Страница 18 из 140
— Мно-о-го, Родионушко, надобно знать, чтобы в море-то ходить без опаски. Возьми, к примеру, приливы… Течение воды при отливах и приливах разно бывает. Вот, скажем, три часа идет в нашу сторону — на северо-восток, потом под юго-запад три часа — и прибылая вода, и палая. От берега на Моржовец направленье держим, в голомя [13]— тогда вода компасит: два часа идет под полуночник, потом под восток — три, потом под юг — около трех часов, а после под запад — четыре часа… По компасу следим, по опыту знаем… Вот ежели взять Послонку. Дак там хождение воды в ту или другую сторону кротче, медленнее. В Кедах — по-среднему. А на Воронове — быстро. Там волна бо-о-оль-шая! Ежели моря не знаешь — сам на себя не надейся, за людьми иди! Установку морскую должен знать преотменно. Недаром старики говорили: На промысел поехал, надо знать течение воды и поворот земли.
Иероним опирался на посох обеими руками. Родька молча ждал, что он скажет еще. Любо было ему слушать старого помора: у него целый короб знанья.
В устье реки из-за мыса выплыли паруса.
— Дедушко! Гляди-ко! Чье-то судно пришло.
— Чье бы! — Иероним всматривался в даль из-под руки. — Дак это же… погоди, пусть ближе подойдет.
— Поветерь! — воскликнул Родька, рассмотрев знакомые очертания шхуны.
— Поветерь, — подтвердил старик. — Теперь и я вижу. С чего бы это? Только сутки прошли, как Вавила снялся с якоря. Уж не случилось ли чего?
2
Весь вечер Вавила не показывался на палубе, указав еще в Унде Анисиму, заступившему на вахту у штурвала, курс на северо-восточную оконечность Кольского полуострова, на мыс Орлов.
Только когда проходили Моржовец, хозяин постоял с обнаженной головой у фальшборта, провожая остров взглядом. И если бы рыбаки могли видеть в эти минуты его лицо, его глаза, то заметили бы во взгляде глубокую печаль.
Остров остался позади: Вавила, резко повернувшись, рванул дверь в каюту и надолго там заперся. Лег на койку, заложил руки за голову.
Шхуна бежала бойко, пластая надвое волны носом при килевой качке. Вавила закрыл глаза, и ему показалось, что он совсем маленький, лежит в зыбке на очепе [14], и бабка качает его. Очеп поскрипывает и бабкин голос тоже: Спи, усни, угомон тебя возьми…
Да, раньше ему казалось, что никогда не покинет он родные места: прирос к ним всем сердцем, привык. В Унде родился — там и покоиться на погосте. Но теперь раздумья привели его к иному решению.
Ряхин понимал, что Советская власть окончательно отобьет у него мужика, который годами работал на него, и не позволит ему ни торговать, ни промышлять самостоятельно. А быть голытьбой, бессребреником, рядовым рыбаком, как и все? Нет, это не для него. Он привык повелевать, не повиноваться.
Первое оправдание в пользу бегства.
Семья… Да, у него семья. Но она ему приносит мало радости. Меланья в трудную минуту покинет его — он еще не знал, что она уже уехала. Ведь она рассчитывала на жизнь легкую, богатую, веселую. Такой жизни не будет. Да и нет меж ними ни любви, ни согласия. Нужны были деньги, потому и женился на ней…
Сына Веньку жаль. Все-таки своя кровь. Хотелось бы его взять с собой, но неизвестно, какие испытания предстоят впереди. Потом — он его выпишет. Венька подрастет, поумнеет, сам найдет дорогу к отцу, если захочет.
С женой они люди разные. Меланья и сейчас ядовита и сварлива. А что будет под старость? Мука!
Второе оправдание.
И уж, конечно, за него обязательно возьмутся и наверняка накажут за связь с белыми. Не у него ли квартировал поручик? Не Вавила ли снабдил его продовольствием для успешного похода против красных?
Третье оправдание.
Три оправдания бегства за границу.
А команда? Она пока ничего не знает, но не такие уж дураки рыбаки, да и Анисим, чтобы не заметить, что шхуна крадется вдоль пограничной полосы, в чужое государство. А кордоны? Наши он, может, проскочит ночью без огней. Но примут ли норвежцы? А вдруг поворотят обратно Поветерь, не желая иметь осложнений с Советами? Норвегия в интервенции не участвовала, той враждебности, какая у англичан да американцев, к Советской России не выказывает.
