Часы-убийцы

– Упомянул, конечно.

– Но это же не...

– Это именно тот Питер Стенли, который с двенадцатого по четырнадцатый год был вашим предшественником в Ярде. Он сейчас здесь, в этом доме. Как раз о нем я и хотел вас расспросить. До меня дошли слухи, что ему пришлось уйти в отставку, но подробностей я не знаю.

Угрюмо уставившись глазами в камин, Хедли ответил:

– Ему "дали отставку", потому что он застрелил безоружного человека, не оказавшего к тому же сопротивления при аресте. И еще потому, что он, не имея на то оснований, поспешил с арестом, хотя старина Эймс еще не успел выяснить все подробности. Я хорошо это помню, потому что как раз тогда при реорганизации Ярда получил повышение в должности. Вообще говоря, винить в случившемся надо не только Стенли. Во время войны он был на передовой, и ему – с его нервами – не следовало бы давать в руки и пугач. Собственно потому он и отделался отставкой. Фактом является, однако, то, что некий Хоуп, разыскиваемый полицией за какую-то финансовую аферу и смирный как овечка, получил четыре пули в голову. – Хедли недовольно поморщился. – Не нравится мне все это, Фелл, абсолютно не нравится. Почему вы не сказали, что Стенли замешан в эту историю? В Ярде... не придут в восторг, если газеты поднимут шумиху. Что касается нашего друга Стенли... – инспектор умолк и зажмурился.

– Сейчас у нас есть более срочные проблемы, старина. Что еще сообщил Эймс?

Хедли с явным усилием отвлекся от своих мыслей.

– Ну, насколько я понял... да нет, это ерунда. Но чтобы такое случилось именно сейчас, за месяц до моего выхода на пенсию... Такое уж мне везение, черт бы его побрал! Ладно, на чем мы остановились? Тут и всего-то немного:

"В дополнение к рапорту от 1 сентября сообщаю: в настоящее время я могу убедительно доказать, что женщина, убившая 27 августа текущего года Ивена Томаса Мандерса, служащего универмага "Гембридж", проживает по адресу: Линкольне Инн Филдс, 16. Как уже сообщалось в рапорте от 1 сентября, на основании полученной мною информации.

– У вас есть этот рапорт?

– Есть. Слушайте дальше:

"...Я снял комнату на Портсмут-стрит, 21 – угол Линкольнс Инн Филдс, по соседству с трактиром "Герцогиня Портсмут", под видом опустившегося, страдающего запоем часовщика. Отдельный зал этого заведения часто посещается мужчинами и одной из женщин, проживающих на Линкольнс Инн Филдс, 16; две другие женщины из того же дома покупают пиво обычно с улицы..."

– Кстати, – остановился Хедли, – сколько женщин живет в этом доме?

– Пять. Трех вы уже видели. Кроме них есть еще мисс Горсон, что-то вроде экономки под началом у тетушки Стеффинс, и горничная, имени которой я не знаю. Держу пари, что с улицы пиво покупают именно они. Хорошо бы выяснить, кто из остальных трех любит посидеть в "Герцогине Портсмут". С этим заведением и я знаком. Фешенебельным его не назовешь, но обстановка там уютная... Итак?

"Два дня назад (2 сентября) мой информатор (прошу меня извинить, но имени его я пока не могу сообщить) разыскал меня и заявил, что знает, кто я и каковы мои намерения. Он предложил дальнейшую помощь, отказавшись объяснить, какими мотивами при этом руководствуется. По его словам, он видел у одной женщины две вещи, фигурирующие в списке украденного из универмага (полный список этих вещей приложен к рапорту от 28 августа). Эти две вещи: платиновый браслет с бирюзой, стоимостью 15 фунтов, и сделанные в начале восемнадцатого века карманные часы в золотом корпусе с надписью: "Сделал Томас Книфтон из Лотбери", принадлежащие И. Карверу м выставленные на рекламной витрине "Гембриджа". Мой информатор сообщил также, что вечером 27 августа видел, как та же женщина сожгла в камине испачканные кровью коричневые лайковые перчатки".

– Ну и ну! – вырвалось у Фелла.

– Да, видимо, в порядке домашней уборки. Совершенно очевидно, что какой-то человек хочет отправить кого-то другого на виселицу и ради этого готов пойти на тайную сделку с полицией. Только это еще не все. Слушайте дальше:

"Должен сказать, что до этого разговора ситуация выглядела следующим образом: мой информатор готов был предстать свидетелем на судебном процессе, но не хотел предварительно дать формальные показания, на основании которых мы могли бы потребовать ордер на арест, заявляя, что всю ответственность за арест должна взять на себя полиция..."

