Зачем ловеласу жениться

— Изабель, я такой, какой есть. У меня множество недостатков. Я очень люблю жизнь, друзей, семью… Мне нравится весело проводить время и нравится окружать себя милыми вещицами. Как бы я ни восхищался твоей тягой к благотворительности, я очень сомневаюсь, что когда-нибудь смогу разделить твое рвение. А политика меня совершенно не интересует, поэтому и место в парламенте совсем не прельщает. Я глубоко сожалею, что причинил тебе боль, и я готов всю свою жизнь посвятить искуплению своей вины. Только дай мне возможность.

Она попыталась высвободить руки.

— Но как ты…

— Успокойся, Изабель, прошу тебя. — В голосе его звучало отчаяние. — Дай мне сказать. Обещаю, потом ты сможешь оскорблять меня так, как тебе захочется. Я знаю, что заслуживаю этого. Но сначала выслушай меня. Дорогая, представь хотя бы на миг, что нынешнего утра не было. Представь, что не было лжи. Посмотри на меня.

Он ждал, когда она поднимет на него глаза.

— Посмотри же на меня, — повторил Тоби. — Посмотри на меня и постарайся увидеть во мне того, кем я на самом деле являюсь. И знай: я люблю тебя сильнее, чем могу передать словами. Даже сильнее, чем в состоянии осознать. Этого тебе не достаточно? — К горлу его подкатил комок, и он с усилием сглотнул его. — Скажи, Изабель, тебе достаточно меня такого, какой я есть?

Слезы катились по ее щекам. То ли слезы отчаяния, то ли слезы радости — не определишь. Черт бы побрал эти загадочные женские слезы!

— Ты сам не знаешь, чего ты просишь, — прошептала она.

Он сжал ее лицо в ладонях.

— Нет, знаю. Я прошу тебя любить меня так, как люблю тебя я. — Он поцеловал ее в губы. Он должен был почувствовать их вкус. Из-под ее трепещущих полузакрытых век по-прежнему струились слезы. — Хочу, чтобы ты любила меня самозабвенно, — он покрыл поцелуями ее лицо, — неистово, страстно, безумно…

Внезапно из горла ее вырвался стон, и, упершись ладонями в грудь мужа, она с силой оттолкнула его.

— Прости, Тоби. Прошлой ночью я подумала, что, возможно, я… Но сейчас, когда ты… — Она покачала головой и отвернулась. — Прости.

Вот он, вердикт, которого он так боялся. Она его не любит. По крайней мере не любит так, как любит ее он. Возможно, она любила его бескорыстно и самоотверженно — так, как надлежит истинному христианину любить ближнего своего. Но, увы, она не любила его так, как любил ее он.

Что ж, хорошо. По крайней мере он теперь это знал.

— Прости, — повторила она слабым голосом. Ненадолго воцарилось молчание.

— Что ж, я не стану тебя удерживать, — сказал наконец Тоби, отступая к столу. — Я знаю, что ты очень занята. Должно быть, спешишь на какую-нибудь встречу или на собрание. Но перед тем как ты уйдешь, я должен тебе кое-что сообщить. — Тоби взял со стола срочное сообщение, полученное этим утром, и потрогал пальцами сломанную печать. Неужели он прочел это сообщение всего несколько часов назад? — Мистер Йорк умер прошедшей ночью, — сказал он. — Или, возможно, сегодня рано утром. Точно не знаю. Во всяком случае, он находился здесь, в Лондоне. А близких родственников у него нет… — Тоби сжал кулак и ударил им по спинке стула. — Мы с матерью отвезем его тело в Суррей, на похороны.

— О, Тоби… — Изабель приблизилась к нему, а он, отвернувшись, уставился в окно. — Тоби, мне так жаль… Я знаю, как ты его любил.

— Действительно знаешь? — Он по-прежнему смотрел в окно. — Ведь даже я до сегодняшнего дня не знал, до какой степени любил его. Только сегодня я понял… Йорк был мне почти как отец. Поскольку же отца своего я совсем не помню, то выходит, что ближе Йорка у меня никого не было.

Бел потянулась к нему, чтобы взять его за руку. Но он, заметив это, поспешно скрестил руки на груди. Немного помолчав, он вновь заговорил:

— Так что теперь у тебя будет все, чего ты хотела. Я займу место в парламенте, и ты станешь влиятельной дамой. Дом остается в твоем распоряжении. Можешь устраивать в нем столько демонстраций или собраний своего общества, сколько тебе будет угодно. Ты можешь и вовсе превратить его в приют для бездомных, если пожелаешь. Мне все равно. Обозримое будущее я проведу в Суррее.

