Вечное Солнце Припяти

Волков кивком головы, зовёт меня за собой. Уходим быстрым шагом. Я не могу сдержать желания оглянуться… Всё же оборачиваюсь — их и след простыл!

И впрямь «перезагрузились»…

Волков говорит, что это, скорее всего, работники Чернобыля, прогуливающиеся в поисках наживы. Я не понимаю. Волков усмехается. Он же говорил: отсюда тащат всё подряд. Металл, шифер, стёкла — всё, что имеет хоть какую-нибудь ценность или просто может пригодиться в хозяйстве…

Сказать, что я впечатлён, это ничего не сказать. Отчего-то основной смысл прошлой речи Волкова дошёл до моего сознания только сейчас… Дело даже не в самих мародёрах, а в тех, кто покупает у них все эти «артефакты»… Да, можно выгадать копеечку и застелить крышу радиоактивным шифером… Или же поставить дверь из овощного магазинчика… Да этих «или» — превеликое множество! Вот только к чему это всё приведёт?.. Куда направится тот самый выхлоп?

Самих мародёров он вряд ли коснётся!

Проходим мимо девятиэтажек… Мимо сосновой рощи, вымахавшей до неимоверных размеров… Мимо магазина спортивных товаров… Мимо завода по изготовлению дозиметров… Затем резко сворачиваем во дворы. Я понимаю, что Волков ведёт меня к шестнадцатиэтажке, на углу со Спортивной.

Двор сильно зарос. Деревянные скамейки не то чтобы сгнили, скорее уж разложились, оставив после себя перемешенные с грязью опилки… Издали похоже на тени… Только не понятно, что их отбрасывает. Волков замечает, что настоящих «теней» я ещё не видел…

Я лишь машинально киваю. С трепетом смотрю на покинутую детскую площадку. Когда-то здесь царило веселье. Детки сидели в песочнице, лепили куличики, играли в машинки… Кое-кто раскачивался на качелях… Остальные вертелись на карусели и визжали от восторга…

Мне кажется, что я слышу детский смех… Ощущаю аромат веселья.

Аромат веселья…

В детстве я сопоставлял его с приходом весны… Это был запах от костров, в которых сжигали прошлогоднюю листву. Мама открывала форточку, и он проникал в комнаты вместе с прохладным весенним ветерком… Обиды прошлого растворялись, будто пожираемые пламенем действительности, а впереди царило лишь безоблачное будущее… Которое так и не наступило.

У Припяти его тоже нет. Потому что весна в восемьдесят шестом так и не пришла…

Волков трёт подбородок. Замечает, что многие слышат тут детские голоса… Просто так уж устроена человеческая психика… В Припяти было много детей. Именно оттого здесь такое множество детских садов, школ и игровых площадок, подобных этой. Сейчас всё это, на первый взгляд, мертво. Соответственно, людям кажется, что мертвы и когда-то жившие в городе дети. Ребёнок, по сути, единственное невинное существо человеческого вида. Соответственно, его душа никогда не успокоится, особенно если всё остальное умерло от насильственной смерти…

Как-то так…

Ведь детей увозили насильно. Большинство хотели остаться, однако было не суждено.

Остались лишь голоса и тени…

Я понимаю, что мне нужно просто не зацикливаться. «Тени» и впрямь куда страшнее! Они все — тоже дети! Отголоски прошлого, призраки мёртвой Припяти, обречённые на вечное скитание по заросшим улочкам…

Я смотрю на подёрнутую подмёрзшим мхом песочницу. На покосившийся грибок, ножку которого изъела гниль. На выросшее сквозь карусель деревце. На ощетинившиеся ржавчиной качели… Всё мертво. Однако временами оно оживает… Особенно когда рядом оказываются люди из мира живых. Мы как батарейки, с той лишь разницей, что несём внутри себя не электрический заряд, а заряд человеческих эмоции, которых напрочь лишена мёртвая Припять…

Мы заходим в подъезд. Под ногами шуршит осыпавшаяся штукатурка… Над головой — голый бетон, строительные швы, элементы проводки… Краска на стенах отслаивается, закручивается в бесцветные кудряшки… Я стараюсь ни к чему не прикасаться. Такое ощущение, что если вдруг прикоснусь, непременно сделаюсь частью всего этого унылого скопления…

Какое-то время просто таращусь на тёмный зев застывшего лифта. Кажется, будто там что-то затаилось… Волков включает фонарь. В лифте и впрямь «призрак»!

