Часы-убийцы

– Хо-хо, это же настоящие раритеты, Хедли! Просто удивительно, что музей Гилдхолла не постарался прибрать их к рукам. Клепсидра – старинные водяные часы! Ведь первые часы с маятником появились в Англии только в 1640 году. А это, если не ошибаюсь, устройство, придуманное браминами задолго до возникновения христианской культуры. Его принцип действия... – Фелл резко повернулся к инспектору. – И не говорите, что я бесцельно трачу время! Полагаю, вы и сами заметили, что бедняга Эймс был заколот часовой стрелкой? Заметили?

Рывшийся в своем портфеле Хедли положил на стол два продолговатых конверта.

– Часовой стрелкой, говорите? Не знал... – Он невидящим взглядом уставился на камин. – Часовой стрелкой! – резко взмахнув рукой, чуть, не выкрикнул он через мгновение. – Вы уверены? Дичь какая-то! Почему, ради всех святых, именно часовой стрелкой?! Кому, черт возьми, мог прийти в голову такой способ убийства?

– Убийце, во всяком случае, – ответил доктор, – и как раз это пугает меня. Вы правы, Хедли. Нормальному человеку вряд ли придет в голову отвинтить часовую стрелку и воспользоваться ею вместо кинжала. Но кто-то в этом доме увидел башенные часы, над которыми работал Карвер... – Он на короткое время прервал ход своих мыслей, чтобы в общих чертах рассказать Хедли о краже часовых стрелок, а потом продолжал: – Какой-то наделенный дьявольским воображением человек увидел в часах инструмент, в буквальном смысле слова приближающий к могиле. Надо носить в себе что-то сатанинское, чтобы такими глазами смотреть на самый обычный предмет. Вид стрелок напомнил ему не о свидании, обеде или визите к зубному врачу. Нет, этот человек увидел лишь тонкий стальной стержень длиной в десять дюймов с острием на конце, стержень, которым отлично можно нанести смертельный удар. А потом, не колеблясь, нанес, его.

– Ну, вас уже понесло! – сказал Хедли, сердито постукивая кулаком по столу. – Почему, кстати, вы все время говорите "этот человек", словно не знаете, идет речь о мужчине или о женщине? Из рапортов Эймса и всего, что известно о случае в универмаге, следует...

– Что нам надо искать женщину? Конечно, мы исходим из такого предположения, и я говорю "этот человек", потому что так удобнее. Заметьте, однако, что этот парень – еще раз повторяю, наш будущим главный свидетель – сказал: "Я видел на нем следы позолоты". Вы скажете, это бред? Нет!

– Ну, с равным успехом его слова можно было бы отнести, скажем, к часовому механизму! – фыркнул Хедли. – Ведь у этого парня все перепуталось в голове, он галлюцинирует. Надеюсь, вы не начнете вскоре уверять меня, что какие-нибудь часы ожили и прогуливались по крыше?

– Все может быть, – пробормотал Фелл голосом, в котором чувствовалась нарастающая тревога. – Ну, ну, не вижу тут повода ухмыляться. Насколько могу судить, мы должны понять ход мыслей исключительно интеллектуальной личности и не продвинемся ни на шаг, пока не сообразим, почему было использовано именно такое оружие. Какой-то смысл, черт возьми, в этом есть! Должен быть... А ожившие часы?.. Скажите, вас никогда не поражало, что в поэзии, литературе да и в обыденной речи часы – единственный неодушевленный предмет, к которому мы, словно это само собой разумеется, относимся, как к живому существу? У всех литературных часов есть свой "голос", а зачастую они даже говорят человеческим языком. Напевают колыбельные, вызывают духов, обвиняют убийц. Часы – ключ к целому ряду театральных приемов, символ смерти и возмездия. Что делали бы без часов авторы детективных романов? В комедии же часы с кукушкой способны всегда и везде вызывать громкий смех публики. Достаточно маленькой птичке выскочить и прокуковать, как люди заходятся от смеха. Почему? Потому что часы с кукушкой – пародия на то, что все мы воспринимаем всерьез, на возвышенную торжественность времени и часов. Представьте себе привидение, возвещающее, что оно вернется, когда часы прокукуют полночь... До некоторой степени это пояснит вам мою мысль.

