Страница 7 из 9
— Он его уронит.
Если это и не стало для Криса последней каплей, доконало его то, что Зоя Грин подалась вперед и уставилась на кусок торта, который он хотел ей передать.
— Фто это там? Надеюфь, там нет нифево, на фто у меня авейгия?
— Не знаю, не знаю, — ответил Крис. — Вон те штучки, похожие на изюм, на самом деле кроличьи какашки, так что если у вас аллергия на кроличьи какашки, лучше не ешьте.
Все, в том числе Зоя Грин, вытаращились на него, а потом стали делать вид, будто он этого не говорил. Но Крис схватил чашку с чаем и протянул Зое Грин и ее.
— Конской мочи не желаете?
Все разом застрекотали о чем-то другом, и посреди этого стрекотания мама сказала:
— Кристиан, я тебя…
К несчастью, я в это время отхлебнула чаю. И поперхнулась, и пришлось выбежать в кухню — прокашляться над раковиной. Сквозь кашель я снова услышала голос Криса. Очень громкий.
— Точно-точно. Притворяйтесь, будто я ничего не говорил! А еще можно сказать: «У него же переходный возраст и к тому же травма, ведь его отец свалился с Кренберийского утеса!» Да, свалился! Плюх!
А потом за ним захлопнулась дверь.
Скандал. Это был полный кошмар. У тетушки Марии сделался истерический припадок, и она визжала. Зоя Грин ухала совой. Я слышала, как мама плачет. Это был такой ужас, что я осталась сидеть в кухне. И дальше тоже был ужас.
Я стала громко кашлять и двинулась к входной двери, думая сбежать, как Крис, но дверь распахнулась, и в дом промаршировала Элейн — естественно, в черном макинтоше.
— Мне надо поговорить с твоим братцем, — сказала она. — Где он?
А у меня в голове вертелась только одна мысль: неужели между ее домом и тетушкиным налажена радиосвязь. Иначе откуда бы она узнала? То есть она могла услышать крики, но откуда она узнала, что все именно из-за Криса?!
Я смотрела ей в ясное суровое лицо. Глаза у нее жуткие, фанатичные — и не захочешь, а заметишь.
— Не знаю, — выдавила я. — Наверное, ушел куда-то.
— Тогда я пойду разыщу его, — сказала Элейн. И вышла за дверь, бросив через плечо: — Если я его не найду, передай ему от меня: чем выше заносишься, тем ниже падать. Правда. Я серьезно.
Зря она сказала про «ниже падать». Подобрала бы лучше другие слова.
Когда крик утих, я вернулась в столовую. Обе миссис Ктототам похлопали меня по руке и сказали:
— Ничего, дорогая, ничего.
Кажется, они решили, будто я расстроена, потому что мне стыдно за Криса.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Теперь я мучаюсь совестью не меньше мамы. Уже стемнело, а Крис до сих пор не вернулся. Тетушка Мария не закрывала рот.
— Вдруг он шел по берегу и поскользнулся на камне! — твердила она. — Если он сломал или подвернул ногу, никто даже не узнает! Дорогая, я думаю, вы должны позвонить в полицию — а ужин, конечно, можно не готовить!
К чему полиция, подумала я, если по его следу идет Элейн. А мама сказала особенным тоненьким и бодрым голосом, каким она всегда говорит с тетушкой Марией:
— Ах, тетушка, все будет хорошо. Мальчишки есть мальчишки.
Тетушка Мария не желала утешаться. Она утробно, зловеще нудила:
— И на пирсе в темноте очень опасно. Вдруг его унесло течением? Благодарение небесам, наша маленькая Наоми дома!
— Сейчас не удержусь и попрошусь купаться, — шепнула я маме.
— Только попробуй! — ответила мама. — Мало мне Криса — еще и ты туда же!
— Тогда заткни ее, — сказала я.
— Как вы сказали, мои дорогие? — вскинулась тетушка Мария. — Что нужно заткнуть?
Все это продолжалось, пока не хлопнула задняя дверь и в дом не промаршировала Элейн, размахивая фонариком, и не привела Криса. Она держала Криса за плечо, будто арестанта.
— Вот он, — сказала она маме. — Я сделала ему выговор.
— Как замечательно! Спасибо за помощь! — сказала мама и быстро и встревожено взглянула Крису в лицо. Вид у него был такой, будто он изо всех сил сдерживает смех, и я сразу поняла, что у мамы гора с плеч свалилась.
Тут наконец включилась и тетушка Мария.
— Ах, Элейн! — прокричала она. — Я с ума сходила от беспокойства! Вы его привели? Где вы его нашли? С ним ничего не случилось?
