Страница 38 из 80
А если припомнить тропически-фруктовое изобилие на Дурацком острове и скорое превращение тамошних робинзонов-пятниц в баранов, то из определений сегодняшнего российского населения как «овощей» и «быдла» исчезает всякая метафорика.
Необходимо сказать, что и на Земле, в Цветочном городе, большинство коротышек ведут вполне растительное существование и даже имена получают по потребительской склонности, самодовлеющей вредной привычке или преобладающей эмоции: Пончик, Сиропчик, Растеряйка, Торопыжка, Ворчун, Авоська, Небоська… Однако законодатели мод — не этот коротышечный планктон, но — ученый (с возрожденческой широтой интересов) Знайка, технократы Винтик и Шпунтик, астроном Стекляшкин, доктор Пилюлькин. А также коротышки искусства (пусть сугубо реалистического, не приемлющего Незнайкиного трюкачества): музыкант Гусля, художник Тюбик, поэт Цветик. Именно союз физиков и лириков, ученых и артистов, согласно Носову, не позволяет справедливому обществу земных коротышек зарасти потребительским жирком, но двигает его к осуществлению масштабных проектов вроде космической экспансии.
На Луну, кстати, отправляется всё та же сборная технической и художественной интеллигенции. Хотя польза от артистов практически нулевая, может, именно поэтому команда усилена технарями из Солнечного города: барышнями-конструкторами Фуксией и Селёдочкой, инженером Клепкой, профессором Звёздочкиным.
Лунную цивилизацию социальной несправедливости разрушает феномен управляемой невесомости, открытый Знайкой. Здесь снова пришло время вспомнить Василия Аксенова через схожую гравитационную метафору — Остров Крым попадает в зону политического притяжения российского материка и растворяется в нем почти без следа. Причем ни островитяне, ни жители империи на уровне формальной логики до конца не понимают, что происходит. И Носов, и Аксенов расправляются со своими альтернативами схожим способом — цивилизацию уничтожает бог из машины. Правда, крымские жители, по причине демократии, долго и звонко звали этого бога в десантном камуфляже на свою голову (или задницу). У Носова сценарий реалистичней: внутренних ресурсов поменять ситуацию у лунатиков нет (ни в умах, ни в фантазиях), и потому остается уповать на пришельцев.
А если мы убедились в точности многих диагнозов Николая Носова относительно путинской России, отчего бы не отнестись серьезно и к его прогнозу? Допустив, что ко времени экспансии пришельцев им и прибор-то невесомости будет уже без надобности.
Правда, Николай Николаевич, отнимая уверенность, дает надежду. Знайка на Луне направо и налево снабжает тамошних социально близких приборами невесомости. Нетрудно догадаться: если бы у режима было желание защищаться, он бы овладел технологией, как в свое время СССР атомной бомбой, — похитив, купив, разработав самостоятельно. Никто на Луне подобных действий не предпринимает, а значит, самоубийственные тенденции в лунном социуме вызревали давно и прочно, а режим подспудно ненавидел сам себя. Не зря ведь большинство олигархов сделались не жертвами, а просто объектами национализации, безболезненно вернули в общак богатства и вслед за Скуперфильдом устроились на собственные мануфактуры, поменяв тамошние «брионии» на спецовки, находя в новом положении свои преимущества и предаваясь мирным хобби…
У части нашей интеллигенции появился даже символ подобных надежд — придуманный поэтом Дмитрием Быковым поросенок Нах-Нах, в котором проглядывает что-то не только от свинки, но и от коротышки. Эдакий Незнайка и Пончик в одном лице.
Так кто придумал «Наших»?
Постсоветские идеологи, пустившие в оборот термины вроде «преемник» или «тандем», разбудили зверя в темном лесу аналогий, параллелей, коннотаций. Оказалось, что принцип парности вообще универсален для объяснения многих явлений и событий нашей истории и культуры.
Естественно, ни о чем подобном кремлевские пропагандисты не думали, на авторство национальной матрицы не претендовали, а вот поди ж ты… Как говорит мой добрый старый друг: получилось с испугу.
Эдуард Лимонов, пожалуй, единственный в современной литературной России литератор-преемник. Той самой «великости», символами которой во всем мире считаются Лев Толстой и Федор Достоевский. (В меньшей степени Максим Горький, чью роль сегодня успешно оспаривает у Лимонова его ученик и соратник Захар Прилепин.).
