Школа в Кармартене

– Как окажетесь на месте, сразу никуда не бегите… с места в галоп. Замрите и осмотритесь, это вам не лужайка перед домом Куланна, – веско прибавил Курои.

Почему, собственно, лужайка перед домом Куланна должна была служить примером безопасного места, Гвидион и Ллевелис так и не поняли, поскольку Курои приложил к ним силу, а когда эта сила перестала действовать, кинетическая энергия уже оказалась такой, что они мигом ощутили себя в очень неприятном месте. Потеки сырости на стенах, дымный свет полутора коптящих факелов, и, как сказал Ллевелис про все остальное, «или здесь очень низкий потолок, или очень высокий пол». За приоткрытой дверью спорили голоса.

– Это чистая формальность. Преступник слишком высокого рода, мы должны сопроводить его смерть всеми бумагами, – дребезжал кто-то.

– Я не могу констатировать смерть, если он жив. Добейте его, и я констатирую, – возражал ровный голос.

– Где жив, где он жив? – стук чего-то об пол. – Чем я, по-вашему, здесь занимаюсь – клопов давлю?

– В самом деле, вы сомневаетесь в профессионализме… мастеров этого цеха? – спросил тихий голос.

– Нет, я не хочу давать повод усомниться в моем профессионализме, – холодно отвечал все тот же голос, который рекомендовал добить.

– Господи, ну что за щепетильность! За моим личным врачом послали?

– Уже идет, милорд.

Ллевелис с Гвидионом тоже услышали шаги и только-только успели втиснуться за пирамиду из бочонков. Исполненный важности личный врач просеменил по коридору и скрылся за дверью. Через минуту из-за двери послышалось:

– Ну что ж, я готов констатировать смерть.

– Да, это в русле вашего метода, доктор Гленворт: недавно вы, помнится, определили чуму при сенной лихорадке. Конечно, продолжая эту традицию, очень уместно будет констатировать смерть, имея перед собой живого индивида.

– Это смешно, милорд: ну да, сейчас он жив, но сколько, по-вашему, он протянет, в его состоянии? Две, три минуты?..

– Да, в ваших руках он действительно протянет примерно столько, сколько вы говорите. Я даже не дам ему и двух минут, – с неописуемым злорадством сказал другой медик.

Последовала быстрая и непонятная медицинская латынь, с обеих сторон прозвучавшая довольно резко.

– Нам нужно заключение о смерти, – умоляюще прервал палач.

– Ну что ж, я очень рад. У вас есть доктор Гленворт, он все подпишет. И заключение о смерти живого пациента, и отчет о состоянии здоровья трупа. А я с вашего позволения удалюсь, – и быстрые шаги направились к приоткрытой двери.

– Я не позволю бросать мне такие обвинения! – вскипел Гленворт. – Можно подумать, что вы способны продлить это номинальное состояние жизни!..

– Это вы продлеваете номинальное состояние жизни, – с сарказмом возразил другой врач. – Я же, говоря о жизни, обычно подразумеваю полную репрезентацию всех жизненных функций.

– То есть он у вас сейчас станет ходить, разговаривать?.. – Гленворт сказал это настолько язвительно, что Гвидион и Ллевелис переглянулись в темноте за бочонками, пытаясь отогнать мысль о том, как же должен выглядеть предмет спора.

– Именно, – хладнокровно сказал второй врач.

– Ну это уже, знаете, слишком!..

– Отчего же слишком? – перебил всех долго молчавший тихий голос. – Пусть наш новый лекарь продемонстрирует, о чем он говорит. Лично мне тоже кажется, что этот человек мертв, но я рад буду ошибиться. В конце концов, может быть, Богу не угодно, чтобы этот заключенный умер!..

– Если я преуспею, смогу я рассчитывать на должность вашего личного врача? – с холодным интересом спросил второй медик.

– Тогда мы рассмотрим этот вопрос.

– Если вы преуспеете, я сам откажусь от должности в вашу пользу, – хмыкнул личный врач. – Передам вам всю свою лондонскую практику… и выдам за вас свою дочь впридачу.

– Последние две вещи излишни, – после некоторого обдумывания сказал второй медик. – Принесите мне, пожалуйста, магнезию, беладонну, три унции марганца, мои инструменты, пятипроцентный раствор шеффилдской соли, пчелиный воск, лахезис, травяные экстракты из левого ящика бюро и коробочку из-под мыльного корня, там же.

