Нелюдь

— А ты сам не понимаешь, зачем? — пожали плечами Людмила.

Звон продолжался. Один раз, второй, третий, четвертый…

— Нет, это невозможно, — наконец раздраженно сказала Людмила, набрасывая на белые полные плечи халатик. — Так можно совсем без посуды остаться. Всему же есть предел.

Она вышла в соседнюю комнату и вскоре действительно звон прекратился. Потом Людмила рассказала мне, что Юля стояла у серванта, доставала по одному хрустальные бокалы и с ожесточением трескала их об пол.

Мир в семье через некоторое время был восстановлен, только Юля в тот день все-таки заперлась в своей комнате и не вышла к нам, когда я уже собрался уезжать, и мы с Людмилой пили кофе.

А через пару дней Юля вдруг появилась у меня. Она подождала, когда уйдет очередной пациент, и потом зашла ко мне в кабинет. Она была строго одета в деловой костюм и лицо ее было бледным.

Я заметил, что она сильно накрашена, но, вероятно, это было случайно. Просто Юля хотела придать себе смелости и скрыть свое смущение.

Она подошла к моему столу, из-за которого я попытался встать, и молча протянула мне конверт. В нем было письмо.

— Это тебе, — сказала она, и ее голос дрогнул. — Я могу пока подождать, пока ты его почитаешь.

— А от кого письмо? — поинтересовался я, беря конверт.

— От меня, — ответила она и круто повернулась ко мне спиной, чтобы я не мог видеть выражения ее лица.

— Я выйду пройтись, — произнесла она, направляясь к двери. — И если ты прочитаешь за полчаса, скоро я приду.

Я открыл конверт и погрузился в чтение письма.

Как известно, в русской литературе существует несколько образцов любовной переписки. Татьяна Ларина писала к Онегину, потом он писал ей, уже когда она была замужем за «толстым генералом»… Есть еще грифельная доска, на которой произошло письменное объяснение в любви между Левиным и Китти.

Юля предпочла свой стиль. Она начала с того, что любит меня и не представляет своей жизни без моего присутствия. Что хочет потерять девственность только в моих объятиях. И про то, что сцена, которой она сделалась невольной свидетельницей, только укрепила ее в желании поскорее объясниться.

«Не удивляйся, Феликс, — читал я. — И не пытайся утешить себя глупостями вроде того, что я еще ребенок И ко мне не стоит относиться всерьез. Я уже взрослая девушка, хотя никто из вас всех и не хочет этого замечать. Но это так, и я могу принимать твердые и самостоятельные решения».

Судя по письму, это действительно было так.

Когда через полчаса Юля пришла опять, я вышел из-за стола и сел рядом с ней на диване в своем кабинете. Потом выяснилось, что это была роковая ошибка.

— Ты ведь сама пишешь, что ты взрослый чело-век, — начал я, намереваясь произнести нечто вроде учтиво-педагогической отповеди Онегина Татьяне:

Вместо этого у меня получилось некое невнятное бормотание.

Я же старше тебя, — говорил я и сам как бы со стороны видел, как смешно развожу руками.

— И ты сама видела, что нас с твоей мамой связывает что-то…

— Вот именно, что-то, — ответила резко Юля. — Вас связывает страсть, я знаю, что это такое. А нас с тобой будет связывать любовь. Она и сейчас нас связывает, просто ты об этом не знал до сегодняшнего дня.

— Но мама, — начал я растерянно, подумав о Людмиле.

— Вот именно после того, как я застала вас с мамой, я и поняла, что не могу больше этого видеть, и не собираюсь ждать, — ответила Юля. — Я полюбила тебя уже давно, но все не решалась ничего предпринять, все откладывала. А может быть я просто ждала, что ты это заметишь и сам подумаешь обо мне. Но когда я увидела тебя с мамой на кровати, я поняла, что ты просто сошел с ума от ее роскошного тела и не хочешь больше ничего замечать вокруг. И что это совершенно неправильно, и я должна сама прийти к тебе на помощь.

— На помощь? — удивился я. — Что ты имеешь в виду?

