Школа в Кармартене

– Да нет же, ты вспомни: он обещал сделать Кромвелю кровопускание!

– Ну и что?

– Но ведь если такой врач, как Змейк, собирается сделать пациенту кровопускание, это означает, что он доведен до последней крайности!

Совершенно случайно получилось, что пьесы первого курса вобрали в себя именно то, что следовало успеть сказать всему миру, пока еще школа существует. Взвалив эту ответственность на плечи первокурсников, Мерлин радостно оживился. Все, кто только попался ему под горячую руку, уже были засажены им шить занавес. Сначала его шили Рианнон, Блодвидд и Арианрод, которые искололи себе все пальцы. Потом на помощь явилась Лютгарда и, грубовато-добродушно отодвинув всех, сказала, что ей обметать этот носовой платок ничего не стоит. Расшивать его она, однако, не взялась, сказав, что так мельчить не умеет, поэтому сделали это Мак Кехт и невозмутимый шумерский доктор – они шили хирургическими иглами и хирургическим шелком, а когда нужно было обрезать нить, по привычке лаконично говорили друг другу: «Скальпель».

Кервин Квирт пришел на репетицию, смотрел не отрываясь, в одном месте даже заплакал, поправил спецэффекты и ушел.

Архивариус Хлодвиг с Элисом-ап-Гриффидом вывесили у входа в школу афишу. Это был шедевр средневековой миниатюры, над которым они трудились, не покладая рук, не одну ночь. Достаточно сказать, что образцом им послужило Евангелие из Келлса.

Накануне генеральной репетиции все, кто участвовал в пьесах, получили из рук Мак Кехта снотворный отвар, – чтобы хоть как-то проспать ночь, а не вскакивать и не мчаться босиком в одних рубашках друг к другу с криками: «Смотри, в той сцене лучше сделать так!!!»

На генеральной репетиции всплакнули хлебопечки, да так, что от сырости рухнул потолок в нижнем этаже. Мерлин только довольно кивал и говорил, что этой постановке предстоит потрясти основание мира, – что там какие-то потолки и перекрытия!

– А от хохота, это… ничего не обвалилось? – ревниво спрашивал он. – Нет? Что ж вы так? Недоработка.

Наконец наступил назначенный день. Все население Кармартена сошлось на главную площадь, где обещали театр. Первокурсники объявили, что будут показаны две пьесы – «О дочерях Ллейра, который вовсе не сошел с ума и не скитался безумный под дождем» и «О Макбехе, который вовсе не убивал короля Дункана», – и представление шло четыре часа подряд. Они вышли на сцену, где высоко над ними хлопал подобранный занавес, как будто огромная хозяйка развешивала у них над головой огромное белье. В первой пьесе по-всякому чудил старый взбалмошный король Ллейр: отдав кучу несообразных приказаний и много напутав и напортачив, он принимался вдруг спрашивать трех своих дочерей, кто из них как его любит. Старшие преувеличенно льстили ему, младшая же, Крейдиладд, отвечала, что любит его, как соль. Ллейр в гневе лишал ее приданого и изгонял.

– А ты не торопись, – говорил он французскому жениху, вставшему на защиту Крейдиладд и объявившему о своей готовности жениться на ней, – сперва послушай, чего лишаю я дрянную дочь! Теперь за ней не дам я Глиннский замок и замок в Пенфро. И, само собой, прекраснейших охотничьих угодий, где что ни шаг, то или порскнет заяц, иль куропатка из-под ног метнется, – от Тайна и до Пенгвайда, не дам. Не дам я стад овечьих, в изобильe покрывших все луга в Мохдреф-Эмрисе, да кстати, и лугов не дам. Еще не дам я мельниц, риг и сыроварен. И табуны коней на Аберфрау – сплошь белоснежных, с гривой шелковистой, – она теперь получит черта с два!..

Во время этой гнетущей речи француз тихо отходил и становился позади двух других женихов.

– Еще не дам я никаких служанок – ни швей, ни прачек, ни ткачих, ни птичниц, – и золота, которого полно в подвалах, в чанах там оно хранится, – так вот: ни чана золота не дам. Испанского вина не дам я тоже.

– О солнце мудрости, попутный ветер мой звездочет мне предсказал. Боюсь, что волею Аллаха нужно нынче мне отплывать. Душевно благодарен за истинный родник гостеприимства – и в Басре счастлив видеть вас всегда, – говорил араб, прикладывал пальцы ко лбу, к губам и к сердцу и быстро исчезал, бросив в сторону: – Три дочери в семье и нету сына – есть от чего рассудок потерять!

