Страница 37 из 70
Между тем в источниках имеются данные для предположения о формировании новгородского боярства из среды дружинников, в разное время пребывавших в Новгороде. Так, вторым номером после легендарного Гостомысла в знаменитых Списках новгородских посадников идет Константин Добрынич, упомянутый в летописях в качестве новгородского посадника в 10-х гг. XI в. Этот исторический деятель — сын Добрыни, уроженца Любеча, и дядя Владимира Святославича по матери [см.: ПСРЛ. Т. 1, стлб. 69,143; НПЛ. С. 121, 161,164] — явно не потомок словенской родоплеменной знати и не «лидер местной общины», а представитель династии служилых людей. Вышата, сын Остромира, следующего по списку новгородского посадника, возглавлял поход на Царьград и служил в Тьмутаракани князю-изгою Ростиславу Владимировичу [ПСРЛ. Т. 2, стлб. 152]. Сын Вышаты и внук Остромира Ян Вышатич с бурными приключениями собирал для киевского князя дани в Заволочье и дослужился до киевского тысячника. Очень вероятно предположение о происхождении части бояр Людина конца Новгорода от варяга Регнвальда, приехавшего на Русь с женой Ярослава Владимировича, дочерью шведского короля Ингигерд [см.: Гиппиус АЛ.«Суть людие новгородци от рода варяжьска…» (опыт генеалогической реконструкции) // Восточная Европа в древности и средневековье: Генеалогия как форма исторической памяти. М., 2001]. Под 1118 г. упоминается новгородский боярин сотский Ставр [НПЛ. С. 21]. Он отождествляется со Ставкой Гордятичем, дружинником Владимира Мономаха в годы его юности [ Рыбаков БЛ.Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М., 1963. С. 126–130]. Отмечается летописью и появление в Новгороде «пришлых» вельмож из южных земель, вроде посадника Данилы, и в более поздние времена. Так что, вероятнее всего, новгородская верхушка сложилась из потомков словенской дружинной знати и представителей тех дружинных контингентов, что пребывали в Новгороде в X — начале XI в. с князьями-наместниками киевских князей — Святославом, Владимиром, Вышеславом, Ярославом.
И каким бы ни было происхождение «больших» людей Новгорода, непрочное и временное положение в Новгороде князей, рассматривавших пребывание там как ступеньку к киевскому столу, привело к ранней «консолидации» новгородской знати в корпорацию, со временем все более приобретавшую известную независимость от княжеской власти. Но само «коловращение» князей в то же время и предопределило специфическую раздробленность выделившейся новгородской олигархической корпорации. Межбоярская борьба за власть причудливо накладывалась на междукняжескую борьбу за Новгород, порождая такие явления, как:
«Черниговский выбор» (яркие представители — посадник Якун Мирославич, бежавший в 1141 г. из Новгорода вместе со Святославом Ольговичем);
«Блок „Наш дом — Мстиславичи“» (Костянтин Микульчич, бежавший в 1137 г. к Всеволоду Мстиславичу на юг и фактически участвовавший в таком опасном для Новгорода приглашении этого князя во Псков);
«Партия „Единый Суздаль“» (олигархи с замечательными именами Судила, Нежата и Страшок, бегавшие к суздальскому князю и обратно) [НПЛ. С. 26, 211].
Причем верность тех же упомянутых представителей «суздальской» партии князю-союзнику, мягко скажем, далеко не всегда выдерживала проверку временем. Увы, то же самое можно сказать и об их верности родному Новгороду: «Внутрибоярская борьба в Новгороде постоянно включала в себя элемент предательства интересов республики» [ Янин В. Л.Новгородские посадники. С. 150]. Примеров такого предательства (вроде попытки сторонников боярина Водовика в 1232 г. захватить Псков, а после неудачи авантюры — заключить антиновгородский союз с «немцами» [НПЛ. С. 71–72; 280–281]) более чем достаточно.
