомое было в нем. Где же он видел этою человека? И тут же узнал, когда заметил горб, выпиравший из-под пальто на спине. Это был тот самый горбун, гестаповский агент, которого он видел возле дома Изволина. Гестаповский агент — и вдруг коммунист! Предатель, погубивший, по словам Дениса Макаровича, много советских людей, ищет спасенья! Тревожная догадка мгновенно пришла в голову.

— Что будем делать? — растерянно спросил Андрей. — Что мы стоим?

Да, Андрей прав. Действительно, стоять нечего, надо что-то делать. Андрей, конечно, не знает, кто ввалился к ним в дом под видом коммуниста. Никита Родионович забыл сообщить ему, при каких обстоятельствах он видел горбуна.

— Бери, понесешь... — бросил Никита Родионович и открыл дверь в комнату.

Горбун не шевелился.

— Он, кажется, умер, — тихо сказал Андрей, когда горбуна внесли и положили на пол в зале.

— Возможно, — согласился Ожогин. — Но, так или иначе, его надо припрятать. А куда?

В зал вбежала перепуганная хозяйка и остановилась как вкопанная. Она вскрикнула, перекрестилась и, закрыв лицо руками, бросилась в свою комнату

«Но куда спрятать? Куда?» — думал Ожогин. Он посмотрел на сундук: мал и, к тому же, только сегодня хозяйка заполнила его всяким барахлом. Глаза остановились на тахте. Никита Родионович быстро подошел и поднял пружинный матрац. Открылся пустой вместительный ящик.

— Правильно... только сюда, — проговорил Грязнов, еще не пришедший в себя от волнения.

Горбуна опустили в ящик. Он не издал ни стона, ни вздоха. Попрежнему казалось, что жизнь покинула его. Опустили матрац.

— А сейчас я придумаю, как нам получше упрятать его, — громко сказал Ожогин.

Он подошел к вешалке, набросил на себя пальто, одел шапку и пальцем поманил к себе Грязнова. У самых дверей он шепнул Андрею:

— Он предатель, агент гестапо. Подробности я после тебе расскажу. Сейчас нельзя терять ни минуты. Юргенс хочет проверить нас, я постараюсь оставить его в дураках...

Он открыл наружную дверь и вышел.

На улице было темно. Пощупав карман и убедившись, что пропуск на месте, Никита Родионович чуть ли не бегом бросился в сторону кинотеатра. Там в фойе висел телефон общего пользования, а он как раз и нужен был Ожогину.

А в голове толпились беспокойные мысли. Неприятен сам по себе факт. Коль скоро Юргенс решился проделать над ними такой «опыт», значит, он в них не уверен. Это уже плохо. Хуже будет, если Ожогин не успеет осуществить то, что задумал, прежде, чем в дом явятся люди Юргенса. Что они явятся, в этом у него сомнений не было. Вопрос — когда. Сейчас? Завтра? Послезавтра? Но тянуть им нет смысла.

Вот и кинотеатр. Ожогин прошел три квартала так быстро, что сам удивился. Билетерша пропустила его внутрь по пропуску. Набирая номер, Никита Родионович желал только одного — застать Юргенса на месте. И, на счастье, в трубке послышался его голос.

— Есть чрезвычайно срочное дело, — задыхаясь от быстрой ходьбы, выпалил Ожогин.

— Что такое? Говорите...

— Не могу... Необходимо ваше вмешательство.

— Хм... Ну и что же вы хотите?

— Чтобы вы немедленно подъехали к кино... я вас здесь буду ждать.

— Что, что?

— Вы слышите меня?

— Слышу... слышу... чрезвычайное, говорите?

— Да... да... да...

— Сейчас подъеду.

Никита Родионович облегченно вздохнул, вытер влажное лицо, закурил и только сейчас заметил, что в фойе никого нет. Шел, видимо, последний сеанс. Из зрительного зала доносились звуки музыки, голоса. Посмотрел на часы. Прикинул, что ранее чем через пять — семь минут Юргенс не подъедет. Значит, сигарету можно выкурить здесь.

Юргенс, наверное, уже догадался, что провокация сорвалась. Возможно, рад этому, возможно, огорчен. Судя по его голосу, он не ожидал звонка, но не на таких напал. Хотя, собственно, если разобраться поглубже, то провокация могла бы и удасться, если бы не пришлось увидеть ранее горбуна. Вот оно как бывает. Тут ухо надо держать востро. Господа фашисты не особенно разбираются в средствах.