— Ну, если человек сам не видит своего счастья, ему надо на него указать, — ответила Юля. — Вот я и указываю тебе на себя. Потому что ни с кем ты не будешь так счастлив, как со мной.

— И ты совсем не ревнуешь? — спросил я. — Пусть это глупо, но допустим, что ты говоришь правду и любишь меня… И вот, ты увидела меня с твоей мамой… Разве это не заставило тебя ревновать и навсегда отказаться от идеи быть со мной?

— Я? — удивилась Юля, и глаза ее сверкнули. — Я не ревную? Да я просто с ума сошла от ярости. Я готова была выцарапать маме глаза. А когда еще она сказала мне, что вы любовники уже четыре года, я просто хотела поколотить ее… Это она специально сказала, чтобы сделать мне больно.

— Что за глупости? — возмутился я. — Что ты такое говоришь про маму? Просто ей было очень неудобно, что ты нас увидела, вот и все.

— Ну да, — покачала головой Юля. — Не рассказывай мне сказки. Что я, не знаю собственную мать? Она прекрасно видела, что я неравнодушна к тебе и сказала все это мне специально. Как бы хотела показать мне, что она уже «застолбила» тебя и чтобы я не смела соваться. Я тебе даже больше скажу — она в общем-то была рада, что я это увидела. Так бы у нее не было возможности поговорить со мной на эту тему. А теперь я все увидела, и мама обрадовалась в глубине души, что теперь-то я выброшу тебя из головы.

— Но ты не выбросила? — переспросил я иронически, поглядывая на письмо.

— И не подумала, — ответила Юля и ноздри ее страстно раздувались. — С чего бы это? Я люблю тебя и уверена, что именно я смогу дать тебе счастье.

— А ты не боишься перебегать дорогу собственной матери? — вдруг спросил я. — Ведь если это правда, что ты говоришь… Людмила ведь не простит тебе, что ты пришла ко мне.

— Ну и пусть, — ответила Юля. — Она уже старая для тебя. А я — молодая. Посмотри на меня и сравни нас с мамой? С кем тебе хотелось бы больше заниматься любовью?

Я хотел ответить, что никогда не смотрел на Юлю с такими мыслями и не готов ответить на этот вопрос, но не смог. Потому что взглянул на Юлю и внезапно понял, что она совершенно права. Просто я никогда не замечал ее как девушку, никогда не думал о ней в этом ключе.

Я посмотрел на нее, увидел ее прекрасную юную фигуру, ее сверкающие глаза, ее чувственный рот и короткий греческий нос, тонкие ноздри которого выдавали страстность и необузданность натуры…

Прошу не судить меня слишком строго. В конце концов, инициатива исходила не от меня. Так что хотя бы в этом смысле я заслуживаю снисхождения.

Юля обвила руками мою шею и внезапно крепко поцеловала в губы. Это был долгий и нежный поцелуй, напоенный ароматом ее рта, ее языка, ее молодого и гибкого тела.

Человек — не машина. И не автомат для принятия правильных взвешенных решений.

У меня хватило сил и здравого смысла оторваться от Юли и сказать, что нужно хотя бы закрыть дверь. Она молча смотрела на меня и ничего не отвечала. Я встал, подошел к двери кабинета. Перевернул несколько раз ключ в замке. А когда обернулся, Юля уже успела снять с себя блузку.

Она осталась в лифчике и юбке, туго охватывающей ее бедра. Глаза ее, не отрываясь, смотрели на меня, как бы говоря: «Гляди, гляди на меня. Вот какая я молодая и свежая. И люблю тебя, и хочу тебе принадлежать»…

Потом, когда Юля ушла, я остался один на один с собой и меня не покидала мысль о том, что мы оба совершили подлость. Не следовало мне этого делать. Ведь с Людмилой нас связывало несколько лет взаимной страсти. И переспать с ее взрослой дочкой — это был совершенно незаслуженный удар с моей стороны.

Хотя, конечно Юля сама проявила настойчивость. Тут же я подумал о том, что по напористости и целеустремленности в страсти дочка не уступает матери и в этом отношении пошла вся в нее. Людмила ведь тоже не особенно скромничала и церемонилась, когда добивалась меня…