И эта же самая внутрибоярская борьба способствовала фрагментации еще до конца не консолидированной местной элиты. Очень ясно эту фрагментацию демонстрируют археологические данные: каждый конец Новгорода был совокупностью боярских кланов, причем многочисленные ремесленные мастерские Новгорода находились на боярских усадьбах. Набор мастерских разного профиля составлял основу устойчивости усадьбы: «На протяжении столетий линии частоколов таких усадеб, переходивших от поколения к поколению, оставались на одном и том же месте» [ Янин В. Л.Новгородская феодальная община (Историко-генеалогическое исследование). М., 1981. С. 7–57]. Новгород, как показал В. Л. Янин, был городом не ремесленников и торговцев, а богатых бояр-землевладельцев, имевших обширные владения во всей земле, но живших в Новгороде, где они держали своих ремесленников и торговых людей для обработки и реализации тех природных богатств, которые поступали к ним из их владений. Естественно, что при такой «клановой» организации производства не могло быть и речи о возникновении в Новгороде ремесленных цехов по образу и подобию торговых «полисов» Западной Европы, что вполне объясняет масштабный импорт в город тканей с Запада. Более того, в XII–XIII вв. город представлял собой систему пространственно, политически и — как следствие — хозяйственно разделенных центров: «Между древними Чудиным и Неревским концами лежала территория в основном пустопорожнего Загородья» [ Янин В. Л.Новгородские посадники. С. 189]. Лишь по краю Загородья проходила Прусская улица, «подчинившая» себе в начале XIII в. Людин конец и люто враждовавшая в то же время с концом Неревским.
Конкретным политическим итогом (1) влияния противоборствующих кланов Рюриковичей на новгородскую политику и (2) вражды городских концов стал десяток переворотов за какие-то 35 лет между 1136–1171 годами. За это время всего двое посадников (Костянтин Микульчич и Якун Второй) умерли на своём посту [см.: Янин В. Л.Новгородские посадники. С. 148]. Редкие успехи в деле политической консолидации Новгорода на почве борьбы за «вольности новгородские» (заметные, например, при посаднике Мирошке Несдиниче в конце XII в.) вели к формированию зачатков автократии (которые обнаруживаются, например, при посаднике Дмитре, сыне упомянутого выше Мирошки). А эта неумелая автократия разрушает все зародыши породившей её консолидации новгородских сил. Так, итогом объединительного процесса при посадниках Мирошке и Дмитре Мирошкиниче стал взрыв 1207 г., когда успешные дипломатические демарши Всеволода Юрьевича Большое Гнездо спровоцировали новгородское восстание, направленное против Дмитра [НПЛ. С. 50, 247; ПСРЛ. Т. 1. С. 210].
Для сравнения просто напомню, что между 1130 и 1172 гг. в Венеции, заметно менее зависимой от влияния внешних «имперских» сил, сменилось лишь три дожа, причем из них только несчастный Витале Микеле II был свергнут, да и то — по более чем уважительной причине [ Norwich John Julius.A History of Venice. New York, 1982; М.: ACT, 2009]. Как видим, ужасающую неустойчивость власти новгородских посадников в XII в. нельзя списать на «дурные республиканские нравы», и нам придется искать для неё внятное собственно «новгородское» объяснение. И представляется вполне естественным связать несомненное и разнонаправленное влияние на новгородскую политику княжеских фракций с очевидной внутренней фрагментацией новгородской элиты. А проделанное выше исследование экспорта/импорта Города отлично описывает экономические результаты политической и хозяйственной «клАнизации» олигархической республики.
Загадки новгородского народорасселения. Боевое равновесие между Рюриковичами и местной олигархией сказалось и на всей судьбе градостроительства в пределах Новгородской земли. Дело в том, что одной из первейших «должностных обязанностей» князя было основание и укрепление городов. В той же Новгородской первой летописи выражение «нача грады ставити» использовано в отношении Игоря Старого как синоним выражения «начал править». И вот «самостийности» новгородского боярства не хватило для того, чтобы исключить влияние Рюриковичей на выбор князя для Города и даже на выбор городского посадника. Но этой «самостийности» вполне хватило на то, чтобы практически блокировать в Новгородской земле градостроительную активность князей. По подсчетам, выполненным А. В. Кузой в работе «Древняя Русь. Город, замок, село» (М., 1985), получается, что в этой древней земле к середине XII в. существовало всего 10(!) укрепленных поселений площадью более 1 га. Чтобы понять до конца смысл этой цифры, нужно учесть, что в Черниговской, Волынской и Суздальской землях, по тем же подсчетам, получилось соответственно 32, 31 и 29 городов, а отставали от Новгородчины лишь более чем скромные Пинская, Рязанская и Муромская земли. Правда, Новгородская земля использовала для градостроительного бума теоретически ожидаемый приток населения из южных земель после «Батыева погрома». В Новгородской земле в ужасном XIII в. погибло 19 укреплений, что составляет 38 % от общего числа зафиксированных крепостей любой площади, причем восстановлено и заново отстроено в XIV в. было 29 укреплений. Вот только Владимирская земля по соседству восстановила, по аналогичным подсчетам, 40 поселений. А на берегах Балтики в XII–XIII вв. появляются все новые и новые торговые города: Любек (1143), Рига (1201), Выборг (1293)…