Школа в Кармартене

Ллевелис слонялся по школе, страдая, с таким видом, как будто он умирает, и не понимал, чего ему недостает. Он немножко послушал под дверью хранилища.

– Как общее правило следует принять: отсутствие приметы не доказывает, что памятник создан ранее возникновения этой приметы, – бубнил архивариус. – В Ирландии в середине XVIII века стихи поэта с хорошей профессиональной выучкой можно было смело датировать 1300 годом. Со мною в Гейдельберге учился Франц Штучке, который вписал в поэму Тита Лукреция Кара «О природе вещей» несколько прелюбопытных фрагментов. Во многих даже и научных изданиях они до сих пор там находятся.

Тоска Ллевелиса не имела ясных причин. Гвидион был на фармакологии у Змейка, Керидвен пошла подлизываться к Курои, чтобы тот доверил ей произвести небольшой камнепад в одном безлюдном ущелье. Ллевелис поплелся дальше и добрел до моста возле входа в библиотеку, где Сюань-цзан, щурясь на солнце, проверял у учеников знание «Ли Цзи» – «Заметок о ритуале». Ллевелис влез на перила моста и сел там, как на жердочке.

– Следуя за учителем, ученик не перебегает дорогу, чтобы поговорить с другими. Завидев учителя на пути, спешит навстречу, становится прямо, складывает руки в приветствии. Учитель заговорит с ним – отвечает, не заговорит с ним – поспешно отходит назад, – говорил Афарви.

«Ишь, как этому учителю все угождают, – раздраженно подумал Ллевелис. – Ничего. Обойдется».

– Спрашивая учителя о науках, – встают. Спрашивая о постороннем, – встают, – продолжил Эльвин.

«Так всю жизнь простоишь, – критически подумал Ллевелис, – перед этим учителем».

– Завидев равного, не встают. Принесли свечи – встают. Принесли пищу – встают. Свечи не видят догорающими. Перед уважаемым гостем не цыкают на собаку. Отказываясь от пищи, не плюются.

– На боевой колеснице не исполняют поклон, – вздохнув, сказала Тангвен. – Надевая доспехи, не нарушают выражения лица. В повозке не разговаривают громко, не показывают куда попало рукой. Когда подносят в дар пленного, ведут его за правый рукав.

Абсурдность происходящего вяло заинтересовала Ллевелиса.

– Если гость добавляет что-либо в суп, хозяин извиняется: «Прошу прощения, что не смог угодить».

– Когда за дверью две пары туфель: слышны голоса – входят, не слышны голоса – не входят.

«Когда у Мерлина под дверью две пары туфель, – подумал Ллевелис, – это значит, что он где-то по рассеянности надел две пары – свои и чужие».

Ллевелис закусил губу. Отношения с директором у него в последнее время были напряженными. Поскольку ему нужно было почаще наблюдать манеры Мерлина для пьесы, где в исполняемой им роли короля назревала мощная пародия на директора, он, бывало, крался за ним тихой сапой. Мерлин обыкновенно в таких случаях замечал его и отправлял на отработку.

Однажды, когда Ллевелис принес Мерлину заданный им трактат по истории Британских островов, Мерлин скептически оглядел его вместе с трактатом, даже обошел кругом и сказал:

– Что вы мне голову морочите? Из-за ерунды отлыниваете от дела, которое вообще-то могло бы, при известном прилежании, и обессмертить!..

Кого или что оно могло бы обессмертить, Мерлин не сказал. Ллевелис открыл было рот, чтобы пообещать впредь уделять истории больше времени, но Мерлин продолжал:

– Вот вы тут пишете трактаты всякие… не лучше Гальфрида Монмутского, между прочим, пишете… а репетицию-то пьесы вчера и пропустили! Ну, куда это годится?..

– У Мерлина всегда семь пятниц на неделе, – жаловался Ллевелис Гвидиону, – а на этой неделе было восемь!

– Я не могу повиснуть вверх ногами, поскольку в юбке я, то бишь в килте, – напомнил МакКольм в ответ на предложение Мак Кархи повиснуть на верхней декорации с кинжалом в зубах и, раскачавшись, перелететь на декорацию, изображавшую крепостную стену.

– Вы будете в штанах на постановке, – возразил Мак Кархи.

– Что у вас за дикие фантазии?.. Ах, да, тогда же все носили штаны! – хлопнул себя по лбу шотландец. – Да… пещерные люди, – добавил он с порицанием.