Тут прежде всего объем и качество написанного, международное признание при сложных отношениях с правительством своей страны, общественная активность, толпы последователей-почитателей, авангардизм и консерватизм в одном флаконе. Даже духовный поиск Лимонова (не религиозность!) разворачивается в тех же самых координатах, что анафема Толстому и запутанный роман Достоевского с русским Богом.
Про обоих предшественников Лимонов интересно и пристрастно написал в «Священных монстрах» — замечательной книжке тюремной эссеистики.
Эдуард Вениаминович, осознавая собственные генезис и родство, абсолютно правильно определяет чисто литературное происхождение многих явлений, фигуранты которых ни сном, ни духом… Формула синеблузников и дальнейших эстрадников «утром в газете, вечером в куплете» вообще неверна, как и вариации типа «утром в газете, вечером в клозете». Какой там постмодерн, смерть автора, творчество масс! В русских условиях сначала находят Слово, а потом строят вокруг него: смешались в кучу плиты, люди, кирпич, раствор, майна-вира… Писательское слово — та самая кошка, которую первой запускают в свежеотстроенную деревенскую избу, только вот у нас часто кошка есть, а изба еще предстоит…
Точнее было бы «утром в тексте, вечером в контексте», хотя формула отдает литературоведческой пылью. Но что поделать, если всю текущую реальность нам сочинили творцы и эстеты Виктор Пелевин да Владислав Сурков…
У Лимонова есть статья «Это я придумал „Наших“». ( www.grani.ru,22.05.2005 г.). «Даже название „Наши“ ввел в обиход ненавистный им („Кремлю“ — А. К.) Лимонов. В сентябре 1990 года в газете „Известия“ (тогда она выходила тиражом, если я не ошибаюсь, 13 миллионов экземпляров) была опубликована моя статья „Размышления у пушки“, в которой именно было выстроено гордое патриотическое понимание этого слова. Дело в том, что однажды в музее Великой Армии на двух французских пушках, находившихся в плену в Берлине с 1815 по 1945 год, я нашел надписи на русском языке. Штыком было выбито: „Берлин посетили 7 мая 1945 г. — Туровский, Шония, Кондратенко“. Я развил в статье понятие „наши“, употребил его десяток раз (среди прочего там есть „отворачивающиеся сегодня от наших прибалты“). Когда в феврале 1992 года я встретился в Москве с Виктором Алкснисом, он сообщил мне, что создал вместе с журналистом Александром Невзоровым движение „Наши“, вдохновленный моей статьей. Вдохновленный своим творческим бессилием, Кремль украл движение „Наши“ в январе 2005 года. Не зная, конечно, кто „отец“ названия. Так-то, ребята, ни на что оригинальное вы не способны. И лжете. И идете на Лимонова под придуманным им логотипом».
В отличной статье «Размышления у пушки» пресловутое местоимение-прилагательное действительно присутствует густо. Пафос ее — в критике национальных движений с позиций эдакого рационального интернационализма. Вполне разумный, не без лихости, манифест сохранения Советского Союза на примерах и практике западных сверхдержав (и не только «сверх» — Испания, Бельгия). Забавны фраза Лимонова о «молодой советской демократии» (1989 г.!) и аккуратные упреки в ее адрес.
Эдуард Вениаминович, проживший вне России 15 лет, о том, что «наши» употреблялись здесь повсеместно, мог запамятовать. Хотя вряд ли — русские эмигранты по всему миру говорили о «наших» (применяя эпитет то к покинутой родине, то к сообществу «уехавших»), а нью-йоркский знакомец Лимонова Сергей Довлатов в 1984 году издал в «Ардисе» книжку «Наши» — отчасти пародийную семейную хронику, которую американцы восприняли как нонфикшн.
Другое дело, что на родине в 70—80-х «наши» звучали исключительно патриотически. Феномен массового «боления» за «наших» спортсменов во всех олимпийских видах (профессионалов у нас не было, только любители), главным образом — в хоккее; «нашими», конечно, именовались солдаты-победители; исторические фигуры и даже политическое руководство страны, равно как сочувствующие «политике мира и прогресса» деятели других стран. (У Василия Аксенова в «Острове Крым»: «Наши, что ли? Прогрессивные силы?»— не без иронии интересуется член Политбюро взглядами предполагаемых союзников. А мой втихую диссидентствовавший отец объяснял пытливому подростку, что супруги Розенберги были-таки «нашими»).