– Очень любопытно, – скучающим голосом проговорил Хедли. – Однако сначала я хотел бы услышать, что сегодня ночью произошло в этом доме. И желал бы составить собственное мнение, потому что, знаете ли, все эти метафизические рассуждения...

Фелл, тяжело соля, вытащил из кармана старенький портсигар.

– Одним словом, вам нужны доказательства того, что все мною сказанное не высосано из пальца? – спросил он спокойно. – Отлично. Почему украдены обе стрелки часов?

Хедли невольно крепче ухватился руками за ручки кресла...

– Спокойно, спокойно... я же не сказал, что кто-то еще обязательно будет заколот. Попробуем подойти к вопросу с другой стороны. Пожалуй, на свете мало вещей, с которыми мы имеем дело чаще, чем с часами; однако едва ли вы сможете, не взглянув на них, с абсолютной уверенностью ответить на такой вопрос; какая из стрелок находится снаружи, ближе к стеклу часов, минутная или часовая?

– Ну... – протянул Хедли, пробормотал что-то себе в усы и вытащил свои часы. – Гм-м. Минутная снаружи, по крайней мере в этих часах. Да ну конечно же, черт побери! Она и должна быть снаружи – просто в силу здравого смысла! Она ведь должна описывать большую дугу... Верно. Ну и что?

– Именно так. Большая, минутная стрелка ставится снаружи. Между прочим, – с угрюмым лицом продолжал Фелл, – инспектор Эймс был заколот минутной стрелкой. Далее, не знаю, приходилось ли вам в детстве провести несколько самозабвенных часов, разбирая любимые отцовские настенные часы, чтобы попробовать научить их бить тринадцать раз. Если приходилось, вы должна знать, как трудно снимать стрелки... Для убийства Эймса, как видно, нужна была только большая стрелка, а ее можно снять, не трогая другой, меньшей. Зачем же было тратить время и силы, чтобы снять их обе? Для таких часов это довольно сложная операция, и я никак не могу поверить, что она была проделана только из любви к искусству. Но тогда зачем же?

– Чтобы получить запасное оружие? Доктор покачал головой:

– Тут-то и загвоздка. Если бы так, проблемы бы не существовало. Однако на глазок длина минутной стрелки – примерно девять дюймов. Следовательно, с учетом обычных пропорций, часовая слишком коротка, чтобы служить оружием. Если ухватить ее средних размеров рукой, свободным останется какой-нибудь дюйм, от силы полтора. Таким коротким острием нельзя нанести серьезное ранение. Но тогда зачем же она была украдена?

Сунув в рот сигару, Фелл протянул портсигар Хедли и Мелсону, а затем, сломав подряд несколько спичек, закурил. Хедли нетерпеливым движением вытащил из конверта несколько сложенных вдвое листков бумаги.

– И это еще не самый крепкий орешек, – продолжал доктор, – Сложнейшая для меня головоломка – поведение некоего джентльмена по имени Боскомб и еще одного, которого зовут Стенли. Тут я как раз хотел немного вас расспросить. Вы помните, конечно, Питера Стен... Э-э, что это у вас в руке?

Довольно хмыкнув, Хедли ответил:

– О, всего лишь факт. Маленький фактик. Рапорт. У Эймса в трех строчках сказано больше, чем у кое-кого – не хочу называть его имени – в шести главах. Послушайте-ка:

"В дополнение к рапорту от 1 сентября сообщаю: в настоящее время я могу убедительно доказать, что женщина, убившая 27 августа текущего года Ивена Томаса Мандерса, служащего универмага "Гембридж", проживает по адресу: Линкольнс Инн Филдс, 16..."

6. Рапорт инспектора Эймса

– Слушайте, – сказал Фелл, когда Хедли внезапно умолк, – есть там что-нибудь еще?

Хедли быстро пробежал глазами небольшие, аккуратно исписанные листки. Лицо его становилось все более озабоченным, и он, словно ему вдруг стало жарко, снял шляпу и расстегнул плащ.

– Вы только посмотрите! Он пишет... Гм... гм... Ничего конкретного, черт побери. Слова лишнего не скажет, пока не будет достаточно улик, чтобы выписать ордер на арест. Это после того, как Стенли в деле Хоупа-Гастингса... – Хедли внезапно поднял голову. – Скажите, мне почудилось или вы действительно минуту назад упомянули имя Стенли?