Маленький мальчик с испуганным личиком… Держит на привязи грузовичок…

Волков манит за собой. Выключает фонарь, отчего мальчишка вновь растворяется во тьме. Я чувствую, как меня снова начинает трясти! Какие к чёрту ужастики!.. Достаточно просто снять на камеру эти тени, чтобы гарантировать лично себе и всей зрительской аудитории бессонную ночь! Так, по крайней мере, кажется именно здесь и сейчас…

Я продолжаю стоять и прислушиваться. Начинаю слышать дыхание… Затем плач. Он доносится из лифта… Малыш зовёт маму.

Я слышу, как одна моя Света зовёт другую…

Я понимаю, что схожу с ума!

Стремительно бросаюсь вверх по ступенькам! Под ногами хрустит разбитое стекло… Преодолев пролёт, замираю напротив окна. Вдыхаю уличный воздух. Сразу же успокаиваюсь… Напротив склонился фонарь. Он похож на застывшего жирафа… На его шее набух воробей. Пыжится и смотрит на меня… Затем, такое ощущение, вздыхает и отворачивается. Что это?

Эмоция уставшей Припяти, выраженная через живое существо, вроде того, как это сейчас происходит со мной?..

Бред.

Я мысленно «возвращаюсь» на лестничный пролёт. Только сейчас понимаю, что пахнет сырой извёсткой… Устремляюсь за Волковым.

Этажи в основном однотипные. Кажется, на десятом из-за приоткрытой двери выглядывает девочка с косичками. Тоже испуганная, тоже всеми забытая… И кто только додумывается до всего этого?.. Хотя в плане эмоционального восприятия, это как нельзя кстати. Побывавшие в Припяти должны что-то почувствовать… Что-то осознать… Сделать какие-то выводы… Причём как для себя, так и для человечества в целом!

Волков застыл у закрытой двери на шестнадцатом этаже. Я замираю сзади. Он громко сопит. Хотя, возможно, это лишь из-за стремительного подъёма. Я и сам не в силах совладать с лёгкими, которым не хватает простора, — они пытаются «вынести» рёбра!

Неожиданно Волков прикасается к дверному косяку. Не ради какой-то конкретной цели, а просто так. Чтобы ощутить прикосновение… Обычно подобным образом люди ведут себя, когда оказываются в знакомых местах… Точнее даже не просто в знакомых, а в тех, где произошло что-то грустное или была какая-либо утрата…

Я это знаю по себе.

Мне нравится прикасаться к предметам, до которых дотрагивались мои Светы. Правда, одновременно с воспоминаниями, эти предметы и места чинят нестерпимую душевную боль!

На первый взгляд, Волков испытывает именно эти чувства, а значит, он именно в таком месте.

Я стараюсь никак не напоминать о своём присутствии. Просто сажусь на верхнюю ступеньку и стараюсь восстановить дыхание. Попутно смотрю на дозиметр — порядка 90 мкР/час. На крыше будет ещё больше — там распространению радионуклидов ничто не мешает, так что они повсюду.

Отчего-то я понимаю, что Волков ведёт меня именно на крышу.

Я пытаюсь сопоставить присутствующие сейчас эмоции с теми, что были у меня до отъезда из дому. Странно, но стало значительно легче. Это невозможно объяснить, а если и возможно, тогда я просто не знаю, как… Это как в поговорке: клин, клином вышибают. Может и звучит грубо, однако чего-то другого в данный момент просто нет. Чтобы пережить утрату, необходимо почувствовать её во всём… А где это ещё сделать, как ни в покинутом городе?..

Волков всё же берёт себя в руки. Признаться честно, во время таких вот его ступоров, я чувствую себя не совсем комфортно… Хотя с другой стороны, если привести тренированного солдата на поле боя, где до этого погиб его взвод, думается, эмоции будут теми же — он будет просто трогать землю, по которой ходили исчезнувшие друзья…

Согласен, сопоставление расплывчато, но сути дела это не меняет.

Поднимаемся на крышу. Напоследок я всё же бросаю ещё один взгляд на дверной косяк… Там, где лежала ладонь Волкова, чем-то острым вычерчена одна единственная фраза: «Светлана, прости…»

Я стискиваю зубы, так что на языке появляется крошка эмали… Спокойно. Только без истерик. Это другой человек… Это другая Светлана…