Нелюдь

Он сказал мне, что теоретически все возможно, но он не имеет информации. Как долго он будет говорить это? Нужно, чтобы с его собственной дочерью произошло то, что случилось с Юлей? Или он, может быть, стряхнет с себя слепоту раньше?

Я так и сказал ему в сердцах.

Светило глядело на меня сквозь полумиллионные очки и снисходительно улыбалось.

— Я понимаю, у вас несчастье, — сказал он потом примирительно, как бы давая понять, что не собирается сердиться на мои возбужденные слова.

И тут я понял заодно и про него.

— А я, наверное, ошибся, — сказал я, сбавляя тон. — Что я вам говорю про вашу дочь… Вас это же не должно пугать совсем. Она ведь у вас учится где-нибудь в Америке, и ей ничего такого не грозит.

— В Канаде, — поправил меня профессор, улыбаясь еще мягче и даже чуть стыдливо.

— И конечно, она не собирается возвращаться? — уточнил я.

— Зачем же? — недоумевающе развел он руками. — Она уже вышла там замуж… А тут… Вы же сам вон какие страсти рассказываете? Ведь рассказываете?

И я понял, что взывать к нему бесполезно. Ничего его не пугает и не интересует по-настоящему. Дочка в Канаде, сам он уже старый… Поработает тут, получит еще три международных диплома за успехи в теоретической медицине, и на покой. А дочка уж к тому времени местечко в Канаде нагреет для папы. Очень мило.

Но в конце концов светило расчувствовалось и согласилось пофантазировать со мной на предложенную тему — о возможности насильственного изъятия у людей их органов и перевозки их в клиники за границей.

И, кстати, сказал весьма важную вещь.

— Жертв этого, скорее всего, нет, — сказал он спокойно. — Некому жаловаться, понимаете ли… Как говорят американцы — преступление без жертв… Потому что после того, как у человека изъят орган, его удобнее всего убить, а не вылечить.

— Действительно, зачем вылечивать после такого, — согласился я тогда, содрогнувшись.

— Никому не нужны свидетели, — пояснил свою мысль профессор. — Ведь если изъять, например, почку, человеку нужно неделю лежать в постели. Это — тяжелая полостная операция, вы же сами доктор и знаете… Он может за это время кого-то увидеть, запомнить. Потом расскажет. Кто-то нежелательный может увидеть его и заинтересоваться… Нет, батенька, их просто убивают.

Вот и теперь Скелет сам до этого дошел, не имея, как говорится, медицинского образования.

"Может быть, он и плохой человек, этот Скелет, — подумал я, — но умница. Это уж точно".

— Ну и что это нам дает? — спросил я его, когда он сказал о трупах, которые должны оставаться после «донорского изъятия».

— Посмотрим, — коротко ответил он и встал. — Спасибо за консультацию, — сказал он вежливо. — Попробуем что-нибудь сделать. Я с вами свяжусь через пару дней.

Уход его был своевременным, потому что тотчас же пришел мой очередной пациент. Он не болел венерическими заболеваниями, зато у него был сильнейший простатит.

А простатит — это такая штука, которая не разбирает — простой ты человек или один из главарей преступного мира. Как скрутит, так взвоешь… Вот этот человек и ездит ко мне три раза в неделю на двух машинах с пятью охранниками, которые оставались на улице.

В первый раз трое из них пытались войти вместе со своим хозяином, но я этому воспрепятствовал.

— Не надо пугать мне посетителей, — твердо сказал и пациенту, взывая к его здравому смыслу. С таким надо сразу поставить себя и его по местам, иначе сядут на голову. Им ведь кажется, что все для них.

Но пациент все твердил, что его безопасность очень важна и без трех своих горилл он не будет чувствовать себя спокойно. Убедить его удалось последним средством.

Я мягко улыбнулся ему и негромко сказал:

— Вы знаете, какое самое эффективное средство для лечения простатита, уважаемый?

— Конечно нет, — ответил он раздраженно. — Это ваше дело знать средства. Я за этим к вам и приехал.

— Так вот, — продолжил я. — Вы же не сомневаетесь, что я сделаю все, чтобы вылечить вас самым проверенным и надежным способом?