– Неглупый парень или, может быть, неглупая женщина, – прокомментировал Хедли. – Мне приходилось на своем веку встречать таких фискалов-любителей, но, должен сказать, что они производили исключительно мерзкое впечатление. Или, может быть, все было заранее задумано как ловушка? Сомневаюсь. Ну, тут еще есть вот что:

"Я предложил моему информатору помочь мне тайно проникнуть в дом, чтобы на свой страх и риск осмотреть подозрительные вещи и получить улики, достаточные для выдачи прокуратурой ордера на арест..."

– Это уже безумие! Как можно даже писать о таком в рапорте! Если бы об этом стало известно, каждый болван-журналист полгода поносил бы нас. Бедный наивный Эймс! Но главное еще впереди:

"...Однако, хотя ему и понравилась моя идея, он, опасаясь скомпрометировать себя, отказался оказать мне активную помощь. В результате я решил провести операцию собственными силами.

Сегодня, непосредственно перед тем, как я начал писать этот рапорт, события приобрели исключительно удачный для меня оборот. Один из жильцов дома (не мой информатор), пообещав дать мне свой поношенный костюм, предложил зайти за ним попозже вечером. Под различными предлогами я познакомился со всеми жильцами дома; в данном случае, воспользовавшись тем, что у нас примерно одинаковый рост, я попросил какой-нибудь старый костюм..."

– Речь, разумеется, о Боскомбе, – кивнул Фелл. Затянувшись, он задумчиво выпустил клуб дыма, расплывшийся над рапортом Эймса. – Если хотите знать, Хедли, все это мне очень не нравится. Дурно как-то пахнет. Может, Эймс и усмотрел в таком предложении просто причуду богатого джентльмена, но из-за этого он и умер. Хотел бы я знать, какое свинство готовили ему Боскомб и Стенли. И эти новые неясные следы бегут параллельно следам Джекки-потрошительницы...Боскомб не из тех, кто раздает свою старую одежду всяким бродягам. Скорее он хорошенько отчитал бы такого попрошайку и вышвырнул его вон. Похоже, что они со Стенли разыгрывали какую-то заранее хорошо продуманную игру. Есть там что-нибудь еще?

Хедли пробежал глазами конец рапорта.

– В основном это все. Пишет еще, что договорился встретиться с мистером X..., своим благодетелем, поздним вечером и излагает свой план. Он собирался зайти к Боскомбу, получить костюм, спрятаться, сделав вид, что ушел, а потом устроить маленькую экскурсию в комнату подозреваемой. Выражает надежду, что начальство простит ему небольшое нарушение законности... На кой черт надо было это писать? Рапорт составлен 4 сентября, в пять часов дня. Подпись: Д. Ф. Эймс... бедняга!

Наступила тишина. Хедли бросил на стол рапорт и, только сейчас заметив, что держит в руке сломанную почти пополам гитару, отшвырнул ее в сторону.

– Вы правы, Фелл. Что-то тут действительно дурно пахнет, но не могу пока только понять, откуда идет душок. Может, – потому, что у меня еще слишком мало конкретных фактов. Итак...

– Надеюсь, вы уверены, что рапорт написан самим Эймсом? – перебил Фелл.

– Что? Конечно. Никаких сомнений. Даже если бы я и не знал его почерка, так он сам передал мне рапорт из рук в руки. Разумеется, он и писал его. И что бы там я ни говорил, мне не хочется, чтобы у вас создалось впечатление, будто Эймс был каким-то дурачком. Ни в коем случае. Какие-то основания изложить все это у него были, так что...

– А чувство юмора у него было? – невинным тоном поинтересовался Фелл. – Он, случайно, не любил немного, – разумеется, безобидно, – пожонглировать фактами?

Хедли погладил подбородок.

– Если даже так? Полагаю, однако, что чувство юмора не было у него настолько гипертрофированным, чтобы выдумать историю о сжигающей окровавленные перчатки женщине, лишь бы посмешить весь Скотленд Ярд. Послушайте, – почти умоляюще обратился он к доктору, – вы-то сами не сомневаетесь в том, что Джекки-потрошительница где-то здесь, в доме?