Страница 16 из 27
- Барыня, матушка, детей то за что? А вдруг, какая ошибка и обварится дите!
- Всех от семнадцати и старше, кроме калеченых, что сами передвигаться не могут. Всех!
Ропот поутих, и крестьяне побрели по домам за детьми и теми, кто не явился.
Прошло больше часа, когда все были на месте. Григория не было, Алька нала тревожится. Народ ехидно посмеивался. Раздавались возгласы:
- Гришка убивец!
- Струсил, подлец, сбежал видно!
Возгласов становилось все больше и больше, они сливались, и из них постепенно вырастал общий гомон. Послышались крики:
- Пожечь лиходея!
- На первом суку вздернуть!
Толпа уже ревела. Алька тщетно пыталась их перекричать. Отец Михаил, несмотря на свой недюжинный бас, тоже не мог перекричать крестьянский сход. Алька почти плакала – она была в отчаянии. Где же ты, Гриша?
Внезапно все стихло. Воцарилась мертвая тишина. Толпа расступилась, к помосту шел Григорий. В белой холщовой рубахе- косоворотке, с черной гривой волос, развевающейся на ветру, он шел широкими шагами и остановился прямо у помоста перед Алькой:
- Ты звала меня, матушка, я пришел! – он встал перед ней на колени, глядя ей прямо в глаза,- вели что делать, - надо будет – голову под топор положу.
Алька стояла на помосте и смотрела вниз, на Григория, смотрела в его глаза, и сердце успокаивалось:
- Ты знаешь, что нужно делать, Гриша.
Он поднялся на помост и, поцеловав крест, опустил руки в воду. Толпа ахнула. Григорий поднял голову к небу и крикнул:
- Я не убивал Настасью!
Вода осталась холодной. Народ молчал. Словно внезапно осознав свою несправедливость, люди залепетали:
- Гришка не виноват.
- Прости нас, Гришка!
- Оговорили мужика!
- Кто ж убийца-то?
- Всех проверять! Всех по очереди!
Ни у кого даже сомнения не возникло, что чаша может не сработать. Слепа и сильна была вера народная в чудеса божьи.
- Прости нас, Гришка!
Григорий повернулся к Альке и показал ей свои мокрые руки:
- Я не виновен, матушка!
- Я знаю, Гриша. – Алька улыбалась, по щеке её текла слеза. Смахнув её, она прошептала:
- Я знаю, Гриша, не уходи, останься до конца.
Он едва заметно кивнул и, спустившись с помоста, встал поодаль.
Потянулась длинная вереница народа. Мужики и бабы, крестясь, опускали руки в воду и клялись в своей невиновности. Машка подошла последней. Бледное веснушчатое лицо не выражало страха. Поджатая ссохшаяся правая рука была перевязана тряпицей. Она поцеловала крест, перекрестившись, сняла тряпицу и, неловко изогнувшись опустила руки в воду.
- Ты ли виновна в смертоубийстве Настасьи Селивановой?
Настасья помолчала и выпалила:
- Нет!
Алька закрыла глаза, приготовившись услышать дикий визг ошпаренной женщины. Но вокруг была тишина. Алька выругала себя: как она, женщина с высшим образованием, могла поверить в эту чушь!
Лакей пожал плечами:
- Остались ребятишки, матушка.
Алька обернулась к Ксане:
- Дальше нет смысла продолжать. Чаша не работает. Ты ошиблась.
Ксана усмехнулась:
- Чаша всегда работает. Убийца здесь. Вели всем пройти испытание до конца.
Алька кивнула:
- Пусть дети тоже пройдут.
