Страница 52 из 96
Загер прибыл в лагерь днем.
Караул у временных казарм, выстроенных метрах в трехстах от густой колючей проволоки, встретил его машину привычными возгласами:
— Ахтунг! Ахтунг!
На дорогу высыпал весь офицерский состав охраны.
Загер встал в открытой машине, обвел холодным взглядом лица почтительно остановившихся в отдалении людей и гаркнул:
— Хайль Гитлер!
— Хайль! — проревели офицеры.
Когда он вышел из машины и направился к казарме, впереди пробежала кошка. Он остановился, как-то по-особому чмокнул губами. Диана выскочила вперед, в несколько прыжков настигла кошку, подмяла ее под себя и кусанула, звучно чавкнув челюстями. Выполнив приказ, она вернулась.
— Чья? — спросил про кошку Загер и, узнав, что она не имела определенного хозяина, но чаще всего обитала в четвертой комнате, произнес: — Всех из этой комнаты — на фронт. Завтра.
Затем Загер приказал офицерам идти вперед и только после этого вошел в казарму.
Кабинет нового начальника находился в конце длинного коридора. Справа и слева темнели прямоугольники дверей. Белые эмалированные номерки комнат поблескивали над каждой дверью. Дойдя до комнаты номер тринадцать, Загер попридержал шаг, бросил на ходу:
— Всех из этой комнаты — на фронт. Завтра!
Затем он выхватил из кобуры парабеллум и, не целясь, выстрелил в дверь. Осколки эмали с номерка брызнули на офицеров. Те отшатнулись. Загер чуть раздвинул губы, что означало улыбку, и произнес:
— Тринадцатых номеров в казарме быть не должно.
Когда за начальником и двумя его помощниками закрылась дверь кабинета, офицеры вздохнули с облегчением.
— Сумасшедший! — шепнул кто-то и, испугавшись своей откровенности, поспешно добавил: — Или гений! Даже наверняка гений: во-первых, крестом награжден, во-вторых, в приметы верит. Все гении суеверны!..
Загер не был ни сумасшедшим, ни гением. Он был расчетлив и хитер. Даже слабость к приметам он старался использовать в своих целях. Он любил лично отбирать подчиненных. Приказав отправить на фронт нескольких солдат и офицеров из старого состава охраны, Загер тем самым освобождал места для преданных ему людей.
— Сколько было попыток к бегству за последние семь недель? — спросил Загер и, узнав, что в этом лагере побег невозможен, остался недоволен. — Это значит, что ваша охранная служба не выполняет своих обязанностей! Нет такого лагеря, где не мечтают о побеге! Дайте список!
Загер заключил в кружок номера 13, 113, 213 и все другие, оканчивающиеся на число 13.
— Надеюсь, ясно? — спросил он. — Этих надо убрать в первую очередь… Конечно, при попытке к бегству… Регулярно уничтожать и тех, кто получит эти номера потом!
Загер снова посмотрел в список, полистал его, нашел цифру 777, подчеркнул ее тремя волнистыми линиями, сказал внушительно:
— Три семерки… Рекомендую запомнить. Никаких случайностей. Сохранить до особого распоряжения…
А в это время заключенный № 777, напрягая сухонькие, разрисованные синими жилками ручонки, втаскивал на гребень скалы большую ивовую корзину, наполненную камнями. Пошатываясь, он шел вверх по склону, и хриплое дыхание вырывалось из его открытого рта. Достигнув вершины, он вместе с корзиной упал на землю. Это у него получилось ловко: корзина перевернулась, камни перекатились через гребень и поскакали вниз — в пропасть.
Мальчонка подобрал корзину и поплелся обратно, уступая дорогу таким же маленьким рабам, поднимавшимся с ношей навстречу. Их было много. Длинной вереницей соединяли они строившуюся внизу дорогу с вершиной гребня. Нагруженные брели вверх, а вниз шли с пустыми корзинками.
На дороге с кирками и большими совковыми лопатами работали женщины. Они дробили куски известняка, выброшенного взрывом, и грузили щебень в корзины.
Вдали виднелось черное жерло туннеля, пробитого в горе. Там тоже копошились люди. От туннеля тянулась гладкая широкая автострада. Она обрывалась возле гребня, с которого спускался мальчонка под номером 777. Дальше громоздились дикие скалы. Сквозь них и прорубали дорогу. Ее прокладывали от строившегося подземного завода к ближайшей железнодорожной станции.