— На улице, — сообщила Элейн. — Как раз по дороге домой. Он цел и невредим. Верно, молодой человек?
— Да, если не считать раздавленного плеча, — пробурчал Крис.
Элейн выпустила Криса и притворно замахнулась на него фонариком.
— Больше ему такого не разрешайте, — сказала она маме. — Вы же знаете, она очень волнуется.
— Побудьте со мной, Элейн! — крикнула издалека тетушка Мария. — Я пережила страшное потрясение!
— Извините, не могу! — крикнула в ответ Элейн. — Мне пора кормить Ларри ужином!
И удалилась.
Прошла целая вечность, прежде чем я смогла спросить Криса, что сказала ему Элейн. Тетушка Мария усадила его рядом с собой и двадцать раз подряд поведала, как она беспокоилась. Она допытывалась, где он был, но времени ответить не давала. Крис воспринял все это более или менее юмористически, не то что раньше, и я решила — Элейн, наверно, успела стукнуть его по голове фонариком, не иначе.
— Да нет, просто схватила за локоть, и все, — сказал Крис. — А я говорю — вы что, арестуете меня именем закона? А она — грубите мне сколько хотите, молодой человек. Мне-то все равно. А ваша тетушка волноваться не должна, я этого не допущу.
— Не слышу! — встряла тетушка Мария. — Кто-кто волнуется?
— Я, — ответил Крис. — Элейн запугала меня, и я теперь трясусь, как заяц.
— Думаю, Ларри ходил на охоту, — рассудила тетушка Мария. — Он часто приносит зайцев. Интересно, не угостит ли он нас зайчатиной на этот раз? Люблю заячье жаркое.
Крис завел глаза к потолку и покорился судьбе. Сейчас он играет на гитаре, а тетушка Мария делает вид, будто и этого не слышит. То есть вроде бы Все Прощено и Забыто. Именно от этого меня жутко мучает совесть. Мы с мамой уложили тетушку Марию в постель, и она сидит, опершись на подушки, вся такая чистенькая и розовенькая в белой кружевной ночной рубашке, кудряшки заплетены в косички, и слушает по маминому приемнику передачу «Почитаем перед сном». Вылитый плюшевый мишка. Просто душечка. Мама попросила ее сказать, когда она захочет выключить свет, и она улыбнулась самой сахарной улыбочкой и ответила:
— Ах, когда вы соберетесь спать, тогда и выключим. Дадим нашей маленькой прилежной Наоми закончить сочинение.
Мне от этого ужасно тошно. Я перечитала дневник — и в нем полно диких грубостей в адрес тетушки Марии, а она считает, будто я пишу сочинение. Я даже хуже Криса — ведь я позволяю себе быть гадкой тайком от всех. Вот была бы я сострадательная, как мама! Мама — мой идеал. Она у нас хорошенькая-хорошенькая — и при этом веселая. У нее аккуратненький носик кнопочкой и красивый, чуточку выпуклый лоб. Глаза у нее всегда сияют, даже когда она устает. Крис очень похож на маму. У них у обоих огромные глазищи с длинными изогнутыми ресницами. Я им завидую. У меня ресниц раз-два и обчелся, и те какие-то тускло-коричневые, того же цвета, что и волосы, и совсем не украшают скучные карие глаза. Лоб у меня плоский. Я ни капельки не милая, и мне бы очень хотелось, чтобы тетушка Мария перестала наконец называть меня «милой маленькой Наоми». От этого я чувствую себя распоследней негодяйкой.
После этого меня окончательно скрутило, и нужно было обязательно поговорить с мамой, пока мы не задули свечку. Мы обе сидели в кровати. Мама курила, а я ревела, и мы боялись, что тетушка Мария вот-вот проснется и завопит, что в доме пожар. Было слышно, как она храпит, а Крис внизу мятежно терзает гитару.
— Бедненькая моя Мидж! — сказала мама. — Я тебя понимаю!
— Ничего ты не понимаешь! — всхлипнула я. — Ты сострадательная! А я даже хуже Криса!
— Тоже мне «сострадательная»! — фыркнула мама. — Да я полдня только и мечтаю зарезать тетушку, а Элейн я бы с удовольствием задушила хоть сейчас! Сначала мне было дико неловко, совсем как тебе, ведь тетушка действительно очень старенькая и иногда умеет быть чудо какой славной, и я держала себя в руках только потому, что мне вообще-то нравится ухаживать за старичками. А потом Крис сделал мне одолжение — устроил этот скандал. И я поняла: на свете есть вещи, которых я стараюсь не замечать. Знаешь, Мидж, жестокие чувства бывают у кого угодно.