Черные холмы

И на Медвежьей горке, и вокруг нее растительная жизнь богата и разнообразна. Во времена Паха Сапы здесь, на самой горе, росли в основном орегонские сосны и низкорослый можжевельник. Теперь тут самые разные сосны и ели. Во времена Паха Сапы в прерии у подножия можно было увидеть только юкку и низкие скудные травы, теперь тут самые разные растения, многие из которых Паха Сапе неизвестны.

Он видит выцветшие ленты — молитвенные флажки — и мешочки из когда-то цветной материи, наполненные табаком, они висят на ветках карликовых дубов и других лиственных растений вдоль берега ручья и подножия горы. Как такое может быть? Подношения сделаны сиу или шайенна… но разве ограда под высоким напряжением и щит на воротах в пяти или шести милях сзади не предполагают, что эта территория закрыта для большинства людей?

Ворон снова взмахивает крыльями и летит на север знакомым уже маршрутом к реке, где Паха Сапа шестьдесят лет назад потерял священную Птехинчала Хуху Канунпу своего рода и где большая часть его сородичей была уничтожена частями кавалерии Крука.

Здесь жарче, чем на Черных холмах, но земля под крыльями ворона — не пустыня. Далеко не пустыня.

Травы здесь сочнее и выше, чем у Медвежьей горки. Паха Сапа только в детстве видел крохотные пятна настоящей высокой травы, теперь же, насколько может видеть глаз ворона с высоты пять тысяч футов, она тянется на восток, запад и север. Под налетевшим порывом ветра трава колышется более медленно и гибко, чем даже под рукой Бога, ласкавшей шкуру мира — более короткую траву за его деревней.

Он представить себе не может, как древняя высокая трава прерии смогла вернуться сюда.

Пожары. Стада бизонов. Выжигание. Время.

Его дух-наги слышит голоса Рейн, его правнучки Констанции, Сильно Хромает и мудрейшего из шести пращуров.

У Паха Сапы на глазах слезы, которые он не может пролить, но он все равно ничего не понимает.

Ворон закладывает вираж, пролетает всего в пятидесяти футах от вершины холма, и Паха Сапа видит.

Бизоны. Они наводняют равнину. Наводняют вершины холмов на севере. Стада растянулись на восток, запад и север на многие мили. Тысячи бизонов. Десятки тысяч. Сотни тысяч. Больше.

Ворон летит на запад к реке.

Горы далеко на востоке — их может увидеть только волшебный глаз хищной птицы — совершенно бесснежны. Даже на вершинах пиков не видно белизны. Река стала уже, уровень ее гораздо ниже, ее явно больше не пополняют тающие снега с оголенных далеких гор. Но оставшаяся вода прозрачная и темная, судя по виду, чистая — можно пить без опаски; даже в дни Паха Сапы существовали вполне основательные причины, не позволявшие пить из местных ручьев.

Ворон закладывает круг, и Паха Сапа ахает, вернее, производит эквивалент этого звука, доступный наги.

Как богата фауна здесь, у реки! Какие крупные здесь животные!

Кроме стада бизонов, видимого до самого горизонта, тут бегают табуны небольших гнедых лошадей. Не тех маленьких лошадей, что он видел 11 000 лет назад, но похожих. Очень похожих.

— Лошади Пржевальского.

Паха Сапа понятия не имеет, кто такой мистер Пржевальский, но лошади ему нравятся — небольшие, выносливые, беспокойные, с черными гривами и пугливые, как все дикие травоядные. А как прекрасен голос, говорящий ему это!

Из лиственного леса на водопой направляется несколько верблюдов.

— Двугорбые верблюды из пустыни Гоби взамен вымершего вида Camelops hesternus (западного верблюда), который сформировался здесь и был весьма распространен в плейстоцене. Но их ДНК удивительно сходны.

Паха Сапа не знает, что такое ДНК, но может вечно слушать этот голос. Он хочет, чтобы голос никогда не умолкал.

— Здесь в плейстоцене обитали четыре вида хоботных, Паха Сапа: Mammuthus columbi, преобладавший Колумбов мамонт, Mammut americanum, американский мастодонт, Mammuthus exillis, карликовый мамонт, — не очень распространенный — и твой и мой старый друг Mammuthus primigenus, шерстистый мамонт, мы видели его реконструкцию на Всемирной выставке в Чикаго.