А все же рискну. Команде ничего не будет, а мне все равно пропадать — так или этак…
В свои планы Вавила посвятил только одного Обросима, и то ввиду крайней необходимости. Ряхин за десятую часть стоимости продал Обросиму склад и лавки. Как ни прибеднялся Обросим, а сумел кое-что сберечь в кубышке. Кроме десятины, правда, из него ничего выжать не удалось. Одно твердил: И продать твой товар не успею — торговлю прихлопнут. Станет на ноги государственная торговля — весь этот нэп похоронят и заупокойную спеть не позволят. И он, пожалуй, прав.
Так. Только так, — окрепла решимость. — Курс на Норвегию. Есть там знакомые по прежним делам рыбопромышленники. Помогут первое время. Шхуна еще крепка, — думал Вавила. — Найму команду, буду ловить треску, сельдь. Куплю дом либо усадьбу. Есть золотишко, оно везде в цене. Не то что бумажные ассигнации.
Уходя, Вавила выгреб из тайников золотые монеты царской чеканки, кольца, перстни и другие ювелирные изделия. То, что было в комнатах — в комоде да шкатулке, оставил нетронутым, чтобы Меланья не заподозрила неладное.
Спустилась ночь. Качка усилилась, перешла в бортовую. Каюта заходила ходуном. Вавила встал с койки, накинул дождевик и вышел на палубу. Там было все в порядке. Горели сигнальные огни. В рубке у штурвала тенью шевелился Анисим. Свет от фонаря падал на его лицо снизу.
Ветер дул с северо-востока — полуночник. По волнению, по характеру качки Вавила определил: шхуна пересекает горло Белого моря.
Он не мешал Анисиму управлять судном, вернулся в каюту. Вавила рассчитал время так, чтобы Орловский мыс пройти рано утром, когда маячная команда, отстояв ночную вахту, погасит огонь и отправится на отдых, а дневные дежурные только встанут ото сна. Он бывал на маяке и знал существовавший там распорядок. Важно было поскорее пройти мыс незамеченным.
…Маяк остался позади. Шхуна со свежим ветром ходко огибала северо-восточную оконечность Кольского полуострова. Справа по борту и впереди раскинулись просторы Баренцева моря.
Вавила вышел из каюты, заглянул в рубку:
— Доброе утро, Анисим! Сменишься — зайди ко мне.
Анисим молча кивнул.
Вскоре у руля встал второй кормщик — Николай Тимонин.
— Садись, Анисим, — Вавила показал на рундук, обтянутый брезентом, сам расположился в кресле, у столика. — Устал, поди? Всю ночь стоял на вахте!
— Ничего, не привыкать, — Анисим снял картуз, с видимым облегчением провел руками по утомленному лицу.
— Следующую ночь сам стану у руля. Ты будешь отдыхать.
Вавила замялся, видимо, не зная, с какой стороны подойти к самому главному, хотя об этом главном думал всю ночь и, кажется, все учел и предусмотрел. Анисим набил табаком трубку и вопросительно посмотрел на хозяина.
— Кури, — разрешил Вавила. — Много лет ты служишь мне, Анисим, честно, как и подобает истинному помору и мореходу. И поэтому я тебе во всем доверяю. Думаю, что в это трудное время ты будешь со мной рядом. За благодарностью моей дело не станет…
Анисим насторожился, кинул на хозяина удивленный взгляд. Но молчал.
— Обманывать тебя не стану, скажу прямо: я ухожу в Норвегу.
Брови Анисима изумленно поползли вверх. Он вынул изо рта трубку.
— Но ведь ты говорил — на Мурман, за селедкой. Команда ничего не знает. С твоей стороны…
— С моей стороны, — прервал его Вавила, — нечестно скрывать от команды истинный замысел. Однако, признаюсь тебе, надумал я это только сегодня ночью.
— В Норвегу? За товаром? В конце концов это не так уж и худо. Не впервой нам в Норвегу ходить. Только команду надобно предупредить да объяснить ей причину перемены курса. Я сделаю это.
— Спасибо, Анисим. Но… видишь ли… дело в том, что в Норвегу я ухожу навсегда. В Унду мне возврата нет. Судя по всему, купечеству приходит конец. А я жить без своих судов, без торговли никак не мыслю. Лучше уж сразу в гроб! Вот почему ухожу.
13
Голомя — открытое море (местн.).
14
Очеп — жердь, вдетая в кольцо, ввинченное в потолок. К ней подвешивалась зыбка — детская люлька. Очеп играл роль пружины.