По коридору прошел слуга. Он бормотал вслух, повторяя весь список, чтобы не забыть.

– Это смехотворно, – говорил тем временем за дверью доктор Гленворт. – Что это за средства? О доброй половине из них я впервые слышу. Что это за шарлатанство?

– Если все, о чем вы не слышали, считать шарлатанством, доктор Гленворт, то девять десятых человечества должны сидеть за мошенничество.

– Мы никогда не вылезем из-за этих бочек, потому что они все время будут ходить туда-сюда, – прошептал Ллевелис. Действительно, по коридору засновали слуги, выполняя новые распоряжения:

– Киноварь не нужно. Виола одората и арсеникум не в той концентрации. Это вообще унесите. Бриония, гидроциан, эквизетум, тринадцатипроцентный раствор. Отойдите, милорд.

– Представляю себе, как вы заинтересованы в моей должности, если готовы кривляться и разыгрывать тут перед нами чудо святого Антония, хотя исход заранее известен!

– Прошу заметить, не я затеял этот спор. Лично мне одинаково противны вы, противен этот пациент и противно здесь находиться. Теллюриум, аурум йод и сангвинария, не смешивая. Физостигма ортика, спигелия, селениум. Что вы мне даете? Я сказал «селениум»? Оговорился. Литиум.

Через какое-то время тот же голос спросил:

– Как его зовут?

– Лорд Чарльз Хьюго Кэмпбелл, – услужливо подсказал палач.

– Милорд Кэмпбелл, как вы себя чувствуете?

– Превосходно, – ответил новый голос. Раздался резкий стук табуретки об пол, шорох и противоречивые возгласы. – Я бы съел чего-нибудь.

– В этой обстановке? – брезгливо удивился исцеливший его. – Она не отбивает у вас аппетит?

– Что это значит? – спросил искаженным голосом доктор Гленворт.

– Это значит, дорогой коллега, что я в таком случае могу провести процедуру асфацелляции тканей, восстановление кровообращения, обычного цикла обмена веществ и работы всех жизненно важных органов, в то время как вы можете констатировать смерть. С чем вас и поздравляю, – отозвался его соперник.

– Слушай, это Змейк! – сказал вдруг Гвидион.

– Где?

– Второй лекарь, не Гленворт, это Змейк. Это его голос.

– Да ты что, не может быть.

Немного погодя из двери вышло трое людей.

– А признайтесь все-таки, – игриво говорил тот, что шел впереди, – как вам это удалось? Может быть, палач небрежно отнесся к своим обязанностям и плохо поработал?..

– Палач поработал превосходно, я лично могу это засвидетельствовать, – брезгливо сказал Тарквиний Змейк, потому что это был он, и он очень мало с тех пор изменился. – Дело не в том, что у вас плохой палач, а в том, что у вас неплохой лекарь.

– Да, должен признать. Что же до палача, то, по-моему, он вовсе не был превосходeн. Откровенно говоря, это отвратительная жестокость, – отозвался его небрежно одетый собеседник. Лицо его, в особенности рядом с правильными чертами лица Змейка, да и Гленворта, могло бы показаться резко непривлекательным, но оно все освещалось внутренним светом: сияющие глаза, казалось, никогда не гасли, отсвет этого блеска ложился на весь его облик; щеки его пылали, и каждый раз, когда он говорил, в голосе его звучала непреодолимая, непоколебимая страсть.

– Но… что теперь делать с Кэмпбеллом? Ведь он все ж таки государственный преступник, враг республики! – сдавленно сказал Гленворт.

– Я понимаю, что вам хотелось бы избавиться от всякого напоминания о том, как вы были посрамлены, – язвительно сказал Змейк. – Один человек тратит уйму времени и сил на сборку сложнейшего механизма, а другой придет и шарахнет по нему кувалдой. А впрочем, делайте, как знаете. Милорд, мне хотелось бы поговорить о моем новом назначении.

– Нет-нет! – воскликнул неопрятно одетый человек с оригинальной внешностью. – Разумеется, не трогать. Вернуть, что было конфисковано, и отпустить. Ведь это было чудо! Это Провидение Божие!