Страница 46 из 62
— Я могу хоть что-то сказать по этому поводу?
— Сейчас можешь, но только потому, что я рассказала тебе, хотя не должна была этого делать. И если ты испытываешь ко мне хоть какое-то уважение, согласишься с моими желаниями. А когда ты все обдумаешь, поймешь, что это и твои желания.
— Не рассчитывай на это, — сказал он, спуская ноги с кровати.
Его шорты все еще лежали в прихожей, но он вспомнил о рубашке на полу, лишь когда почувствовал тихий хруст яичной скорлупы под ногами.
— Черт побери! — буркнул он.
Митци неправильно оценила его вспышку.
— Хорошо, я попрошу Лайонела о разводе и выйду за тебя замуж. Это ты хотел услышать?
Он вернулся в поисках своих носков и ботинок.
— Скажи мне, что я ошибаюсь, — настаивала Митци.
Он не мог этого сделать и не сделал. Просто покинул спальню, скомкав одежду и сунув ее под мышку.
О сне не могло быть и речи. Он испытывал лишь какое-то забытье, бесконечную войну между усталостью и бодрствованием с широко открытыми глазами и каждые полчаса тянулся за очередной сигаретой. Он вспоминал свои студенческие дни и узкую подвальную квартирку в Ватерлоо, когда меньше чем девять часов сна заставляли его с трех пополудни счастливо похрапывать на чертежной доске.
Какую он вел тогда простую жизнь. Утром лекция о Пиранезе; затем полдня, отданные вычерчиванию поэтажного плана или виду в разрезе; после трех пинт и куска пирога в «Кингс арм» на Роупел-стрит следовала короткая прогулка до входных дверей. О чем он в то время думал? Должно быть, какие-то мысли его посещали, но сейчас он с трудом мог припомнить их. Да и кроме того, они не могли пролить свет на его нынешнее затруднительное положение, устало размышлял он.
Мысли, которые он лелеял ребенком — убедительный факт, что он был способен на это, — трогали его до глубины души на каком-то первобытном уровне, который не нуждался в словах. Словно линза, через которую он смотрел на мир, раскололась, а затем была торопливо приведена в порядок. Он мог воссоздавать грубые очертания вещей, но это были картины, составленные из фрагментов, из отражений, преломлений и неожиданных ассоциаций — странные чужие пейзажи, в которых прошлое, настоящее и будущее как-то сосуществовали.
Он видел себя, орущего во всю мощь своих новорожденных легких, на руках своей умершей матери и в первый раз осознавал логику ее жертвы. Он наблюдал, как все проплывало перед глазами с Митци в роли его матери. Хотя при всем желании не мог вписать себя в эту сцену. Митци внесла ясность в его чувства, и он сомневался, что она передумает. Было легко отказаться от нее, но несколько неблагородно. Он не мог отрицать внезапный приступ страха, когда она проверяла его, уверенная в его реакции, предполагая, что попросит развод у Лайонела и выйдет за него замуж. Это как-то не сочеталось с тем будущим, которое он планировал для себя: архитектор, возводящий город, который хочет оставить свой след в искусстве. В своих мечтах он не мог найти место для ребенка и опороченной бывшей жены морского офицера. О себе он думал меньше всего.
Макс попытался успокоить себя альтернативой. Он мог быть таинственным джентльменом, который наблюдает за футбольным матчем «Кольта» против школы соперников, сдерживая радость, когда его сын, прорвавшись сквозь оборону соперников, на последних секундах игры забил победный гол. Это не сработало. Лайонел вторгся в его фантазии, пристроившись рядом с ним у боковой линии:
— Привет, старина, что привело тебя сюда?
— О, ничего особенного. Вон тот молодой человек с прекрасной фигурой, которого ты всегда считал своим сыном, на самом деле — продукт краткого, но страстного любовного романа, который я имел с твоей дорогой женой во время нашего пребывания на Мальте.
— Признаться, я этого как-то не заметил.
— Без сомнения, дорогой друг, но кто может осуждать тебя. Мы вели себя очень скрытно.
Все сценарии, которые он придумывал, рушились и превращались в абсурд, оставляя его мучительно выбираться из созданного им мира.
Прошлое и настоящее давали больше, чем убежище. Макс сознавал, что к нему приходит какое-то странное ощущение силы от возможности стать отцом. Он чувствовал, что ему предстоит стать примером, освещать путь следующему поколению. Макс понимал, что это сантименты, но, по крайней мере, они давали душевный комфорт.
