Страница 35 из 81
Пока что череду киновоплощений завершает «Затерянный мир» 2001 года, снятый в тандеме кинематографистами США, Англии и Германии и, по мнению англичан, ставший лучшей экранизацией романа — что подтверждает и целый ряд наград.
Наши кинематографисты до книги так и не добрались, но зато литераторы создали целую библиотечку произведений, в которых использовали идею Конан Дойла. Из наиболее заметных можно назвать романы В. Пальмана «Кратер Эршота» (1957), В. Владко «Потомки скифов» (1939), повесть П. Загребельного «Долина долгих снов» (1957), конечно же, «Плутонию» (1924) В. Обручева.
Владимир Афанасьевич вспоминал, что именно роман Конан Дойла «подвиг» его на создание «Плутонии» — он обнаружил столько неточностей в сочинении англичанина, что решил придумать свой, научно более достоверный, вариант «затерянного мира». Обручев писал, что роман ему категорически не понравился, при этом отмечал, что… перечел его несколько раз.
Кстати, замечание об ошибках не совсем объективно: во время написания романа Конан Дойл прочел немало научной литературы и проконсультировался со специалистами. Так, свои советы по «заселению» затерянного мира давал ему Эдвин Рей Ланкастер, человек не последний в британской зоологии, — профессор Оксфорда, руководитель лондонского Музея естествознания, человек, оставивший заметный след в науке. Так что неточности, если они имелись, были допущены скорее всего специально — в угоду сюжету. В конце концов, и самому Обручеву пришлось использовать для «Плутонии» гипотезу о пустотелой Земле, хотя сам он в нее абсолютно не верил.
…Нам, окруженным чудесами электроники, опутанным паутиной Интернета, через пять минут узнающим о событиях на другом конце планеты, кажется, что на Земле уже не осталось белых пятен. Но это, к счастью, не так. Где-то, как и сто лет назад, бьют барабаны туманной страны Мепл-Уайт, и летчики, пролетая над сельвой, по-прежнему вглядываются в зеленый океан под крылом, надеясь разглядеть в нем то самое неприступное плато…
Повести
Андрей Щупов
Похитители
Притулив папку с бумагами на голых коленках, я терпеливо выводил чернилами строку за строкой. Занятие — более чем странное, но вот уже полвека любителям компьютеров был объявлен бойкот. Организаторы выставок отказывались принимать фотографии и картины, изготовленные цифровым способом, а издатели упорно игнорировали тексты, сработанные на компьютерах. Может, в чем-то они были правы, хотя лично мне прогресс всегда нравился. Согласитесь, тот же суп удобнее хлебать пневмоподсосом, нежели примитивной ложкой, обучаться приятнее во сне, а выступать с трибун исключительно виртуальных, дабы не наполучать за сказанное вполне реальных шишек и синяков. Я и рыбачить предпочитаю исключительно в ночное время, заранее настраивая индуктор на ловлю щук, акул и гигантских осьминогов. Тем не менее тоска по древним архаизмам нет-нет да и дает о себе знать. Вот и мне, детективу с семилетним стажем, иными словами — человеку исключительно мирной профессии, смерть как хотелось писать. Разумеется, о себе, о своих приключениях, о верных друзьях и непримиримых врагах. Я читал, как пишут об этом другие сочинители и, чего греха таить, многим из них смертельно завидовал. Конечно, они врали, но ведь читалось-то взахлеб!
Если честно, работа частного детектива скучна и монотонна, но тем сильнее мечталось мне сочинить что-нибудь эдакое, чтобы хоть на кроху проникнуться к профессии сыскаря должным уважением. Словом, я писал. Мозолил пальцы и напрягал голову.