По краям готового участка автострады стояли металлические опоры, поддерживавшие маскировочную сеть.
На склоне горы, в которой был прорублен туннель, толстыми змеями лежали трубы. По ним в специальные улавливатели отсасывались пар и дым. Все предусмотрели гитлеровские инженеры. Завод даже дышал скрытно.
Солнце лениво ползло по небу. До высокого голого шпиля, за который оно пряталось, было далеко. Значит, еще не скоро раздастся команда строиться и идти в лагерь.
Номер 777 страдальчески сморщился и посмотрел на солнце. Он ненавидел его за медлительность, с которой оно передвигалось по небу. Он ненавидел и небо за его бесконечную протяженность. Все это было чужим и злобным. Он помнил свое родное солнце, которое ласкало его под Одессой, чудесное милое небо над Черным морем и, вопреки здравому смыслу, думал, что и солнце, и небо здесь другие, враждебные.
Мальчик попал сюда, в горы, два месяца назад. За это время он перетаскал не одну тысячу корзин с камнями. Каторжный, отупляющий труд отучил его надеяться и ждать. На что надеяться? Кто найдет их в этой горной глуши? Кто выручит? Чего ждать? Он прекрасно знал, чем кончится его жизнь: упадет обессиленный… Выстрел… Его тело перебросят через гребень, и оно покатится туда же, куда падают принесенные им камни, — в пропасть. И он ни на что не надеялся, ничего не ждал. Только ненависть еще жила в нем. Ненависть к солнцу и небу. К гитлеровцам была не просто ненависть, а что-то другое, огромное и безумное, не имевшее названия.
Продолжительные резкие свистки заставили мальчика очнуться. Все побежали прочь с дороги. Фашист с автоматом прошел в тупик, где, упершись в грудь скалы, обрывалась дорога. Он чиркнул колесиком зажигалки, поджег шнур и поспешно спустился в щель, прикрытую листом железа. Здесь прятались от осколков охранники, а пленные должны были сами заботиться о своей безопасности.
Подрывные работы были организованы с расчетом. Поджигали шнур тогда, когда большинство пленных находилось вблизи от места взрыва. До свистка никто не имел права прятаться. А когда раздавался свисток, до взрыва оставались считанные секунды. Поджигавший шнур гитлеровец успевал укрыться в щели, а пленные попадали под каменный град. Убитых и раненых тут же сбрасывали в пропасть, и работа продолжалась.
На этот раз большой щербатый осколок догнал номер 777. Камень угодил ему в ногу пониже колена. Мальчик не почувствовал боли, ему показалось, что он бежит на одной ноге, а вторая просто исчезла. Вытянув руки, он упал и сразу же посмотрел на ногу. Сквозь рваную штанину виднелась голая икра. Она набухала и синела, наливаясь свинцовым кровоподтеком.
Мальчонка подогнул ногу, попытался встать. Боль волной пробежала по телу, он выпрямился и затих. Теперь он по секундам мог предсказать свою судьбу.
После взрыва было тихо-тихо. Из укрытий показались гитлеровцы. Один из них лениво осмотрел глыбы развороченной скалы, скользнул взглядом по гребню, увидел лежавшего на склоне мальчика. Достав записную книжку и вычеркнув номер 777, фашист щелкнул пальцами, ткнул автоматом в двух ближайших женщин. Те бросили лопаты и пошли на гребень.
Одна взяла мальчика под мышки, прижала к иссохшей груди, спросила:
— Как звать-то тебя, родной?
Он не ответил. Он смотрел на другую женщину, которая склонилась над ним и осторожно, чтобы не сделать больно, подсунула руку под колени. Запавшими глазами осмотрела она вздувшуюся багровую ногу. Потом их глаза встретились, и мальчик прочитал в них такую ласку, что ему стало легче. Он даже попробовал улыбнуться, закрыл глаза, и лицо его стало спокойным и светлым, будто его несли не на гребень, не к пропасти, а в мягкую теплую постель. Треск отбойных молотков, доносившийся из жерла туннеля, казался ему рокотом мотоцикла, на котором катал его отец по крутым дорожкам. Настойчивый зуммер полевого телефона, укрытого в щели, напоминал жужжание шмеля, залетевшего в пришкольный сад, где пионеры выводили мичуринские сорта вишен и слив.