Страница 24 из 70
Когда война кончилась, он немало сил отдал тому, чтобы предотвратить войну новую, — был участником антивоенных международных акций ученых. Крупнейший физик современности, много сделавший в поисках возможностей привлечения ядерной энергии на пользу людям, он лучше других знал, что песет эта энергия, если направить ее против людей.
Однажды мне случилось быть в югославском приморском городке Дубровнике. На одной из его горбатых улочек среди потемневших стен старой крепости я вдруг увидел сверкающую на солнце «Волгу», столь неожиданную здесь, да еще с московским номером. Я застыл как вкопанный. За рулем «Волги» сидел академик Капица. Ему тогда было уже за семьдесят. Вместе с сыном Андреем, попеременно меняясь за рулем, он привел «Волгу» из Москвы к берегам Адриатики. В Югославию приехал как гость президента Тито, с почетом был принят президентом. Ведь Петр Леонидович давний друг Югославии, награжден одним из высших орденов этой страны. Во время путешествия по Югославии он специально отклонился от намеченного маршрута, чтобы заглянуть в небольшую сербскую деревушку под названием Капица. Не отсюда ли вышли его далекие предки?
В гостинице «Эксельсиор» во время обеда Петр Леонидович посоветовал мне обратить внимание на официантов: до чего же вышколены, манеры безукоризнены, точность работы удивительна, каждый элементарно знает два-три ведущих европейских языка. «Вам надо обязательно поговорить с директором отеля, — настаивал Петр Леонидович, — Я с ним познакомился — интереснейший человек! И фамилия у него почти наша — Родин. Он расскажет много такого, чему нам следует в сервисе поучиться у югославов. А вы, Леня, об этом напишете!» В тот же день он познакомил меня с Родином. И это знакомство помогло мне подготовить для «Правды» статью «Индустрия туризма» — о том, как в Югославии используют природную красоту для добывания валюты, столь необходимой народному хозяйству. Академик Капица особо ценил международное сотрудничество во всех областях жизни. Он хорошо знал ему цену на собственном опыте.
Это была его последняя осень. Войдя в дом на Миколиной горе, я увидел Петра Леонидовича, который в своем любимом кресле у незажженного камина читал газету. Он всегда при появлении очередного гостя оживлялся: «Ну, рассказывайте, что нового?» Для его мозга новое нужно было, как воздух для легких. Но в этот раз не произнес обычной начальной, открывающей разговор фразы.
Положив газету на столик, сказал:
— Невеселые в мире дела.
И зашел разговор об этих невеселых делах. Но даже в размышлении о невеселом Петр Леонидович оставался оптимистом.
— Политический авантюризм в мире дошел до крайностей, — говорил Капица. — Конечно, никто не хочет умирать, даже тот, кто ядерной бомбой размахивает. Давно бы с удовольствием бросил эту бомбу в нас, да страшно, за свою голову опасается. Но ведь он авантюрист, действовать «на грани» ему присуще, каждый преступник, идя на дело, убежден, что не попадется. Преступники все-таки попадаются. И вот, кто размахивает бомбой, может ненароком и оступиться.
Петр Леонидович явно устал от долгого монолога и, завершая его, сказал:
— Словом, невеселые ныне времена, — помолчал, поднял на меня свои светлые, непоблекшие с годами глаза, которые вдруг вспыхнули улыбкой, и добавил: — И все-таки я верю в людей. Человечество не станет самоубийцей. Природа нас наградила самым высшим своим достижением — разумом. Что бы там ни было — разум есть разум, и давайте положимся на него.
Андрей Петрович Капица попросил нас, своих друзей, помочь ему перевезти родителей с дачи, в которой начинался ремонт, в расположенный недалеко от Николиной горы санаторий. За рулем сидел Андрей, Петр Леонидович устроился рядом с сыном. Когда машина тронулась, Петр Леонидович обернулся к нам:
— Ну, какие новости в мире, молодые люди?
Один из нас с шуткой ответил:
— В наше время, как говорится, лучшая новость — это отсутствие новостей.