По очереди подростки старше семнадцати лет стали всходить на помост. Алька недоверчиво хмурилась, как вдруг в толпе подростков она увидела паренька с такой же ссохшейся рукой как у Машки. Он даже похож был на Машку! Кроме того, парень явно нервничал, в то время как остальные подростки явно веселились, и, когда подходила его очередь, пропускал вперед себя другого. Алька вспомнила слова Григория: « у нее ж рука сухая. И у отца её такая была и у бабки – по деревне все знают – порча на ней какая-то, на всей семье, на сорок колен вперед – от отца к дочери, от матери к сыну». Внезапная догадка осенила её. Сын мог отомстить за мать! Паренек остался последним – больше никого не было. Озираясь, он взошел на помост. Такое же веснушчатое лицо, как и у матери, было бледным. Он перекрестился и поцеловал крест, опустил руки в воду, так же неловко изогнувшись, как и его мать. Народ тоже стал замечать неладное. Заскучавшие было крестьяне, утихли и смотрели на мальчишку. На вопрос батюшки он молчал. Потом с отчаянием глянул в толпу и крикнул:
-Нет! – резко выдернул руки из воды. Вода вскипела, - необычно, как-то сразу, высоко взметнувшись из чаши и обдав паром и его и стоящего рядом священника, но, не успев сильно обварить. Парень завопил и кинулся, было с помоста, но ноги его словно приросли к деревянным доскам. Он упал, колотя кулаками по помосту. Алька поразилась – вот так зелье сварила ворожея. Машка закричала не своим голосом:
- Сыночек! Зачем же ты это сделал?!
- Она моя была! Я её больше жизни любил! – парень бился головой и руками о помост.- Она моей должна была быть, а сама с батькой крутила!– Он с ненавистью уставился на ошалевшего Григория:
-Ненавижу тебя! Кабы не ты, я бы сам на ней женился! Ненавижу! И её убил, потому, что мне улыбалась, целовала меня, голову мне морочила, а сама с отцом спуталась! Э-эх! Маменька, жалко мне тебя, маменька.
Машка обняла разбитую голову сына и баюкала его, уставившись куда-то вдаль, а он рыдал у нее в коленях. Алька растерянно смотрела по сторонам, словно ища поддержки у народа. Крестьяне начали расходиться. Алька была в шоке от того, то вода в чаше действительно вскипела. Она подошла и дотронулась – чаша была действительно горячей.
- Что же теперь делать?
Ксана подошла к ней:
- А что батюшка ваш бы сделал?
- Не знаю, Ксана, не знаю. – Алька смотрела на Григория. Он один сейчас мог дать ей совет.
Григорий сам был растерян и смотрел то на мальчишку-подростка, убившего его жену и оговорившего его, то на Альку, то на разбредавшуюся толпу крестьян:
- Решай, как знаешь, матушка, меня не спрашивай. Я зла на него не держу – мал он еще совсем.
Алька повернулась к Машке:
- Если я сдам его в город – сидеть ему в тюрьме. Оставить его здесь я тоже не могу – сама знаешь, в деревне ему житья не дадут. Забирай его, и уезжайте отсюда. Я бумаги напишу, какие надо.
***
Я немного волновался. Прошло три недели с тех пор, как исчезла Ксана, после того как вывела меня из леса. Тянулись однообразные дни, Анисим то чинил что-то, то делал какую-то работу по дому, то, раскурив трубку, предавался воспоминаниям о прошедших баталиях. Все это порядком мне надоело. Меня больше не радовали ни теплые летние деньки, ни ласковое солнышко, ни крестьянки с пышными формами, которых я поначалу с удовольствием щипал за эти самые формы. Единственное, что я смог выведать, это то, что Ксана пошла в услужение к Альке и находится в соседней деревне. Как только ей удалось преодолеть порожистую речку, если даже взрослые, сильные мужики на добрых лодках на это не решались? Загадка! Она вся была загадкой. Я тосковал по ней. Порой холодный пот проступал от мысли, что Ксана сейчас рядом с Алькой. Она могла все ей рассказать. Могла сделать что-то с женой…да мало ли чего. Сам для себя я принял решение найти Альку и объясниться с ней, сказать, что больше не люблю ее. Я просто бушевал, глядя, как копаются работники, восстанавливавшие мост. Анисим со словами: «Там опасно барин!», едва оттаскивал меня от стройки – я рвался помогать нерадивым трудягам. Наконец все было почти закончено и с наступлением сумерек черновые бревна, в конце концов, достали до противоположного берега. Я почти бегом перебрался по ним и направился в сторону Приустья, окраина которого виднелась на горизонте. Почти дойдя до деревни, я вдруг заставил себя остановиться: зачем я так рвусь туда? Увидеть Альку? Зачем? Я даже не помню её лица. Портрет в моей усадьбе был чужим – я вдруг подумал, а вдруг это совершенно другой человек, вдруг это не моя настоящая Алька?! Но ведь в «Стораксе» нам гарантировали, что отпуск мы проведем вместе. А что если я вообще не смогу её узнать. В памяти был только рыжий пушистый одуванчик волос… а в сердце была Ксана.