Моя тетушка — ведьма

— Но когда у тебя жестокие чувства, это же… плохо! — прорыдала я.

— Никуда не денешься, они все равно есть у всех, — пожала плечами мама, прикуривая вторую сигарету от первой. — И у тетушки тоже. Вот почему мы все так дергаемся. Она жуткая эгоистка и большая мастерица заставлять других работать на себя. Пользуется тем, что людям совестно замечать за собой жестокие чувства. Ну как, полегчало тебе?

— Не очень-то, — сказала я. — Она ведь вынуждена просить о помощи, потому что сама не все может, правда?

— А вот в этом, — отозвалась мама, выпустив облако дыма, — я, Мидж, сильно сомневаюсь. Я пристально за ней наблюдала — и, по-моему, не такая уж она и дряхлая. Вполне могла бы себя обслуживать, если бы захотела. Мне кажется, она просто убедила себя, будто не может. Завтра я попробую заставить ее сделать кое-что самостоятельно.

Тут мне стало легче. Наверное, маме тоже, — но особых успехов в том, чтобы заставить тетушку Марию делать что-то самой, она не достигла. Хотя старалась целое утро. Например, тетушка Мария говорит:

— Я оставила очки на буфете, дорогая, но это неважно.

— Так пойдите возьмите, — отвечает мама громким бодрым голосом.

Пауза, после чего тетушка Мария стонет с мягким укором:

— Я стала совсем старая, милая Бетти.

— Попробуйте, вдруг получится, — подбадривает ее мама.

— А вдруг я упаду? — предполагает тетушка Мария.

— Падайте, — говорит Крис. — Падайте носом вниз, и мы хорошенько посмеемся.

Мама свирепо глядит на него, а я иду и приношу очки.

Так все и шло, пока не объявился серый кот — он замяукал на нас из-за окна, чуть ли не расплющив о стекло уродливую плоскую морду. Тетушка Мария без малейших затруднений вскочила с дивана и прямо-таки побежала к окну, размахивая в воздухе обеими палками и истерически вопя «брысь, брысь». Кот ретировался.

— Что это вы? — поинтересовался Крис.

— Не потерплю, чтобы этот кот шастал по моему саду! — заявила тетушка Мария. — Он душит птиц.

— Чей он? — спросила мама. Она любит кошек, и я тоже.

— Откуда мне знать? — ответила тетушка Мария. Она так обозлилась на кота, что на обратном пути к дивану позабыла хотя бы раз опереться на палки. Мама подняла брови и поглядела на меня. Видала, мол?

Потом мы опрометчиво оставили Криса дома и пошли в сад поискать кота. Кота мы не нашли, а когда вернулись, Крис весь кипел от ярости. Тетушка Мария нежно его журила.

— Дорогой, я-то потерплю, но мои приятельницы огорчились до глубины души! Прошу тебя, дай слово, что больше не будешь так говорить!

Крис, конечно, получил по заслугам, но мама тут же вмешалась:

— Крис и Мидж, я сейчас наделаю вам бутербродов, и отправляйтесь дышать свежим воздухом. До вечера будьте любезны быть на улице!

— До вечера? — воскликнула тетушка Мария. — Но сегодня днем у меня здесь соберется Кружок Целительниц! Детям было бы очень полезно поприсутствовать на нашей встрече!

— Свежий воздух еще полезнее, — отрезала мама. — Крис очень бледный.

И точно. Крис выглядел так, словно сильно не выспался. Он был совсем белый, и у него опять вылезли прыщи. На протесты тетушки Марии (сегодня ветрено, скоро будет дождь, мы промокнем) мама не обратила внимания и силком вытолкала нас из дому с теплой одеждой и огромным полиэтиленовым пакетом еды.

— Сделайте мне одолжение, отдохните для разнообразия, — сказала она.

— А как же ты? — спросила я.

— Да ничего. Пока у нее будет это сборище, повожусь в саду, — ответила мама.

Мы вышли на улицу.

— Мама опять корчит из себя подвижницу, — сказала я. — Терпеть этого не могу.

Крис ответил:

— Ей нужно отработать свое чувство вины из-за гибели папы. Пускай, Мидж. — И улыбнулся — как обычно, будто все-все понимал. Казалось, стоило нам выйти из дому, и он снова стал самим собой. — Хочешь, скажу, что я вчера заметил на этой улице? Видишь дом напротив?