Академик долго молчал, глядя на дорогу. Над дорогой сплетали ветви старые сосны, за ними желтел пожухлый луг, в конце его под обрывом проблескивала голубым река, в которой отражались пушистые редкие облака, медленно плывущие над присмиревшими осенними полями. Вдруг, уже не оборачиваясь к нам, как бы продолжая начатый разговор, Петр Леонидович произнес:
— И все-таки этот мир всегда для нас нов.
В санатории мы внесли вещи супругов Капиц в светлый просторный номер на втором этаже. Вслед за нами своей быстрой, стремительной походкой вошел в гостиную Петр Леонидович, мимолетно, без интереса оглядел комнату и тут же подошел к стоящему у окна письменному столу. Провел рукой по гладкой полированной поверхности, как бы прикидывая: удобен ли для работы. Поднял взгляд к окну. За окном стояли старые сосны, и их стволы бронзовели в лучах утреннего солнца.
После того скорбного дня, когда мы проводили ученого в последний путь, я написал о нем статью в «Литературную газету». Она называлась «Верю в людей!».
Пришло немало откликов. Но один из Ленинграда меня особенно обрадовал. Он был от того самого таможенника, который провожал «Михаила Лермонтова» в день открытия линии на Нью-Йорк. Таможенник был уже на пенсии. Он писал: «Не забуду слова пограничника-майора, который тогда отчитывал нас со старшиной. Он сказал: «С такими людьми, как академик Капица, большая честь даже стоять рядом! Именами таких людей называют корабли». И в заключение письма таможенник спрашивал: назовут ли?
Тогда в ответ на этот вопрос я не мог написать ничего вразумительного. Написал лишь одно: надеюсь…
Прошли еще годы, и однажды Андрей Петрович мне позвонил и объявил радостную для всех нас новость:
— Именем отца в Москве в Теплом Стане назвали улицу. И еще сообщили, что имя это получит новый корабль.
«Море плещется в моем сердце»
В этот день я впервые услышал зловещее «бора». Ветер дул с гор — с ним не до шуток. Ветер обрушивается на город тяжелым и стремительным ледяным потоком, не дай бог попасть под его «руку»! Суда торопятся уйти на рейд — иначе разобьет о причал. Наш капитан был встревожен. По прогнозу ожидается восемь баллов! Для стоящего у причала «Витязя» ветер оказывался отжимным, значит, будет со страшной силой давить в борт — выдержат ли швартовы?
Ветер дул всю ночь. Швартовы выдержали. Мы не верили, что соберутся на причале провожающие. Собрались. Десятка два самых стойких, в основном женщины. Некоторые прилетели из Владивостока — экипаж «Витязя» оттуда. Так и скитаются по портам, чтобы на коротком заходе судна хотя бы несколько часов повидать «своего», — обычная судьба моряцких жен.
«Витязь» медленно и устало отвалил от причала, набирая ход, устремился в сторону открытого моря отсчитывать последние мили долгих своих скитаний по морям-океанам. Рейс этот был для него завершающим в жизни. В Калининграде прославленному ветерану науки обещали почетный причал. Решили на его борту делать морской музей.
Как требует обычай, судно, отвалив от причала, трижды прогудело Новороссийску простуженным хрипловатым баском — прощаясь навсегда. И тут неожиданно для нас вся бухта, десятки стоящих у причала и на рейде судов нестройным, но мощным хором послали уходящему от них ветерану долгие прощальные гудки. Щемяще печальными были эти минуты, и у нас сжались сердца.
Немолодая женщина по-детски всхлипнула и приложила к глазам носовой платок. Рядом со мной стоял немолодой мужчина в выгоревшей бежевой куртке и черном берете. Тугой ветер бил ему в лицо, а он и не пытался от ветра защищаться. Вдруг шевельнул плечами, словно отряхивался от увлекших его куда-то дум.
— Неужели плывем?
И облегченно вздохнул, вроде бы перевел дух, вроде бы наконец позволил себе поверить, что путешествие, которое откладывалось не раз, все-таки состоится.
Обернулся ко мне: блеснул юношески яркими глазами в паутинке морщин:
— Вы впервые на «Витязе»?