Паха Сапа молча рыдает, слыша это.

— После многочисленных экспериментов мы решили, что генотип близкого к исчезновению азиатского слона очень похож на генотип нашего вымершего друга. И он хорошо приспосабливается к теплеющему климату Великих равнин. Но сюда завезены и несколько тысяч африканских слонов хотя бы ради того, чтобы спасти их от вымирания в Африке, где в последние тридцать лет происходят климатические катастрофы.

Слоны? — думает Паха Сапа, видя группу животных, выходящих из высокой, колышемой ветром травы низких холмов. Они неторопливо спускаются к реке. Один из самых маленьких хочет бежать впереди стада, но мать — по крайней мере одна из самок — останавливает малыша мягким движением хобота.

Завидев приближающихся слонов, двугорбые верблюды на водопое и группки вилорогих антилоп пускаются прочь. Но они скачут по восточному берегу реки.

На западной стороне на водопой к реке спустился прайд львов.

— Из Южной Африки. Последние представители этого вида. Но здесь они чувствуют себя прекрасно. Прайды на восточных участках П. В. М. П. за рекой Миссури насчитывают теперь несколько тысяч особей. По какой-то причине популярность заповедника растет. Ежегодно треккерам выдается только четыреста разрешений на посещение заповедника, а заявок у нас больше миллиона.

Треккерам? — безмолвно повторяет Паха Сапа.

Из высокой травы за рекой появляется ягуар и так же неожиданно исчезает. Паха Сапа спрашивает себя, видел ли он зверя на самом деле. С дерева за ягуаром следит кто-то похожий на очень большого ленивца. Искривленные когти у ленивца длинные и черные. Растения вдоль берега реки — а берега больше не обваливаются под копытами домашнего скота — поразительно разнообразны. Местами трава напоминает ухоженный газон.

— Это один из побочных эффектов того, что здесь пасутся самые разные жвачные.

В сотне ярдов вверх по течению кружит лысый орел, высматривает зверя или рыбу. На сей раз ворон Паха Сапы не реагирует на него как на угрозу. Паха Сапа думает: «Этот никуда не денется. Орлы всегда будут».

Но тут ворон поднимается снова и поворачивает на юго-восток. Вероятно, экскурсия подходит к концу. Паха Сапа хочет кричать. Он хочет рыдать. Но больше всего хочет он слышать хор любимых голосов. Но знает: экскурсия закончилась.

— Это еще не конец, Паха Сапа. Лучшего ты не видел.

Минуту спустя он видит их невероятно зоркими глазами ворона. Крохотное скопление белых точек за много миль отсюда вдоль речной долины. Потом крохотное скопление белых треугольников за много миль в другой стороне — у хребтов, ограничивающих прерию.

Ворон поворачивает направо и летит к хребтам.

«Дорогой Всё, — думает Паха Сапа, — дорогой Вакан Танка. Пусть этот смертный сон будет правдой».

В долине, по эту сторону белых треугольников, мальчики присматривают за небольшим табуном лошадей. Это самая крупная разновидность тех необычных диких лошадей, которых только что видел Паха Сапа в прерии. Они размером с пони, но не такие смирные. Здешним мальчикам приходится постоянно быть настороже, чтобы маленький табун плененных лошадей не разбежался.

Ворон продолжает лететь к хребтам.

Тийоспайе невелика — не больше двадцати вигвамов, но они высокие и хорошо сработанные, шесты вигвамов сделаны из окоренных стволов красной сосны и имеют точно рассчитанную — словно пальцы руки — длину; первые три шеста образуют звезду, а форма звезды создает мощный вихрь света для тех, кто будет жить в сфере его дружеского воздействия. Будучи правильно установленными, десять шестов каждого типи символизируют основной нравственный постулат Вселенной, охокисилап — взаимное уважение ко всему сущему; и десять шестов охокисилапа установлены правильно и укрыты чистыми, блестящими шкурами бизонов, надлежащим образом выделанными. Вигвамы поставлены кругом, как этого требовали от вольных людей природы Птица-Женщина и шесть пращуров — так, чтобы дома людей повторяли священную петлеобразную форму самой Вселенной.