– Тогда давайте эпизод с побегом, поскольку вы сегодня без штанов, – предложил Мак Кархи. – Поскольку вы в килте, имел в виду я.

…В полевом шатре Макбеха шел разговор за бутылкой старого шотландского виски. МакБрайд, которого играл Горонви, очень живо, но не совсем уже внятно говорил:

– Мой друг Макбех, о черт! что за победу ты одержал на склонах Кнокан-Бан! Я думал, нас с тобою в этой битве, ей-ей, покрошат в мелкий винегрет! Теперь король наградами осыплет тебя, как пить дать, – будешь весь в парче.

– Какого черта весь в парше я буду? – рассеянно переспросил Макбех.

В шатер засунулся воин – этого безымянного воина играл Лливарх: он очень выкладывался в этой роли.

– Сюда какой-то бешеный гонец примчался вскачь – весь в мыле и без шлема. Меня обдал он грязью, и к тому же в шатер войти он просит дозволенья.

Входил невероятно мрачный и зловещий Гонец, – его играл Клиддно, и играл отлично:

– Привет тебе, Макбех, ковдорский тан! Рассиживаться нечего здесь, в Кнокан. Хватай коня, скачи во весь опор, не нагибайся, обронив перчатку или другую мелочь, не сходи с седла всю ночь, срезай дорогу всюду, где только можно срезать, и прибудешь к рассвету в замок Дункана в Бинн-Шлейве. Подъедешь прямо к дому короля…

– Грязищей всех обдав, как из ушата, – вставил воин.

– …Там ждут тебя с великим нетерпеньем. Сам Дункан повелел тебе сказать, чтобы предстал ты перед ним не позже, чем утром протрубит пастуший рог.

С этим Гонец покидал шатер.

– Послушай, друг МакБрайд, мое чутье мне говорит, что вряд ли старый Дункан внезапной воспылал ко мне любовью; там, верно, всплыло дело то, по пьяни… негоже было пропивать в трактире тот меч, будь он неладен, что король вручил мне в знак признанья и приязни. Проклятье! А что, если те девицы, с которыми поладил я так ловко в Гленнрат, уже дошли до короля и жалобу к его стопам сложили, что я жениться должен на обеих?.. Они из благородного сословья, и как теперь отвяжешься от них?..

– Мне вот что мнится, милый мой Макбех: все дело может быть гораздо хуже, – медленно проговорил МакБрайд, почесывая крепкий затылок. – Сразив МакРори в поединке в Кнокан, ты стал ковдорским таном. Так ведь, брат? А помнишь ли былое предсказанье мегер буйнопомешанных с котлом, которое сперва мы оборжали? Теперь твоя судьба стать королем. А мы с тобой еще на всех попойках болтали вслух об этом прорицанье – вот, мол, умора! Славно упились! Привидится ж такое с перепоя!.. Ну, дело и дошло до короля.

Они синхронно посмотрели друг на друга.

– А Дункан, он характером суров, – медленно проговорил Макбех, – и славится в стране рукой тяжелой…

– Вот именно. И он предупредить намерен исполненье прорицанья. И нас с тобой в солянку покрошить. С тебя начнет, мной кончит, – знамо дело. Твое решенье?

– Так, берем коней, что повыносливей, покрепче в холке, и в точности, как описал гонец, но в противоположном направленье сейчас с тобой поскачем мы, МакБрайд. Чтоб в гривах знай посвистывал бы ветер.

– Куда бежим?

– Махнем-ка на войну. Там армии на юге копошатся, за валом этим… знаешь этот вал… защитный? Вот за ним полно народу, там рубятся все в битвах день и ночь – круитне, кимры, корнцы, Дал Риада… Клубятся стяги, люди, дым костров, в портянках так и хлюпает от крови. Спокойно там мы все пересидим и носу не покажем зря оттуда.

– Вы попадете в подвал под арсеналом, – Курои приблизил свой палец к носу Ллевелиса, чтобы тот сосредоточился. – Я заберу вас из зала парламента, – и через шесть часов, не раньше, мне надо еще извлечь из Фанагории третий курс. В зале парламента поверху идет деревянный балкон, галерка, – там и ждите. Я буду около семи. Ваша задача в месте попадания – определить текущую дату с точностью до года, месяца и числа. Любым способом.

– Судя по тому, как нас нарядили, это пуританский семнадцатый век, – буркнул Ллевелис.