— Ты… ты бросаешь меня здесь? — В голосе ее прозвучала обида.

Что ж, пусть обижается. Сейчас он действительно хотел ее обидеть. Пусть почувствует хотя бы частицу той боли, что чувствовал он.

— Ты можешь предложить что-то получше? — Тоби направился к двери. — Прошу меня извинить, но мне сейчас действительно нужно ехать в лондонский дом Йорка. Люди, близко знавшие Йорка, желают с ним попрощаться, и я обещал матери…

— О, твоя бедная мама… — Бел бросилась к мужу и вцепилась в его руку. — Тоби, позволь мне поехать с тобой.

— В Суррей?

— Нет, я имела в виду… в лондонский дом Йорка. А поехать в Суррей я никак не смогу. Дело в том, что в пятницу… мне действительно необходимо провести демонстрацию. Приглашения уже разосланы. Поэтому я должна находиться в Лондоне. Не могу же я отменить демонстрацию…

— Конечно, не можешь, — сказал он с горечью в голосе. — Я прекрасно тебя понимаю, Изабель. Никто не требует от тебя, чтобы ты ехала со мной в лондонский дом Йорка или в Суррей. — Он бросил на нее взгляд, который, как он надеялся, был холодным и бесчувственным. — Увидимся как-нибудь. — Он повернулся лицом к двери.

Бел тут же шагнула вперед и преградила ему дорогу.

— Тоби, пожалуйста… Я не могу смотреть, как ты страдаешь. Я хочу помочь. Позволь мне поехать с тобой.

— Нет.

Она тяжело вздохнула:

— Но, Тоби…

— Нет, — повторил он твердым голосом. — Ты там не к месту. Это семейное дело, а не благотворительное мероприятие.

Глава 22

Тоби был младенцем, когда умер его отец. Он совсем его не помнил, и воспоминаний о матери в год ее траура у него тоже не сохранилось. Когда она упоминала сэра Джеймса Олдриджа, то неизменно делала это уважительно-бесстрастным тоном и всегда в прошедшем времени. Судя по всему, вдовствующая леди Олдридж очень уважала мужа и при его жизни.

А вот мистера Йорка она терпеть не могла. Мать и мистер Йорк постоянно находились в ссоре, неизменно находя для ссор все новые и новые поводы. Так было всегда — сколько Тоби себя помнил. В лицо друг другу они говорили колкости, а за глаза говорили и вещи похуже. И стороннему наблюдателю казалось: если их что-то и объединяло, то лишь взаимная неприязнь.

И никогда, до этого самого дня, Тоби не замечал очевидного.

Они любили друг друга.

Как же мог он этого не разглядеть? Тоби гордился своим знанием женщин, но, как оказалось, он ничего в них не понимал. Но с другой стороны, леди Олдридж никогда не была для него просто женщиной, потому что она была его матерью. Именно поэтому он никогда не искал у нее слабых мест. Он просто-напросто не хотел их видеть, не желал их замечать. И он всегда считал свою мать очень сильной женщиной.

Но только не сегодня. Сегодня она была совсем другой — бледной и смертельно уставшей.

— Мама, почему ты мне никогда не говорила? — Присев рядом с матерью, Тоби взял ее за руки. Они сидели в дальнем углу гостиной мистера Йорка. В комнате было довольно много людей, пришедших, чтобы отдать дань уважения покойному до того, как тело его перевезут в Суррей. Люди приходили и уходили. Они терялись, не зная, кому выражать соболезнования. У покойного не осталось близких родственников.

Тоби подал матери платок, и та, утирая слезы, прошептала:

— Ты считаешь, что я должна была рассказать тебе о своем любовнике? Тоби, я знаю, что мы с тобой очень близки. Но, право, есть темы, которые матери неудобно обсуждать с сыном.

В этом он не мог с ней не согласиться.

— И как давно вы…

— Очень давно.

— Несколько лет?

— Десятилетий.

Десятилетий? Тоби, нахмурившись, уставился на ковер, раздумывая, хочет ли он знать, сколько именно десятилетий.

— Не настолько долго, как ты, возможно, подумал, — сказала леди Олдридж, словно прочитав мысли сына. — Я никогда не изменяла твоему отцу.