Когда Ожогин вышел из дверей, около кинотеатра остановился автомобиль. За рулем сидел Юргенс.

— Что случилось? — опросил он.

Никита Родионович коротко доложил вое как было.

Юргенс молчал. Трудно было сказать, какое впечатление произвело на него сообщение Ожогина. Лицо немца скрывала темнота. После длительной паузы он вновь опросил:

— Он сам сказал, что коммунист?

— Да, сам.

— Вы его раньше не встречали?

— Никогда.

— Садитесь...

А в это время перед Грязновым уже стояли два гестаповца и переводчик. И сейчас Андрей не знал, как поступить. Поспешно ушедший Никита Родионович не успел сказать, что надо делать Грязнову.

— В вашем доме укрылся коммунист, — сказал переводчик.

Грязнов пожал плечами и выразил на лице удивление. Его не было дома. Он только что пришел и вообще не понимает, о чем идет речь.

— Вирешь! Где спрятаиль? — взвизгнул один из гестаповцев.

Грязнов вторично поднял плечи. Ему непонятно, что от него хотят. Ни о каком коммунисте он не имеет ни малейшего понятия. Господа, повидимому, ошиблись, попали не в тот дом.

— Молчать!.. Пес!.. Паршиванец!.. — Гестаповец замахнулся автоматом, но не ударил. — Искайть... Верх... низ... всему искайть...

Переводчик и второй гестаповец, мигая карманными фонариками, начали шарить по всему дому, а когда вернулись в зал, из столовой донеслись шаги. В комнату вошли Юргенс и Ожогин. На Юргенсе была тяжелая драповая шинель со знаками различия штурмбаннфюрера и нашивками «СС».

Гестаповцы вытянулись, замерли в неподвижных позах.

— Где? — коротко бросил Юргенс, не вынимая рук из карманов.

Ожогин посмотрел на Грязнова и кивнул головой в сторону тахты.

Андрей быстро поднял матрац, и из ящика со стоном вылез горбун.

— Вы кто? — спросил его Юргенс на чистом русском языке.

— Я коммунист... бежал из тюрьмы... хотел спастись... а они... они... — он поочередно посмотрел на Ожогина и Грязнова.

Лицо Юргенса скривила брезгливая гримаса.

— Уберите эту дрянь, — приказал он гестаповцам и, к их несказанному удивлению, пожал двум русским руки. — Отлично! Зер гут! Я поехал.

Вслед за ним гестаповцы вывели под руки обескураженного горбуна.

А Юргенс ехал домой злой и в то же время торжествующий. Ожогин ошибался, думая, что провокацию организовал он.

Но если Ожогин мог ошибиться в том, кто является ее инициатором, то уж Юргенс безошибочно знал, что это дело рук начальника отделения гестапо Гунке. Какого дьявола этот Гунке лезет к людям Юргенса? У гестапо своих дел хватает, и незачем Гунке совать нос в дела «СС». А он совал и сует. Он хочет доказать, что сам умник, а остальные дураки. Хочет скомпрометировать Юргенса, подложить ему свинью, донести кому следует, что агентура Юргенса не проверена. Юргенс злобно покусывал губы. Хотелось заехать сейчас к Гунке и смазать его по физиономии. Пусть знает свою помойку и не лезет в чужую. В то же время Юргенс торжествовал. Не удалось старой галоше обвести его вокруг пальца. Сорвалось. В дураках остался Гунке, да еще в каких. Тоже — начальник гестапо. На что он рассчитывал? Думал, наверное, что Юргенс держит около себя всякую шантрапу вроде этого ею горбуна. И ничего Гунке умнее не придумал, как подослать под видом коммуниста такого идиота. «Из тюрьмы бежал.» Дурак, дурак! Да кто из здравомыслящих людей поверит, что из немецкой тюрьмы можно убежать? Где это видано? Ну, уж теперь этому горбуну не сдобровать. Гунке с него три шкуры спустит, хотя плохо ли, хорошо ли, но свою роль он сыграл.

Вернувшись домой, Юргенс решил было позвонить Гунке по телефону и «поздравить его», но потом раздумал. Пусть Гунке узнает о провале от своих же сотрудников и от того же горбуна. Юргенс принял и второе решение: Ожогину и Грязнову сказать, что они действительно помогли изловить коммуниста. Зачем им знать, что между гестапо и «СС» идет грызня.