– Где ритуал извечный не блюдется, напрасно процветания искать, – обтекаемо начинал китаец. – Мне больно видеть, как ученье Дао здесь грубо попрано и дочь отцу перечит, словно Сунь У-кун Ша-сэну! [39]Я не могу здесь доле оставаться и, сунув руки в рукава, смотреть, как оскверняются законы Неба! Сверчок мой тоже здесь затосковал.

Сверчок оказывался загнан в домик из тыквы-горлянки, оправленный серебром, и запрятан в рукав. Китаец с поклонами отступал к выходу.

Затем наставала очередь француза, который, переждав всех, трепетно подтверждал свое желание составить счастье Крейдиладд.

– Я честно размышлял, пока внимал речам с подробным перечнем всего, чего лишились мы по воле Божьей. И понял: без всего мы обойдемся, лишь друг без друга трудно нам прожить.

Затем Ллейр делил королевство между двумя старшими дочерьми и вскоре оказывался на улице. Ллевелис играл старого Ллейра, сильно намекая манерой игры на Мерлина, копируя и походку, и все ухватки. Весь город млел от счастья, потому что Мерлина так же хорошо знали в городе, как и в школе. Но почему-то после первой минуты пребывания Ллейра в изгнании всем становилось до слез жалко упрямого вздорного старикашку. Было что-то пронзительное в том, как он поднимал из пыли медную монетку и огорчался, видя на ней свой собственный профиль – монеты такой чеканки были выведены из обращения. Все его несусветные глупости начинали казаться безобидными чудачествами, его изгнание – страшной несправедливостью и большим личным несчастьем каждого. Ллейр пробовал полученную в качестве милостыни похлебку и понимал, что это очень невкусно без соли. Тогда, разочарованно опуская ложку, он говорил:

Тут на лице Ллевелиса появлялось такое выражение, что начинали рыдать все, от мала до велика. После многих странствий старому королю удавалось разыскать Крейдиладд, ставшую королевой Франции, французы посылали войска, чтобы приструнить злых дочерей, и в конце концов Ллейр водворялся было вновь на троне, некоторое время ерзал там и наконец сползал со словами: «Ну ладно. В государственных делах, конечно, смыслю я поболе зятя, однако дождь моих благодеяний не может вечно орошать поля народа моего, а посему я перейду, пожалуй, на лежанку». Бешеные хлопки были наградой Ллевелису за эти слова. В финале пьесы не было ни одного убийства, ни одного самоубийства и ни одной смерти от естественных причин.

Содержание второй пьесы было еще проще. Во времена шотландского короля Дункана отчаянно бесстрашный и обаятельный военачальник Макбех с своим кузеном Артуром МакБрайдом услышали в нехорошую ночь прорицание ведьм, из которого следовало, что одному из них суждено в будущем стать королем, а другому – породить еще каких-то знаменитых королей. Они приписали все это своему пьяному бреду и некоторое время потешались над происшедшим, в шутку обращаясь друг к другу с соответствующими титулами, прежде чем совершенно выкинули это из головы. Вскоре Макбех одержал для короля Дункана победу над повстанческим кланом во внутренней распре и ожидал награды. В это время король Дункан, думая о том, что он уже стар и скоро будет не в состоянии править, решил сделать Макбеха королем и передать ему трон. Для этого он срочно призывает его к себе. Такая срочность пугает Макбеха. Он вспоминает разные свои прегрешения и шалости, уверенный, что король собрался покарать его за прежние неблаговидные поступки. Затем они с МакБрайдом припоминают, что могли навредить себе в глазах короля тем, что трезвонили повсюду о дурацком пророчестве, согласно которому Макбеху суждено занять трон Дункана. Король Дункан вызывает у них суеверный страх. Они бегут на войну за южные рубежи и проводят там несколько лет. Все эти годы Макбех совершает неслыханные подвиги, захватывает целые поселения и проявляет ошеломляющий героизм, однако сам в душе считает себя трусом, поскольку бегает от короля. Наконец, освободив из плена одну королевскую родственницу, он твердо решает, что долее скрываться не по-мужски, и заставляет себя шагнуть навстречу опасности: сопровождая девушку, он возвращается в замок Дункана в Бинн-Шлейве.

39

Сунь У-кун, несносный Царь обезьян, имел обыкновение бранить всех, не стесняясь в выражениях. Ша-сэн – один из его спутников в путешествии на Запад, описанном в романе У Чэн-эня «Си Ю Цзи» («Путешествие на Запад»).