Страница 41 из 81
— Что? — от изумления он даже подпрыгнул на диване. — Брат моей невесты? О ком вы?
— Вот и мне бы хотелось это выяснить, маэстро. В конце концов, вам могли чего-нибудь подсыпать в питье.
— Какое питье?
— Ну, например, виски. Двойное и с содовой. Или коктейль…
Он неожиданно хрюкнул и залился щебечущим смехом. Версия моя не прошла, это было ясно. Я глядел на него с нескрываемой досадой, и отчего-то мне казалось, что я снова слышу звучание фанфар. Скорпионы на кактусах обеспокоенно зашевелились, неуверенно двинулись к нам. Скрежет фанфар был ими воспринят как вызов. Отсмеявшись, композитор ткнул в меня пухлым пальцем.
— А вы, я вижу, любите детективы! — он улыбался. — И не пытайтесь отпираться!
— Люблю, — честно подтвердил я.
— Правильно, — он радостно закивал. — Иначе не стали бы говорить об отравителях и конкурентах. Очнитесь, молодой человек! На дворе конец двадцать первого века, не за горами двадцать второй. Какие в наше время завистники?
— Но что-то ведь с вами стряслось! — упрямо пробурчал я.
Композитор озадаченно заморгал. Зажмурившись, вдруг выбросил вперед руки и с немыслимой скоростью пробежался пальцами по невидимым клавишам. Я невольно залюбовался. Это показалось мне интереснее его симфоний. Вихрь точных беззвучных ударов… Успокоенно распахнув глаза, он улыбнулся.
— Извините. После того случая иной раз накатывает. Кажется, что снова все повторится.
— Понимаю, — я, нахмурившись, уставился на распахнутую дверь репликационной кабины. Мысль не успевала за подсознанием, мчась по темному извилистому тоннелю интуиции. Кажется, ожил мой внутренний голос. Я не был еще уверен на все сто, но свет уже замаячил где-то далеко впереди. Бутылка, яйцо, горсть скорлупы…
— Скажите, вы ведь всегда пользуетесь репликаторами?
— То есть? — он даже удивился. — А чем прикажете мне еще пользоваться? Ковром-самолетом? Сами посудите, сегодня у меня Знойный, завтра Свердловск, а через тройку дней Мадрид, Вашингтон… Не по железной же дороге мне кататься!
— Но есть еще флаеры.
— Благодарю покорно! Все эти взлеты, падения, посадки, может быть, подходят более юным дарованиям, но только не мне.
— Значит, в Знойный и Царицын вы прибывали одним и тем же способом? — я уже поднимался.
— Разумеется!
Склонившись над толстеньким композитором, я с чувством пожал ему руку.
— Кажется, вы действительно мне помогли!
Он проводил меня до кабины непонимающим взглядом. Прежде чем шагнуть в репликатор, я сердечно улыбнулся сочинителю симфоний.
— Помните, я сказал, что ваши фанфары — это нечто неописуемое? Так вот — знайте, я сказал вам правду!
— Спасибо, — он просиял. — Удивительно, что вам, детективу, это настолько понравилось…
— Не думайте о нас слишком плохо! Сыщики тоже люди. — Я проследил за маневрами перемещающихся скорпионов. — Кстати, не задерживайтесь здесь долго. Похоже, эти таракашки тоже питают к вам симпатию.
Репликация!..
Словечко сияло и переливалось в моем мозгу всеми цветами радуги. Вот что заставляет яйцо выскакивать из бутылки! Содержимое пропадает — остается скорлупа, блеклая оболочка…
Одно было непонятно. Неужели шеф догадывался обо всем с самого начала? Хорош же он гусь после этого! Да и я хорош! Конкуренты, химия, отравители… Да чтоб все это было, нужно лет этак на сто, а то и поболее, вернуться в прошлое. Сегодняшний криминал в дефиците, и мы ревниво рвем его на части, невзирая на то, что в основном он глуп, безобиден и скучен. Кто-то за чем-то не уследил, где-то над кем-то подшутили, а шутка оказалась неудачной, авария по неосторожности и пр. Словом, чепуха, а не преступления, и тем не менее это являлось нашим хлебом. И чья в том вина, что из-за отсутствия серьезных дел мы порядком поглупели и обленились? Ажахян был прав, утверждая, что мы любим детективы. А что нам еще любить? Это оставалось главным и, по сути, единственным способом накопления следственно-криминалистических знаний — опыт, без которого никуда. Что тут можно еще сказать? Увы, и трижды увы…
Только что я расстрелял все до последнего патрона в какой-то безобидный пень. И даже не оглох. Вот что значит — нервишки! А спустя пару минут, я уже мчался в сторону диспетчерской, находясь в полной уверенности, что наконец-то ухватился за нить, ведущую к разгадке всех восьми обезличиваний.
