Подарок

— Я подвела тебя... Я же не могла прийти и сказать об этом — как Мэрион. Ты не обязан...

Холодного тона больше не было и в помине — ярость и боль, душившие Дела, прорвались, и он почти закричал, перебив ее:

— Да при чем тут Мэрион, черт бы ее побрал?! Никакая Мэрион в жизни не смогла бы из меня так душу выдрать. Я ее никогда не любил — а тебя люблю, неужели ты этого так и не поняла?! Неужели ты вообще ничего не понимаешь? Да кто обязан, да при чем тут «обязан»? Да я жить без тебя не могу! Мне на все и на всех наплевать — лишь бы ты была со мной. Это тебе, очевидно, важно — что скажут, что подумают, настолько важно, что мои чувства уже не имеют значения...

Карен попыталась что-то сказать — он взмахнул рукой, заставляя ее замолчать, тяжело вздохнул и заговорил, на этот раз спокойно и негромко, ровным голосом, медленно, чтобы она могла осознать и запомнить каждое слово:

— Я понимаю, что тебе не слишком приятен... весь этот разговор — ты, по-моему, до сих пор считаешь, что была права. Но теперь тебе придется решить, что с нами будет дальше — с тобой, со мной, с нашим будущим ребенком. Так что выслушай меня — и ответь, и как ты скажешь, так и будет, — пристально взглянул Карен в глаза, убедился, что она поняла его слова, и продолжил:

— Мне было очень хорошо с тобой — очень хорошо, во всех смыслах — но больше так продолжаться не может. Я не согласен быть с тобой на роли... временного любовника, которого можно бросить в любой момент — как ты это сделала пять дней назад. Я не хочу, возвращаясь домой, каждый раз бояться, что тебя там уже нет. Мы можем остаться вместе, только если ты выйдешь за меня замуж. Но это решать тебе — тебе самой. Я не могу тебя заставлять, даже уговаривать не стану, не имею права — девушка твоего возраста не обязана связывать свою жизнь со стариком, даже ради ребенка. Если ты не хочешь выходить за меня замуж — значит, нам придется расстаться, и как можно скорее. Тогда, хочешь ты или не хочешь, я сделаю все, что сочту нужным, чтобы ты была в безопасности и не должна была думать о жилье и куске хлеба. Но так, как было все эти дни, когда я искал тебя, не знал, где ты и что с тобой, каждую секунду боялся за тебя — так больше не будет. Для того, чтобы хоть как-то жить, я должен знать, что с тобой все в порядке, что тебя никто не обидит.

Дел на минуту задумался, словно припоминая, не забыл ли чего-нибудь, потом кивнул.

— Вот, пожалуй, и все. Для себя я давно все решил — я люблю тебя и хочу, чтобы мы были вместе. Кем бы ты ни была, что бы ты ни натворила, что бы ни было у тебя в прошлом — я люблю тебя. Но последнее слово — за тобой.

Ему хотелось схватить ее, прижать к себе — так, чтобы она не могла вырваться, не могла больше никуда уйти — и уговаривать, умолять, объяснять, настаивать. Она бы сдалась, она бы согласилась — он знал это! Но вместо этого он молча смотрел на нее, изо всех сил пытаясь унять дрожь, чтобы Карен ничего не заметила и не поняла, как он боится оказаться в одиночестве и пустоте, лишиться всего, что стало смыслом его жизни.

О чем он говорит, почему он такой чужой и холодный? Повторяет снова и снова, что любит ее — а в глазах нет ничего, кроме усталости и боли. Он же уже нашел ее, и привез домой — а теперь спрашивает, хочет ли она остаться с ним? Неужели он сам не понимает?!

Не выдержав, Карен бросилась к нему, вцепилась в плечи — и вдруг оказалось, что он совсем близко и нет никакого океана, разделяющего их. Знакомый запах, знакомое тепло — все было здесь, стоило только протянуть руку! И, уткнувшись лицом ему в грудь, ища у него же защиты от его холодности и отчуждения, она заплакала, повторяя одно и то же:

— Я не могу без тебя, я не хочу без тебя... я не могу без тебя... пожалуйста... я не могу без тебя...

И Дел оказался безоружным перед этим потоком слез. Последние остатки так тщательно выстроенного им холодного самообладания рухнули, он обнял Карен, прижал к себе изо все сил и запутался пальцами в шелковистых волосах, твердя то единственное, что мог сейчас выговорить:

— Ну, что ты, девочка, что ты... Я с тобой... Не плачь, все хорошо, я с тобой...