Минуло пять часов, когда Макс услышал стук в дверь. Сначала он подумал о Митци, но потом вспомнил, что у нее нет ключа от нижней двери. Затем подумал о соседе, молодом скульпторе, который жил этажом ниже, учился в художественной школе на Олд-Бейкери-стрит и зарабатывал себе на жизнь тем, что делал благочестивые скульптуры Богородицы, которые обеспечивали его хлебом с джемом. Но тут он вспомнил, что скульптор давно перебрался к родственникам около Зейтуна, где бомбы падали не с таким убийственным постоянством.
Макс натянул шорты и побрел к входной двери.
— Кто тут? — спросил он.
— Басуттил.
Это имя ничего ему не сказало, пока низкий грубоватый голос не уточнил:
— От Лилиан.
Он отодвинул задвижку и открыл дверь. В темноте оказалось трудно рассмотреть Басуттила, ясно было только, что он невысок ростом, с округлыми плечами и на голове у него что-то странное.
Это была, так сказать, соломенная шляпа. Мятая и в пятнах, она выглядела так, словно ее вытащили из развалин разбомбленного здания. Это стало ясно, когда они оказались на кухне и Макс зажег свечу.
Басуттил оглядел пустое помещение. Трудно было предположить, сколько ему лет, трудно было представить, что у него под шляпой — то ли голый череп, то ли копна волос. Лицо у него было худое, с собачьим выражением, словно кто-то выпустил из него весь воздух. Глаза же по контрасту были блестящие, живые и беспокойные.
— Она не назвала телефон, так что я взял и пришел.
— Вы приятель Лилиан?
Как-то было трудно представить это.
— Я знакомый брата кузена ее дяди.
— Вы полицейский?
Макс очень ясно изложил все Лилиан: это должен быть человек, который знает все хитрости и уловки, человек, обладающий властью. Стоящий перед ним человек вряд ли отвечал этим требованиям. Вряд ли его можно было осуждать за большой карбункул на шее, но для человека, который считался стражем закона, у него был какой-то затрапезный вид.
Басуттил расстегнул свою пыльную куртку, и на поясе блеснул пистолет.
— Центральное управление разведки. Пять лет инспектором.
Макс попытался сделать вид, что он не на шутку удивлен.
— Хотите чаю?
— Единственное, что я хочу.
Это было не совсем правдой. У Макса еще была трехпенсовая шоколадка, которую он держал для особых случаев. Он не был уверен, что случай будет особым, но тем не менее прихватил ее. Гость съел шоколадку еще до того, как вода вскипела.
У Макса были свои контакты в департаменте полиции — люди, с которыми он общался каждый день по поводу числа раненых; и порой ему хотелось рискнуть и пойти в рейд с одним из них. Когда чай вскипел и они сели за стол, он стал чувствовать себя раскованнее.
— Я вижу ваши глаза, — сказал Басуттил. — И я вижу, что они несчастны. Так что прежде, чем стану задавать вопросы, я расскажу вам о Басуттиле. Я родился в 1901 году в небольшом доме рядом с Сидживи. Мой отец выращивал зерно. Кроме того, у него были козы, шесть коз…
О господи, подумал Макс, он сейчас станет называть их по именам.
Басуттил вдруг разразился хохотом, схватив Макса за предплечье. Глубокие морщины пролегли у него в углах рта.
— Ваше лицо! — выдохнул Басуттил. Когда оправился настолько, что рискнул сделать еще глоток чая, он добавил: — Это хорошо для моей работы, когда люди смотрят на меня так, как вы.
Выяснилось, что его работа заключается в том, чтобы смотреть и узнавать. Вряд ли стоило удивляться, что в гарнизоне из двадцати шести тысяч человек было несколько гнилых яблок, но Макс был поражен подлинным размахом разложения. Басуттил не говорил о тех, кто сидел на гауптвахте «за нарушение порядка и дисциплины»; он рассказывал о более серьезных вещах: рэкетирах, грабителях, насильниках и убийцах. По его словам, именно он разоблачил преступников, ответственных за кражу в сентябре пятисот ящиков виски из грузов конвоя. Кроме того, он арестовал капрала, который перерезал горло солдату во время ссоры из-за девушки. Он выложил мрачный перечень других преступлений, совершенных британскими военнослужащими, которые он расследовал, хотя и не всегда успешно.