«Итак, я был голубоглазый блондин роста весьма немалого, а именно — шести футов и…» — на минуту задумавшись, я прикинул, какой рост по нынешним критериям — весьма немалый и вместе с тем — устрашающий и привлекательный. Ни к чему так и не придя, вывел наугад: «…семи дюймов. Стальные бицепсы украшали мои руки, орлиный нос украшал мой профиль, а поджарый живот…» — я опять задумался, потому что живот, пусть и самый поджарый, украсить мог только живот, но никак не грудь и не ноги. Чего греха таить, писать было страшно трудно. Под темечком у меня гремели бодрящие песни, успокаивающе тикал встроенный таймер, специальный чип дозу за дозой впрыскивал стремительно убывающие эндорфины, но я все равно отчаянно мучился и путался в словах, как младенец в простынках. «Поджарый живот» застрял в голове занозой, и все же, сделав усилие, я выкрутился из положения боксерским финтом: «…а мой поджарый живот вместе с ухмылкой полярного волка приводил в трепет всех жаждущих взглянуть на них средь бела дня и ночи. И это было правильно. Поскольку я защищал закон и порядок, а они — то есть те, что были по другую сторону баррикад — как раз наоборот. Они хотели стереть наш мир с лица земли, заставить всех трудиться в поте лица своего…» Два раза повторилось слово «лица», но я уже не мог остановиться. Вдохновение несло меня и крутило в сюжетных водоворотах… «Именно поэтому даже в свободное от работы время я продолжал свою охоту, покуривая дорогие сигары, заходя в окрестные бары, где, танцуя с тамошними цыпочками, выведывал информацию о местных нарушителях. Это было не так уж сложно. Следовало лишь вовремя подливать в их (это я о курочках и цыпочках) бокалы двойную порцию виски и обаятельно улыбаться. Между танцами я сидел в кресле, забросив левую ногу на правую и, цедя двойной кок-портвейн, с усмешкой наблюдал за готовящимися справа и слева кознями против честных граждан. Если у меня спрашивали закурить, приходилось вставать и драться. Я же видел, как ухмылялись они за моим затылком! При этом я никогда не начинал первым. Они сами лезли, а я вежливо отслонялся, пытаясь до последнего избегать грязного побоища. Но из благих пожеланий ничего не выходило. Они липли на меня, как на мед, с битами и обломками киев заходя справа и слева. И вот тогда я грустно вздыхал и прыгал. С легкой улыбкой на тонких, не лишенных изящества губах, я совершал сальто и выбрасывал свой коронный хай-кик в гущу обидчиков. Это было страшно и потому действовало безотказно. Враги рассыпались по углам, как горох и крошево от чипсов. Правда, когда против меня выходило сразу человек эдак…»
Я шумно выдохнул, выбирая между желанием поскромничать и соблазном приукрасить, но, в конце концов, избрал среднюю арифметическую величину, вписав в рукопись «с дюжину», что звучало вполне литературно. «Но когда против меня выходило человек эдак с дюжину, вашему покорному слуге приходилось туго. Ног и рук просто уже не хватало, и, выхватывая свой шестизарядный наган, я в мгновение ока укладывал всех своих противников на залитый кровью пол…»
Я крякнул. Опять получалась нестыковка. Пол залит кровью, а они только падают. И потом шесть зарядов против дюжины злодеев?.. Я догрыз бедное перо, и оно распалось на две половинки. Действительно, что-то было не то. Хотя с другой стороны — кровь могли разлить и до меня, а револьвер… Револьвер я мог успеть и перезарядить! Скажем, изящно отскочить в сторону, спрятаться за табурет и стремительно заполнить барабан сияющими патронами. Другой вопрос — надо ли это специально оговаривать?
Покусывая губу, я отложил попку с исписанными листами, устало похлопал себя по поджарому животу. Грудь у меня тоже была поджарой, а вот бицепсы… Я внимательно оглядел свои руки и сумрачно вздохнул. Бицепсы у меня тоже, верно, относились к категории поджарых. Впрочем, не подумайте обо мне совсем плохо. Бегать я умел весьма прилично. Это признавали все в нашем отделе, и если другие отличались в компьютерных ралли или забегах виртуального свойства, я, к сведению некоторых, пару раз участвовал в настоящих эстафетах, выходя на дорожки вполне реальных стадионов. К сожалению, успех в эстафетах не решал главной проблемы, а потому в свободное от работы время я страдал — и страдал вполне искренне.
Нет, ребятки, двадцать первый век — это не шутка. Начинался-то он дымно и весело: тут вам и дурное чипирование, и удалое освоение планет, и прорывы в робототехнике, а потом… Потом человечество скисло. Все равно как стайер на последнем круге. Верно говорят, двадцать один год — переломный возраст для людей. Нечто подобное, вероятно, испытывала и наша перенаселенная планета. Согласитесь, одно дело — наблюдать ренессансы и освоение новых земель, крестовые походы с запада на восток и с востока на запад, и совсем другое — созерцать унылое благополучие угомонившегося человечества. Разве не скучно? Еще как! И честное слово! — мне следовало родиться значительно раньше — лет этак на сто или двести. Тогда, может, и не пришлось бы писать про самого себя романы. Но кто же знал, ребятки? Падаем-то все, а чтобы соломки подстелить — об этом вспоминаем, лишь крепко ударившись…