Еще чуть погодя, с помощью всемогущего жетона я повторно вклинился в тайну личности, разузнав все последние новости наших пациентов. Выяснилась прелюбопытнейшая картинка. Так или иначе, семеро из потерпевших покинули пределы Знойного, воспользовавшись городскими репликаторами. И семеро из восьмерых пребывали в добром здравии, вернув утерянные способности. Утерянные или украденные… В Знойном оставался лишь мой знакомый художник, терпеливо выводящий на ватмане каракули и радующийся своим новым картинкам, как ребенок. Скатиться из традиционалистов в аляповатый примитив — тоже для кого-то счастье. Так или иначе, но изостудии он не покидал и выезжать за пределы, то рода, похоже, не собирался.
Репликатор… Эту штуку я знал с детства. Знал и пользовался, совершенно не замечая ее, привыкнув, как привыкают к зубным щеткам, ложкам и вилкам. Это стало такой же повседневностью, как солнце и ветер на улице, как потолок в комнате. Никто уже, собственно, и не задумывался, что же происходит в маленькой кабинке после нажатия набора кнопок. Чего проще — набрать кодовую комбинацию — и уже через секунду разглядывать пейзажи, которые еще недавно были отдалены от вас на тысячи и миллионы километров. Рим, Шанхай, Киев, Токио, спутники Юпитера и Сатурна — все было рядом и под рукой. Дети могли играть в пятнашки, запросто бегая по всему миру. Так они зачастую и делали.
Впрочем, телевидением можно пользоваться и при этом ничегошеньки не знать ни о радиоволнах, ни о строчной развертке, ни о лазерных голограммах. То же наблюдалось и здесь. Бородатой идее репликатора перевалило за пятый десяток, однако суть ее укладывалась в голове десятком довольно общих фраз. Особый прибор, этакая помесь томографа с ментографом, прощупывал и просвечивал клиента с нескольких позиций, после чего дробил на атомы, выдавая объемную матрицу и зашифровывая полученную информацию в довольно пространный код. По нажатии адреса код посылался в конечный пункт прибытия. Дематериализация и материализация. Кажется, энергии на это расходовалось смехотворно мало. Человек сам превращался в овеществленную энергию, скользя световым сгустком по стекловолокну, не испытывая при этом ни малейшего неудобства. Кроме того, благодаря репликации, человек стал наконец-то доживать до положенных ему природой лет. На определенных жизненных этапах посредством той же репликационной аппаратуры полный биокод личности высылался для перезаписи в местные архивы, где и хранился сколь угодно долго. Таким образом, у нас у всех всегда оставалась про запас свеженькая копия, оставался резерв времени для предотвращения болезней и трагических случайностей. Вот, пожалуй, и все, чем мог я похвастаться на сегодняшний день. Репликационные процессы охватывали высшие разделы физики и биофизики, — я же был обычным детективом.
Устроившись в жестковатом, не располагающем к длительным беседам кресле, я улыбнулся главному диспетчеру. Впрочем, мне тут же подумалось, что одной улыбки тут явно недостаточно, и я помахал перед носом начальника дерзко сияющим жетоном.
— Расслабьтесь и не пугайтесь раньше времени. Я хочу всего-навсего поговорить. И, ради бога, не вздумайте рухнуть в обморок. У вас тут кругом мрамор.
— При чем тут мрамор?
— При том, что мрамор — штука твердая. — Я многозначительно подмигнул диспетчеру, и это ему явно не понравилось. Судя по всему, не понравилась и моя вступительная речь. Вероятно, потому, что передо мной сидел ГЛАВНЫЙ диспетчер города, а слово «главный» способно испортить не только характер. Уверен, что какого-нибудь неглавного здешнего сотрудника я уже через пяток-другой минут с фамильярностью бы похлопывал по плечу, попивая на брудершафт чай с лимоном и обходясь без отчества или словесных пристежек вроде «сеньора» или «сэра». С главными же всегда сложности. Глупости субординации и все прочее. Положение усугублялось тем, что диспетчер являлся моим ровесником. Ну, то есть если он и был старше меня, то месяца на полтора или два, не больше. Вдобавок ко всему, он даже внешне немного на меня походил, отличаясь разве что большей серьезностью и начальственно-снисходительными манерами. Такой вальяжной неторопливости, должно быть, специально обучают в секретных местах. В моей же биографии подобные учебные заведения отсутствовали. Словом, за столом сошлись два своеобразных антипода, и, как между двумя разнополярно заряженными пластинами, воздух между нами потрескивал и шипел. Внешне мы, впрочем, сохраняли спокойствие и даже излучали неискренние улыбки.