Она постепенно переставала плакать, но не шевелилась. Дел снова был рядом, свой, теплый и родной, его сердце знакомо билось под ухом и руки — большие, горячие, нежные — обнимали ее. Как в прекрасном светлом сне, как в сказке. Он сжимал ее так сильно, что Карен едва могла дышать, но не замечала этого, наслаждаясь звуком его голоса.

Почувствовав, что она уже не плачет, Дел отстранился. Она подняла голову и увидела, что в глазах его больше нет отчуждения.

— Значит, ты хочешь быть со мной?

Карен судорожно кивнула, задыхаясь, не в силах говорить, но крепко держась за него обеими руками, словно боясь, что он внезапно исчезнет. Снова уткнулась в него лицом и почувствовала, что он резко выдохнул, будто сбрасывая с себя какой-то неподъемный груз.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Не выпуская ее из рук, он пересел на диван. Заметил, что Карен опять босиком, подтянул поближе и зажал в ладони холодные пятки. Теперь было хорошо. Теперь все будет хорошо.

Ее руки медленно поползли вверх, и Дел зажмурился — тонкие пальцы робко и осторожно дотрагивались до него, словно проверяя, все ли на месте — спина, плечи, шея. Наконец пальцы добрались до головы, пробежались по волосам, зарылись в них и слегка взъерошили.

— Тебе постричься пора, — неожиданно сказала Карен.

Он усмехнулся — настолько это было по-женски.

— С тобой пострижешься.

— Ты очень сердишься?

Ему было трудно ответить на такой вопрос. Рассказать, как иногда он готов был придушить ее или что он пережил за эти дни? Зачем? Она устроилась у него на груди, обняв его обеими руками под пиджаком — и именно это было сейчас важнее всего.

— Нет... я вообще почти не сердился. Только очень боялся за тебя. И себя все время ругал.

Она вскинула голову и непонимающе уставилась на него.

— А себя-то за что?

— Я должен был заметить, что тебе плохо.

Повернувшись набок, Карен легла, положив голову ему на колени и уткнувшись носом в его живот. Все, что она говорила, отдавалось теперь теплой и щекотной волной, а слова были почти неразборчивы:

— Ты не мог заметить. Мне было хорошо с тобой — мне никогда в жизни не было так хорошо, как с тобой — все время, с самого первого дня. Только на озере, когда подъехала полицейская машина — я же не знала, что это Кэсси, и подумала, что за мной. Вот тогда я и поняла, что нельзя мне с тобой оставаться, чтобы тебе неприятностей из-за меня не вышло. И с тех пор я про это часто думала — когда тебя рядом не было или когда ты спал. Только все время казалось — ну еще немножко, еще немножко пожить и порадоваться.

Дел приподнял ее лицо — глаза уже налились слезами, но губы упрямо пытались улыбнуться.

— Я иногда думала — хоть бы мне под автобус, что ли, попасть, чтобы до конца хорошо было.

— И ты говоришь, что тебе со мной было хорошо? Это ты называешь — хорошо?

Карен кивнула, погладила его по лицу — и все-таки улыбнулась.

— Конечно! Я каждое утро просыпалась, и ты был рядом — такой смешной, сонный, лохматый... И улыбался, и можно было до тебя дотронуться. И я знала, что еще не сегодня конец... — она вздохнула, — тебе про ребенка Томми сказал, да?

— Да.

— Кроме него, никто не знал. Я сама узнала только за день до экзамена.

— И мне не сказала... а ему сказала.

— Извини... Мне стыдно было признаться, что я тебя так подвела. И я не хотела, чтобы ты на меня сердился... в последний день.

— И ты думала, что я не буду тебя искать? Увижу, что тебя нет — спокойно сяду и буду ужинать? Пирожки еще мне оставила.

— И еще котлеты... в морозилке, — сообщила Карен унылым голосом.

Ему захотелось наорать на нее, встряхнуть, обнять — Дел уже не знал, смеяться или плакать.

— Ты что, меня совсем сволочью считаешь? — почти рявкнул он, все-таки слегка встряхнул — и прижал к себе. — Ты что думала — я смогу жить, зная, что ты неизвестно где, одна, без денег — да еще беременная? Да я тут чуть не свихнулся, когда Томми мне так спокойненько заявил, что он два дня тусовки проверял — нет ли тебя, случайно, там!