Он показал, и я сказала «да» и посмотрела. И тут тюлевые занавески на переднем окне дома дернулись, словно кто-то поскорее за них спрятался. А вообще это был домишко кремового цвета, мрачный, как и вся остальная улица, с крупными цифрами «12» на парадной двери.

— Номер двенадцать, — сказал Крис, шагая по улице. — Единственный дом на всей улице с номером, Мидж, если не считать номера двадцать два в дальнем конце, по той же стороне. Значит, сторона тетушки Марии — нечетная, да? А следовательно, дом тетушки Марии — номер тринадцать, как ни считай.

Крис всегда обращает внимание на числа. Раз замечает номера домов, значит, пришел в себя, решила я. И ответила, что да — наверное — номер тринадцать, и мы смеялись всю дорогу до берега моря. Там было очень ветрено и пустынно, но при этом почему-то очень аристократично. Крис крикнул, мол, даже бетонные сараи и те изящные. И правда. Мы прошли мимо детского бассейна и унылой площадки с качельками и вышли к морю. Был прилив. Волны вовсю бились о набережную, серые, свирепые, и то и дело захлестывали тропинку. Ноги у нас промокли, а грохот стоял такой, что мы перекрикивались, а потом во рту долго было солоно. Нам встретился только один человек — только один на всей набережной, — и тот у самого начала: пожилой господин, застегнутый в твидовое пальто, который попытался вежливо приподнять перед нами твидовую шляпу, но только притронулся к ней рукой, чтобы ее не унесло ветром.

— Доброе утро! — прокричали мы.

— Добрый день! — прокричал он в ответ.

Очень точная поправка. Было уже за полдень. Правда, мне всегда казалось, что «день» начинается только после ланча, а мы еще не ели.

Когда мы оказались возле пирса, я заорала Крису:

— Этот призрак у тебя в комнате — он кто, он или она?

Хуже места для важных вопросов я найти не могла. Море билось и хлюпало вокруг стальных опор, а постройки вдоль пирса заслоняли нас от ветра, и мы то оказывались в тихом закутке, где было теплым-тепло, но в ушах звенело, то выходили обратно в ледяной грохот.

— Мужчина! — заорал Крис. — И не папа, — добавил он, когда мы снова оказались в тихом закутке. — Я видел, ты подумала, что это он, так вот не он. Ну и физиономия у него — будто помесь шута с попугаем.

Ветер взвыл, и я плохо расслышала конец фразы.

— С бугаем? — завопила я.

— С попугаем! — заорал в ответ Крис. По-моему, после этого он закричал что-то вроде: «Пиастры! Красотка Полли! Долговязый Джон Сильвер! Я призрак Аделины-Молодчины! Смех без причины — признак дурачины! Бред соседа до обеда!»

Когда кричишь на ветру, всегда кричишь чушь, и я думаю, Крис кричал все это, чтобы заглушить страх. В общем, я совершенно запуталась и решила, будто он пытается сообщить мне, как зовут призрака.

— Сосед? — завопила я. — Джон?!

— Какой еще сосед Джон? — взвыл в ответ Крис.

— Призрака так зовут! Его зовут сосед Джон? — проорала я.

Когда мы снова оказались на островке тишины и разобрались, кто что от кого услышал, то чуть животы себе не надорвали от смеха и решили, что «сосед Джон» — отличное имя для призрака. Так мы его теперь и называем. Я все время представляю себе огромного красного пиратского попугая, только Крис говорил еще и про шута, и когда я об этом вспоминаю, то поправляю картинку и делаю из красного попугая другого, белого, с желтым хохолком — ну, какаду. По-моему, хохолки у них похожи на шутовские колпаки, а призракам положено быть белыми. Но вообразить, чтобы так выглядел человек, я не могу.

Крис рассказывал мне про призрака весь день — в час по чайной ложке, урывками. А кое-чего он мне вообще не рассказал, я уверена, и теперь я ломаю себе голову, почему и чего именно.

Он сказал, что в первую ночь вдруг проснулся от испуга — решил, будто забыл задуть свечу. Но потом он понял, что это светит в окно уличный фонарь. На фоне окна было видно очертание человека, он стоял, ссутулившись, спиной к Крису. Похоже, человек рылся в одном из стеллажей.

— Ну, я его окликнул, — сказал Крис.

— Страшно было? — спросила я. При одной мысли об этом у меня сердце прямо бухало.