Я смотрел на пациента, смотрел на его раздутое от коньяка и ликеров лицо, на толстую золотую цепь на бычьей шее, на перстни и улыбался самым невинным образом, как бы не замечая его нерешительности.

— А самым эффективным средством от простатита является массаж предстательной железы, — добавил я внушительно.

— М-м-м, — сказал пациент.

— Вы уверены, что хотите, чтобы ваши охранники смотрели, как их шеф стоит раком на кушетке и плачет, в то время, как доктор засунул палец ему в задницу?

Пациент осекся и замолчал.

— Вы этого хотите? — продолжал я. — Если хотите, чтобы ваши ребята на это посмотрели, увидели вас в таком положении — тогда пожалуйста. Пусть остаются, я не возражаю. Дело ваше.

— Так, — сказал наконец пациент и повернулся к стоящим позади его гориллам: — Ждите меня на улице. Я буду через полчаса.

Гориллы вышли, а я счел нужным похвалить несговорчивого больного:

— Очень мудрое решение…

Это всегда очень смешно — смотреть, как воротила преступного мира, наводящий ужас на половину города, стоит на четвереньках и плачет от боли во время массажа предстательной…

Хотя это еще что! У меня был один пациент, который был самым настоящим наемным убийцей. Страшный, молчаливый тип. Стоило посмотреть на него, и хотелось сразу же бежать, чтобы больше никогда не сталкиваться с этой рожей… Так вот, больше всего на свете он боялся уколов. Да-да, самых обыкновенных уколов.

Это было для него настоящим испытанием. Думаю, он никогда не волновался во время своих зверских убийств так, как волновался и переживал перед обычным уколом…

Одним словом, у меня продолжался трудовой день, а точнее — трудовая ночь. Я осматривал пациентов, лечил их, давал советы и даже иногда выслушивал откровения. Люди ведь наивны. Им нужно хоть кому-то рассказать, насколько они крутые, хоть перед кем-то похвастаться своим душегубством… А кому такое расскажешь?

Дружкам — нельзя. Они такие же сами, и чего доброго, предадут. Жена — такая же сволочь и ей, конечно, нельзя доверять. Порядочные женщины с такими не живут. Подходил бы священник, но мои пациенты не догадываются о существовании церкви и им не приходит в голову такая возможность — побеседовать со священником. Да он ведь, кроме всего прочего, захочет, чтобы они покаялись. А они каяться не хотят. Они хотят наоборот, похвастаться. Самоутвердиться. Покрасоваться.

Так что у многих из них — одна такая возможность. Рассказать о своих героическо-мерзопакостных деяниях криминальному доктору. Доктор — это у них вроде исповедника, хоть они и не знают такого слова.

И полная уверенность в том, что доктор такой никому ничего не расскажет потом. Потому что он же не обычный доктор, а криминальный. То есть кому, как не ему известно, что могут с ним сделать, если он хоть слово вякнет на сторону…

Я-то это хорошо знал. И мои пациенты знают, что я знаю. Вот такая у нас игра. Они платят большие деньги, а я молчу. Делаю свое дело, лечу их, выслушиваю их исповеди и молчу. Я — могила. На том и стою.

В тот вечер я именно так и поступал, хотя все мои мысли были заняты прошедшим разговором со Скелетом.

Никогда не понимал романтики и специфики сыска. Никогда мое воображение не могло охватить разносторонность фактов, обилия версий. Мне приходилось читать детективы, и я с интересом следил за развитием событий и за мыслью сыщика, но никогда не мог постичь этой механики. Механики мыслей сыщика.

И вот в моей жизни появился Скелет. Бывший милиционер, знаток и в какой-то мере участник преступного мира.

Его догадки и жесткая логичность его умозаключений поражали меня.

— Они забирают не только глаза, но и другие органы, — сказал он.

— Они убивают свои жертвы, — сказал он.

— То, что Юля осталась жива — это дикая случайность, — сказал он.

Вот что сказал Скелет. Он дошел до всего этого сам, и впоследствии я убедился, что он был совершенно прав.

Но и тогда, в тот вечер я это чувствовал. Чувствовал, что не ошибся, доверившись ему.